Разорвать тишину

— Собирайся, пойдешь с нами.

— Хлопчики… да як же… Христом Богом… Не забирайте… В ноги вам поклонюсь. — Побелела баба и тут же бухнулась коленями в грязные ступени.

— Встать! Вставай, дура… Иван, подними ее, — раздраженно прикрикнул старшина и повернулся к седому мужчине. — Ну, а ты?

— Освобожден после отбытия срока заключения. Добираюсь с Соловков домой. В Брянск. — Очень спокойно, словно речь шла не о нем, сказал мужчина.

— Кругами добираешься. Документы!

Мужчина также спокойно достал из кармана пальто сложенный вчетверо грязный лист бумаги и протянул старшине.

— Глянь-ка, монах Досифей… — удивился молодой милиционер, через плечо старшего заглядывая в справку. Мужчина неожиданно улыбнулся.

— Что улыбаешься? — искоса взглянув на странного человека, спросил старшина и подчеркнуто медленным движением спрятал справку во внутренний карман шинели.

— Знаю, что дальше будет.

— Правильно знаешь. Тоже собирайся, — милиционер пнул сапогом сморщенный мешок у ног мужчины. — Твое?..

— Хлопчики… Як же… сестра…

— Все! Вы двое — с нами. А ты, кусок, вали домой, — краснолицый старшина тяжело наклонился к инвалиду. — Еще раз увижу, что побираешься, пойдешь по административной. В нашем районе нищих нет, понял?

Молодая страна незримой сетью освобождалась от ненужного балласта. В весенних парках среди талого снега играли духовые оркестры, жизнеутверждающе колыхались на холодном ветру плакаты из красного кумача, дымили трубы заводов. Люди с каждым годом начинали жить все лучше и лучше, и власть не хотела омрачать их взгляды видом всякой рвани. На солнце не должно быть пятен.

В тот же вечер, но уже позже, другой наряд из трех человек, с голубыми, как небо, околышами на фуражках, окружил старый деревянный дом на окраине Серебрянки. Один из милиционеров тихонько присел под низким окном с резными наличниками, другой, достав из кобуры наган, отошел подальше, в темноту мокрого сада. А третий осторожно поднялся по крыльцу и, прислушиваясь, замер у дверей. На улице было тихо, лишь где-то далеко, за домами, слышался приглушенный женский смех.

— Дома, — шепнул тот, что у окна. Дальше все происходило очень быстро. Милиционер на крыльце с силой ударил ногой в дверь, деревянная щеколда хрустнула, он заскочил в дом, в прихожей загрохотали какие-то ведра, в свете окна замелькали тени. Пронзительно закричала женщина. В следующее мгновение над присевшим под окном оперативником зазвенело стекло, оконная рама с треском вылетела, а за ней на промерзшую землю мягко спрыгнула чья-то темная фигура.

— Сто…ять! — следом была грамотная подсечка, фигура охнула и рухнула на клумбу, зарываясь лицом и руками в грязный, талый снег. В ту же секунду спину убегавшего придавили коленом, а в затылок больно уперся холодный ствол нагана.

— Петров, что у тебя? — донеслось из разбитого окна.

— Взял… Лежать!

Сразу с двух сторон затопали сапоги. Человеку на клумбе закрутили за спину руки и рывком, за волосы, подняли лицо вверх.

— Здорово, Козырь. Что ж ты… Говорили тебе, не появляйся в городе… — тяжело дыша, сказал кто-то из милиционеров.

— За мной ничего нет, начальник, — разбитым ртом прохрипел человек, пытаясь посмотреть, кто его держит.

— Какая разница. Все, отблатовался! Поедешь подальше отсюда — поднимать народное хозяйство Сибири. Нам меньше проблем. Встать!..

Город окутал невиданный доселе мрак.

* * *

В два часа ночи на втором этаже здания областного ОГПУ горел свет. С фасадной части здания, выходящей на проспект, высокие окна были наглухо закрыты тяжелыми темными шторами. Зато с внутренней стороны дворика весь этаж весело светился пятнами желтого электрического света.

В одном из кабинетов, за заваленным бумагами столом, сидел усталый пожилой мужчина во френче военного образца и просматривал пронумерованные листы документов из объемной папки, с бледно-красными печатями на картонной обложке. Иногда что-то в тексте привлекало его внимание, он морщил лоб, моргал покрасневшими глазами, делал карандашом пометки на полях и откладывал лист в сторону. Гипсовая пепельница на столе была набита сплющенными папиросными окурками, рядом с телефоном стоял забытый стакан с остывшим чаем. Больше всего на свете мужчине хотелось прямо сейчас спрятать опостылевшую папку в сейф, вызвать машину, через десять минут зайти в собственную квартиру, снять тесные сапоги, лечь в постель, нагретую теплом спящей супруги, и проспать трое суток подряд.

Когда желание стало слишком навязчивым, он, борясь с собой, нашел под столешницей кнопку вызова, послушал, как где-то в конце коридора прозвенело, встал и прошел по кабинету, разминая затекшие ноги. Через мгновение по коридору раздался топот, и в кабинет заглянул заспанный дежурный.

— Чайку бы погорячее и покрепче, — мягко попросил мужчина. Он никогда не кричал на подчиненных, от которых хоть немного зависел. Наоборот, в его тоне всегда слышались неуверенные, просящие нотки. Он обладал настоящей властью, и наслаждался ею на более тонком уровне. «Как же все-таки спать хочется», — думал мужчина, наблюдая, как дежурный забирает со стола полную пепельницу и подстаканник с остывшим чаем.

Срочная работа не оставляла надежды на отдых. Где-то за тысячу верст, в полумраке таинственных кабинетов Кремля, без лишних дискуссий было принято решение. Сразу в разных концах Москвы зазвонили телефоны, засуетились курьеры, застучали по клавишам пишущих машинок тысячу раз проверенные машинистки. Решение плавно спустилось в Совнарком и, после консультаций с Лубянкой, размножаясь и обрастая новыми пунктами, начало расходиться по стране, оседая на рабочих столах сотрудников с голубыми петлицами.

Явные и тайные механизмы сложной машины пришли в движение. Закон маятника: кто-то наверху чуть шевельнется, — внизу начинает меняться история.

Днем и ночью, в той же Москве, в типографии Гознака, сотнями ламп сиял яркий электрический свет, непрерывно гудели станки и печатались миллионы красных, остро пахнущих краской паспортов. А в каждом районе, от крупных промышленных центров до засыпанных песком аулов, казачьих станиц и продуваемых всеми ветрами поселков на побережье Тихого океана, разноликие задерганные сотрудники составляли списки тех, кто эти паспорта должен был получить.

Но паспортизация, как и все на свете, имела свою обратную сторону. Государство само выбирало: кто станет его гражданином, а кто окажется лишним. Усталый пожилой мужчина в военном френче как раз изучал списки тех, кто заветные красные книжечки не должен был получить ни в коем случае.

В дверь тихо постучали, но вместо дежурного с горячим чаем в кабинет вошел высокий молодой человек в новой гимнастерке, бриджах и начищенных до блеска фасонных сапогах. Хозяин кабинета непроизвольно поморщился.

— Сан Саныч… — голос молодого человека звучал очень вежливо, но в карих, живых глазах читалось плохо скрытое нахальство.

— Папиросы на столе, — коротко сказал мужчина.

— Ага. Спасибо. А то у нас у всего отдела закончились, — поблагодарил молодой человек и быстро взял из раскрытой коробки сразу несколько штук. Мужчина вздохнул, но промолчал.

— Сан Саныч, а я к вам за советом, — ничуть не смущаясь, продолжил молодой человек, хотя, глядя в его уверенные, нагловатые глаза, любому было понятно, что он нуждается не в совете, а в услуге.