Разрубленное небо
Шрифт:
С Хидейоши происходило что-то странное. Он выпрямил спину, вздернул подбородок, закаменел лицом и медленно, голосом заговорившей статуи произнес:
— Я должен взять эту вещь с собой и показать сиккэну.
— Ага! — торжествующе проговорил Артем. — А кто-то по дороге сюда выказывал сомнения в пользе моей школы! Ну ладно, будем милостивы к побежденному. Так и быть, возьми с собой сей предмет, к слову, именуемый гелиографом, что означает… Впрочем, ладно. Но еще раз говорю тебе, друг мой Хидейоши, что главное — тайная азбука. Поэтому скажи сиккэну, что в столице следует открыть школу, где мастера из моей школы, когда я их подготовлю, будут обучать тайной азбуке сигнальщиков императорской армии. Но гелиограф — это не единственное, чем ты можешь порадовать сиккэна. Сейчас нам пора, а потом загляни сюда, в Ямомото-рю, в другое время, поговори с учениками, с учителями, с плотниками и кузнецами. Пусть тебе здесь все покажут,
Это была сущая правда. Торикихидзе не начинался, пока не прибудет господин Ямомото. Такой сложился ритуал. Сложился без малейшего в том участия самого господина Ямомото. Даже наоборот: выходило, болен или здоров, есть настроение, нет, а каждую субботу тащись открывать мероприятие. Не явишься — люди просто разойдутся. Потому что — японцы. И такие у них странные прибамбасы…
Глава девятая
ОМРАЧЕННЫЙ ПРАЗДНИК
Сегодня они несколько опоздали к обычному времени начала Торикихидзе. Разумеется, никто в народе не роптал, не высказывал крамольные мысли вольнодумного направления, мол, даймё наш уже не тот, возгордился, зажрался, народ простой презирает. Просто все без исключения люди, собравшиеся на площади Торикихидзе, терпеливо дожидались приезда даймё Ямомото и искренне обрадовались, увидев его — своего Белого Дракона, в чье могущество верили и чье главенство над собой безоговорочно признавали…
Ну, еще бы им не признавать, на что спрашивается тогда Артем столько сил положил, особенно в начале своих славных самурайских дел, в первые два месяца пребывания в качестве сюго и даймё. А потом особых усилий прикладывать уже не требовалось, все катилось само собой, знай поддерживай. Тем паче недовольных новым даймё было гораздо, в огромные разы меньше, чем тех, кто даймё боготворил. Особенно довольны новым даймё были, разумеется, жители города Ицудо.
За четыре месяца, — всего за четыре месяца! — Ицудо неузнаваемо преобразился, стал походить на настоящий город, а не на разросшуюся деревню, ибо из центра исчезли все огороды и рисовые поля, там все активно застраивалось домами, там по распоряжению даймё улицы мостились камнем, и всю ночь центральные улицы освещались установленными за счет даймё масляными светильниками, чтобы ночные прохожие не спотыкнулись обо что-нибудь в темноте и чтобы самураи учрежденной даймё ночной стражи не перепутали бы невзначай честного человека с проходимцем, и пополнялись маслом те светильники тоже за счет их щедрого, мудрого и заботливого даймё.
«Дешевая популярность», — узнав про светильники, может сказать кто-то, знакомый с такими умными словами, как «пиар» и «предвыборные технологии». Так и что ж с того? Какой власти мешает популярность? А касаемо дешевизны… Всяк и во всем стремится заплатить поменьше, да взять поболее. А на мысль о светильниках (установка и, с позволения сказать, обслуживание которых стоили даймё и вправду сущие гроши) Артема натолкнули воспоминания о скамейках. Да-да, о скамейках. Воспоминания из его прежней жизни о расставленных по их микрорайону грубо сколоченных скамейках с выжженных на них надписью «Подарок депутата такого-то». Дешево, но действует, народу нравится, народ хвалит депутата. А здесь народ идет ночью по освещенной улице и славит своего даймё.
И духом Ицудо преобразился: из города ушел затхлый болотный дух безнадежной провинции, жизнь забурлила. Люди словно проснулись от вековечной спячки, что-то стали делать сами, уже без понуканий и уговоров со стороны даймё и его присных, что-то затевать, даже по улицам стали оживленней передвигаться.
Четыре нововведения Белого Дракона способствовали этому оживлению в Ицудо и в провинции: еженедельная ярмарка Торикихидзе, замена телесных наказаний штрафами, разрешение вносить подати деньгами [30] и практически насильственное прививание ремесленничества как формы профессиональной деятельности. Казалось бы, какие пустяки, а заработало.
30
Артем ненамного опередил не свое время, примерно на век.
Откуда ни возьмись, город наводнили монеты. Понятно, наводнили не за день-два, но все равно очень быстро, что немало удивило Артема. Спустя месяц после начала реформ в городе уже довольно часто расплачивались не рисом, а деньгами. Ну да, для какой-нибудь современной, то бишь
тринадцатого века, Европы — сие дело обычное, иначе и быть не может. Да что там говорить про современную Европу, когда в какой-нибудь Древней Греции вместе с Древним Римом монеты были главным средством расплаты. А для Японии тринадцатого века всеобщим эквивалентом был рис, на втором по эквивалентности месте стояли ткани, но они имели хождение главным образом в Киото, в Камакура и в портовых городах, а не в глубокой внутренней провинции. Что касается монет, то они, главным образом, были китайские и корейские. [31]31
К слову говоря, из Китая в Японию вывозилось настолько много монет, что в 1199 г. Китай вынужден был ввести запрет на вывоз монет в Японию. Помогло, но не очень. Монеты продолжали вывозить контрабандным путем, а пираты, через которых в Ямато попадала огромная часть всех монет, так и вообще чихали на все и всяческие законы, кроме своих собственных.
Ну и понятное дело, расцвету Ицудо способствовало большое число игорных заведений, которое будущий сюго взял под свое покровительство еще до своего вселения в замок даймё (а теперь распространил сие покровительство — ну еще бы упускать такой случай! — по всей провинции). Любители покидать кости могли, разумеется, это проделывать и в других городах, но теперь у них появилась возможность совместить любимое занятие с посещением враз ставшей знаменитой ярмарки Торикихидзе, о которой говорят в каждом доме, о которой рассказывают сущие небылицы, которую никогда не пропускает Белый Дракон и творит там свои великие чудеса. А значит, побывав на Торикихидзе, обязательно увидишь и легендарного Бьяку-Рю. Как тут не поехать. А Артему того и надо. Чем больше людей приедет в Ицудо, тем лучше будет всем ицудовцам, а заодно и ему самому…
Въезжая на площадь Торикихидзе (бывший бесполезный пустырь) и привычно оглядываясь, Артем в который уж раз подумал, что ярмарке тесно в ее нынешних границах, а так просто их не расширишь (с одной стороны — овраг, с другой — дорога, с двух других — постоялый двор и дома), надо что-то придумывать. И если до этого дня Артем утверждался в намерении собраться советом, каким они решали городские дела (дзито, Сюнгаку, Такамори, ну и сам Артем во главе честного собрания), да и расщелкать проблему, то сегодня он подумал другое — а надо ли ему голову ломать, коли дорога ему в Киото, и когда оттуда вернется, с чем вернется, одному Будде известно.
Обладай японцы более бурным темпераментом, скажем, сродни итальянскому, они бы встречали даймё подбрасыванием вверх шляп-амигаса, криками и визгами, а особенно буйные кидались под копыта его лошади. Но японцы выражали даймё свою любовь поклонами глубочайшего прогиба и благоговейным молчанием.
В такие мгновения на Артема накатывали девятым валом цирковые воспоминания: бравурная цирковая музыка, направленные на тебя лучи «пистолетов», восхищенные зрительские взгляды. В ответ тянуло помахать рукой, прокричать что-нибудь приветственное, жизнеутверждающее вроде «Здравствуй, мой народ!». Но — нельзя. Один из самых важных выводов, какие сделал для себя Артем по результатам четырехмесячного правления, — следует быть таким, каким тебя хотят видеть. Тебя хотят видеть суровым и надменным — смири себя и будь таким. От тебя ждут чудес — что ж, надо время от времени подкидывать чудеса.
Проезжая по «живому» коридору к Воротам Бьяку-Рю, Артем обводил глазами людей. Всех тех, кто стоял в первом ряду, он узнавал даже в согнутом состоянии. В том ряду стояли наиболее знатные самураи Ицудо и наиболее богатые и уважаемые горожане, такие, например, как Сюнгаку, как хозяева постоялых дворов, чайных домиков, как появившиеся в последнее время в городе ростовщики, как хозяин первой в Ицудо меняльной лавки, как оружейники, как «мастера караманов», как ремесленники, которые появились в Ицудо при новом даймё и пользовались большим уважением даже у самураев хороших домов. В первый ряд были допущены также приехавшие на Торикихидзе знатные самураи. А вот кого не было в первом ряду «живого» коридора, так это приезжих простого звания, крестьян, самураев низкого ранга. Да и быть не могло — японцы щепетильно блюли иерархические строгости.
Артему попался на глаза прогнувшийся до земли мастер Кобаяси, один из ремесленников, которые обязаны своим нынешним сытым и довольным положением исключительно даймё Ямомото. А сколько трудов ушло у Артема на то, чтобы сделать из Кобаяси человека.
Кобаяси был резчиком по дереву. Не профессиональным резчиком, разумеется, ибо до последнего времени не существовало такой профессии в Ямато, а зажиточным крестьянином, который на досуге баловался резьбой по дереву. И хорошо у него получалось. Как уверяли Артема, лучшего резчика, во всяком случае, в Ицудо не отыскать.