Разорвать порочный круг
Шрифт:
торопись, не пор
ся Рамси, он очень
няя надежда. Не ста
и я, пропадет
Береги себя, Д
С
Вторая часть письма была особенно волнительной и подстрекающей к действию. И если до этого у Джона еще существовали сомнения насчет того, стоило ли ему, безродному бастарду, ехать по домам Севера и просить о помощи, то теперь все сомнения были развеяны. Его сестра была в беде, и долг велил ему прийти ей на помощь, ведь если не он, то кто? За ним были готовы пойти не менее двух тысяч одичалых, да, это намного меньше войска Болтонов, однако пока было не поздно попытаться призвать к себе своих союзников, отправиться в их разбитый в Даре лагерь. К тому же, Джон и без этого хотел покинуть Стену. Единственное, что его здесь удерживало, это просьба Петира и присылаемые сюда письма от Сансы, однако теперь он начал понимать, что хватался за хрупкую соломку, которая
Менее всего на свете Джон хотел увидеть падение Севера и закат старинного рода Старков. Он не мог позволить, чтобы последние волки гибли там, в десятках лиг отсюда, сражаясь в одиночку с врагами. Бастарды не имели права отсиживаться в сторонке, наблюдая, как их дома умирали. Наступило время, когда надо было пойти против правил и отправляться спасать остатки своей семьи, свой дом. Отец бы одобрил это решение, Эддард Старк был человеком чести и справедливости и такими же воспитал своих детей. Он бы сам пожелал, чтобы его бастард боролся за семью и Север. Подталкивало к действию и видение Мелисандры, в котором Джон приснился ей, сражающийся под Винтерфеллом.
Охваченный таким нелегкими мыслями бывший Главнокомандующий еще некоторое время сидел, задумчиво глядя перед собой, а затем обратился к сидящим напротив него сиру Давосу и Тормунду:
— Нам нужно выезжать. Нет времени на промедления, — он на пару мгновений замолчал, а потом, не отводя от Давоса глаз, продолжил. — Моя сестра в опасности.
Негласный советник бастарда Старка пристально посмотрел на него и кивнул головой, произнося:
— Выдвигаемся завтра?
Было видно, как Джон колебался, глядя на письмо в своих руках. Если он покинет Стену, то вороны не смогут доставить ему писем, что несказанно расстраивало. Однако не будет ничего более радостного, чем поговорить с сестрою в живую, увидеть ее воочию, пройтись с нею по Богороще Винтерфелла… А чтобы эти мечты сбылись, придется приложить много усилий, и Сноу, все же решившись на принятие активных действий, посмотрел на Сиворта и сказал:
— Да.
Его сомнения не остались незамеченными ни Давосом, ни Тормундом, ни Эддом, что, проникшись симпатией к Сноу, решил успокоить того и вселить в него уверенность в правильности его действий. Не хотелось, чтобы собрата друга что-то сдерживало и тянуло сюда, обратно на Стену, отвлекая от цели перед ним. И понимающий тревоги Джона Эддисон сказал:
— Не переживай из-за писем. Я сохраню их для тебя и при первой же возможности передам тебе.
Бывший лорд Главнокомандующий с изумлением и благодарностью посмотрел на своего преемника и мягко произнес, с теплотой в карих глазах глядя на него:
— Спасибо, Эдд.
Эддисон искренне улыбнулся ему и кивнул, радуясь тому, что мог быть полезен. Джон же посерьезнел в лице и, посмотрев на Давоса с Тормундом, произнес:
— Тогда выдвигаемся завтра.
Первое, что ощутила приходящая в себя Санса, была боль в руке. Затем к ней прибавились сухость во рту, боль в простуженном горле и общая слабость. Девушка открыла глаза и рассредоточено посмотрела перед собой, отходя от дурмана и вспоминая, как она здесь оказалась. Не сразу ей удалось припомнить, что она на корабле и в эту каюту привел ее Болтон.
Волчица приподнялась в постели и прислонилась спиной к изголовью кровати. Все тело ломило и знобило от жара, а голова была, словно свинцом налитая. И Санса, подложив себе под спину подушки и улегшись на них, прикрыла глаза, не в силах заставить себя встать с постели. Она некоторое время просто лежала, ни о чем не думая и греясь в меховых одеялах.
Вскоре Хранительница Севера снова приоткрыла глаза и посмотрела на свою пораненную, а сейчас перебинтованную руку. Она попробовала подвигать пальцами и в тот час же сморщилась, открыв рот в беззвучном стоне. Конечно, не было уже той сильной жгучей боли, однако вместо нее все же присутствовала тупая и менее интенсивная, а при попытке пошевелить рукой появлялось неприятное тянущее ощущение, будто если продолжить сгибать пальцы, то они разорвутся на две части. Прекращая любые движения левой кистью, Санса, придерживая раненную руку здоровой, поднесла ее поближе к лицу и всмотрелась в наложенные бинты. Крови на повязке видно не было, и дочь Старка замерла, неосознанно поглаживая правой руку израненную и аккуратно проводя пальцами по местам, где скрывались под бинтами порезы. На что они похожи? Заживу ли? Она надеялась, что да.
Санса осторожно прижала руку к своему боку и тихо всхлипнула, наполняясь жалостью к самой себе и желая хоть в чем-то найти комфорт, которого ей сейчас хотелось больше всего на свете. Она представляла, как бы было хорошо, если бы ее мама была жива и находилась здесь, рядом с ней. Она бы утешила свою дочь, пожалела, позаботилась
о ней. Кейтилин села бы возле ее постели и гладила бы ее по волосам, рукам, говорила бы успокаивающие слова, старалась бы отвлечь дочку от горя и поднять ей настроение. К сожалению, мама уже более двух лет, как была мертва.У Волчицы вырвался еще один всхлип, и она, поднеся руку к лицу, смахнула начинающие устилать глаза слезы. Лишь сейчас, оказавшись в погруженных в полумрак и тишину покоях, пребывая в разбитом состоянии и не имея никого, кто мог бы ее утешить, она почувствовала себя по-настоящему одинокой и несчастной. Желание разрыдаться в голос было столь сильным и заманчивым, что Санса дала себе волю и, натянув сверху на себя меховое одеяло, уткнулась в него лицом, приглушая всхлипы и утирая слезы мехом. Она не пыталась себя остановить или сдержать, просто чувствовала, что сейчас для нее было жизненно необходимым выплакаться, выплеснуть наружу накопившиеся внутри переживания. И постепенно по началу тихие всхлипы Сансы превратились в бесконтрольную истерику. Иногда казалось, что она начинала успокаиваться и утихать, однако затем вспоминала о чем-то и снова заливалась слезами.
В таком состоянии дочь Старка и нашел Болтон, что пришел проверить, не очнулась ли она. Услышавшая звук открывающейся двери девушка, в очередной раз всхлипывая, безучастно глянула в сторону входа, совсем не обеспокоенная тем, что ее могли увидеть так в открытую рыдающей. И вновь уткнулась носом в меха, более не обращая внимания на незваного гостя. Ей было все равно до того, что она рыдала на глазах у Рамси и даже не собиралась останавливаться, пока вдоволь не наплачется. Разве был смысл в том, чтобы пытаться скрыть свои слезы от человека, который видел ее плачущей уже не один раз? Он видел ее раздетой и одетой, гордой и сломленной, распятой на кресте и разведшей ноги в постели перед ним, облаченной в белый свадебный наряд и высеченной на четвереньках за проступок… Слезы, пророненные сейчас перед бастардом, останутся между ними двоими и не покинут пределов этой каюты. И с этими мыслями Волчица продолжила плакать, полностью уходя в себя и поднимая на поверхность сознания чувства и воспоминания, что подстегивали все новые и новые приступы плача.
Вступивший в покои Болтон закрыл за собой дверь и с интересом, словно изучал новую игрушку перед собой, поглядел на жену. Приходя к заключению, что на него не обращали никакого внимания и прекращать плакать в ближайшее время не намеревались, Рамси скучающе хмыкнул и направился к окну каюты. Он не спеша развесил шторы, давая проникнуть в покои через матовое стекло дневному свету, а затем уселся на стул и стал ожидать, когда же Волчица, наконец, перестанет лить слезы.
Минуты текли, и ее истерика затихать, постепенно свелась к редким остаточным всхлипам и тяжелым вздохам. Утомившись от рыданий и не желая, чтобы хоть кто-нибудь беспокоил ее, Санса, съехав спиной по подушке, улеглась на бок и натянула на себя одеяло, создав вокруг себя меховое гнездо, в котором бы было уютно лежать. Когда же она перестала шевелиться в постели и затихла, бастард поднялся со стула, налил в один из выставленных на столе стаканов воду и пошел с ним к ней. Он опустил чашу на прикроватную тумбочку и, присев на край кровати возле Волчицы, пристально посмотрел на нее, будто бы прикидывая в голове, как лучше поступить с этим зверем. Укутавшаяся же в меховые одеяла Хранительница Севера искоса посматривала на мужа одним глазом, избегая пересекаться с ним взглядом и лишь изредка с украдкой поглядывая ему в лицо. Она не чувствовала сейчас к Болтону ненависти, вместо нее была лишь некая пустота, усталость и новая зародившаяся опаска. Если Рамси зашел в этот раз так далеко, то что может произойти в следующий раз? Как далеко он может зайти в своих играх? И как бы все закончилось, если бы она не догадалась, чего добивался он от нее? Ненависть же… это слишком сильное чувство, что отнимало много сил и доставляло лишние, ненужные страдания; она не давала здраво мыслить, исчерпывала внутренние силы. И если сейчас Волчице было плохо, то нужно было просто набраться терпения и, сделав над собой усилие, перешагнуть через себя. Ведь ежели бы несколько месяцев назад она не изменила свое поведение и не стала относиться к Болтону терпимее, то неизвестно, что бы осталось от нее к этому моменту.
Иногда Сансе начинало казаться, что все её усилия были напрасными, однако со временем и часто довольно внезапно оказывалось, что ее старания давали свои плоды. То, через что она сейчас проходила, это был лишь один из этапов в жизни, через который надо было пройти и извлечь свои уроки, узнать о допущенных ею ошибках и попытаться никогда их более не совершать. И дочь Старка не станет отворачиваться или показывать свою неприязнь к Болтону — однажды она уже вела так себя, и ни до чего хорошего это не довело, поэтому не стоило идти той же стезей. Единственное, она сейчас беспокоилась, не разозлила ли Рамси своими рыданиями и не захочет ли он наказать её и за это: лицо Болтона в этот момент ничего не выражало, и с трудом можно было предположить, о чем тот думал сейчас.