Разрушитель Небес и Миров. Арена

— Мама, это правда не я. Девушка, которая сейчас в больнице, может подтвердить мое алиби.

Она кусает губу, смотрит исподлобья, теребит браслет на запястье.

— Ник… — видно, что каждое слово дается ей с большим трудом. — Прости меня. Если бы не я… Если бы не та ссора…

Мама роняет голову на сложенные руки, и плечи ее вздрагивают.

— Перестань! Я уже взрослый, справлюсь.

Говорю — и сам не верю своим словам, ощущение, что мир рассыпался на осколки и летит в бездну, и я лечу вместе с ним.

— Я очень перед тобой виновата, — говорит она, глядя на свои руки. — Мало занималась тобой, и ты связался с плохой компанией. Если бы можно было повернуть время вспять…

Она говорит и говорит, перемежая речь рыданиями, и я впервые в жизни чувствую себя сильнее и взрослее ее. Наконец, когда она замолкает и лишь тихо всхлипывает, отвечаю:

— Мама, послушай… Со мной была девушка, ее ранили, и она в больнице в тяжелом состоянии. Ее зовут Кэтти. Она моя единственная надежда. Проследи, чтобы ее не отключили от приборов, о ней некому позаботиться, она сирота. Если Кэтти умрет, некому будет подтвердить мое алиби. Спасибо, что веришь в меня.

— А про отпечатки пальцев на пистолете — правда? — в голосе матери слышится мольба.

— Да, но пистолеты принес приятель, и мы стреляли по мишеням. Этот парень и подставил меня. А я даже не знаю, задержали ли его, нам не дают видеться. Я вообще ничего не знаю, кроме того, что я не убийца.

— Время заканчивается, — доносится из коммуникатора, и мама вдруг говорит:

— Ник, я выгнала Марио.

Я удивлен. Серьезно? Хоть что-то хорошее!

— Правильно. Ты заслуживаешь лучшего, честное слово. До свидания, ма.

— Я очень тебя люблю, — по ее лицу катятся слезы, падают на блузку, оставляя темные пятна.

— И я тебя.

Мама уходит, все время оборачиваясь, и я остаюсь один. Являются полицейские и уводят меня в камеру.

Глава 4. Справедливость

Прошла пара судебных заседаний, я присутствовал на них один — ни Мэг, ни Ганка. Задержана она или нет, я не знаю, но Ганка схватили. Он всеми силами старается переложить вину на меня, а я отчаянно пытаюсь утопить его.

В зале суда так много людей, что кружится голова, хочется раствориться во всем этом и исчезнуть. Меня сажают в клетку, будто дикого зверя. Среди присутствующих из знакомых только мама и государственный адвокат. Он относится ко мне с пренебрежением, надежды на него мало. Может, хоть он знает, что с Крошкой. На мой зов он оборачивается не сразу, я задаю вопрос, он дергает плечами:

— К сожалению, ее состояние без изменений.

Значит, мне не на кого рассчитывать.

Заходит судья, и гул в зале затихает. Я подбираюсь, подаюсь вперед. Следует стандартная процедура начала заседания, я уже знаю ее наизусть.

А вот и первый свидетель обвинения — невысокий лохматый мужик, в котором с трудом узнаю собутыльника Виски. Заикаясь, шепелявя, он рассказывает, как пришел к сторожу отметить свой развод, а потом в дверь постучали, и Виски (которого, оказывается, зовут Дональдом), пошел открывать и исчез, но были слышны звуки борьбы, потому пришлось схватить пистолет.

Горбоносый прокурор, похожий на коршуна, кивает на меня:

— Вам знаком этот молодой человек?

Свидетель надевает очки, но все равно щурится:

— Он, что ли, в меня стрелял? Хрен знает, эти парни были в масках.

— У кого было оружие? — продолжил прокурор.

— У девки и еще у кого-то. Говорю ж: на них были маски. Я, значит, стреляю на движение и чувствую, что-то не то. Что-то словно жжет внутри, смотрю, значит, на свое пузо, а там кровищи… ну я и…

Прокурор поднимает руку:

— Спасибо, достаточно.

Потом выступает незнакомая пухлощекая женщина, не сразу понимаю, что она рассказывает про дочку Джона Кроули, того самого мужчины с фотографии. Оказывается, это его родная сестра.

— Он жаловался, что Лиз встречается с подозрительным парнем и совсем лишилась рассудка. Потом мы какое-то время не виделись. Как сейчас помню этот звонок полицейского, — голос ее дрожит, и она замолкает.

— Что он еще рассказывал про парня дочери? — спрашивает обвинитель. — Может, вы его видели?

Женщина скользит по мне взглядом и мотает головой:

— Нет, не видела. Сколько можно меня мучить? Все это я рассказывала много раз. Одного хочется: чтобы вы наказали преступника. У Джона была такая семья! — она всхлипывает и прячет лицо в ладони, плечи ее вздрагивают.

Моя мама кусает губы, возле нее — пустые стулья, словно люди знают, что вот она, мать малолетнего маньяка.

— Свидетель обвинения Эстебан Склоун.

Это кто еще такой? Не успеваю я удивиться, как в зал вводят закованного в наручники Ганка. Я немею. Он еще больше похудел и побледнел, его обрили налысо, и он уже не напоминает мальчика из аниме, теперь скорее похож на маньяка: бескровное лицо, глаза-бездны, опущенные уголки губ. Только сейчас замечаю, что у него почти нет бровей. Ник, ну ты и простофиля! Где ты был раньше? Этого человека ты считал другом? Ему доверял больше, чем себе?

Ганк демонстративно меня не замечает. Уселся на стул и смотрит перед собой. Он собирается свидетельствовать против меня?

Сделав честное-пречестное лицо, он клянется говорить только правду. Неужели они не видят, что чудовище не я? Конечно же нет. Я ж не разглядел в нем монстра раньше.

— Расскажи, что тебя связывает с обвиняемым?

Все так же не глядя на меня Ганк начинает:

— Когда я приехал в город, познакомился с Кэтти, она нас свела. Это было в августе прошлого года. Ник промышлял воровством в метро и предложил мне участвовать. Мы с другими подельниками разыгрывали спектакли, отвлекая людей, он их грабил.

Сами собой сжимаются кулаки. Вот гнида! Значит, я его позвал?! А Ганк продолжает:

— Ник рассказывал, что встречается с девушкой, он даже собирался привести ее в компанию на Рождество.

— Как звали девушку?

— Не знаю. Вроде Элизабет, но чаще он называл ее Мышкой. Потом что-то изменилось. Он стал злым и молчаливым, мы даже один раз подрались из-за какой-то мелочи. Уже и не вспомню, из-за чего, тогда мы часто ссорились. Три дня его не было, потом он явился мрачнее тучи…

— Когда это было, точнее?