Разрушитель
Шрифт:
— Н-не надо! Я… М-мы… Мы же можем д-договориться!
Глаза его вдруг вспыхнули, будто слово это было магическим заклинанием. И он, так и не пытаясь подняться, забормотал:
— Да! Договориться! Договориться…
Я смотрел на него молча, снова обняв Раду и прижав её к себе крепче. На Кудеярова мне было плевать — злость уже ушла, и сейчас он не вызывал у меня ничего, кроме брезгливости.
— Не трясись ты так, Фома Ильич! — наконец, прервал я его причитания. — Убивать я тебя сейчас не собираюсь. Может, и правда договоримся. Если сделаешь то, что я скажу. Слово в слово. Попробуешь только ослушаться хотя бы в мелочи… Раздавлю.
— Я… я готов! Я согласен! Но… чего ты хочешь?
Я усмехнулся.
— Увидишь. Думаю, у меня найдётся, чем тебя удивить.
Интерлюдия
Вяземский
Несмотря
За полицейским кордоном плескалась, как море, ещё более плотная толпа. Зеваки заполонили всю привокзальную площадь и примыкающие к ней улицы. Говорят, многие занимали свои места ещё с вечера. Те, что помоложе, устраивались на крышах домов, а кто-то и вовсе в ветвях деревьев рядом с вокзалом.
Репортёры тоже заранее застолбили лучшие места, и едва поезд показался в поле зрения, на перроне нескончаемым фейерверком замелькали десятки вспышек.
Поглазеть действительно было на что. Бронированный поезд Романова представлял собой уникальное творение инженерной мысли. Чудовищной мощности паровоз с эмберитовым котлом — по слухам, не то в три, не то аж в четыре тысячи лошадей — с мордой, украшенной золотым двуглавым орлом, полыхающим на солнце, как зеркало. Каждый вагон — будто созданная искусным ювелиром шкатулка, даже снаружи поражающая богатством декора. Чего уж гадать, что там внутри? Наверняка сплошь позолота, хрусталь, бархат, красное дерево, мамонтова кость…
Ирония в том, что сам Романов, как утверждают люди, близко с ним знакомые, всей этой мишуры терпеть не может. А личные его покои поражают скорее своей спартанской обстановкой. Чего, впрочем, не скажешь о других высокопоставленных особах, путешествующих с ним.
И паровоз, и сами вагоны — необычной формы, приземистые, со скошенными к верху бронированными стенками, узкими горизонтальными окнами, больше похожими на бойницы. Переходы между вагонами сглажены и замаскированы, дверей не видно вовсе. Весь поезд — словно огромный стальной полоз, стремительно скользящий по рельсам. Сходство со змеёй усиливается и тем, что, несмотря на тяжесть и мощь, состав движется без характерного для железной дороги грохота. Вместо этого — лишь шипение пара и мягкое плавное перекатывание поршней, по звуку похожее на качение отполированных железных шаров по желобам.
Поезд медленно подъехал к перрону и замер под рукоплескания толпы. Затем броневые плиты на его боках пришли в движение — с шипением и лязгом разошлись. Часть из них опустилась, образуя наклонные грузовые пандусы. Часть отошла в сторону, освобождая двери. Те, что в верхней части, приподнялись, сдвигаясь на крышу, и под ними обнаружились полноценные окна.
Вся эта трансформация привела толпу в восторг. Фотографы, не жалея плёнки, снимали происходящее со всех возможных ракурсов.
Их можно было понять: личный визит императора в самую отдалённую восточную губернию — событие редкое, случающееся раз в несколько лет. Редкая возможность увидеть и прикоснуться к части того, западного, цивилизованного мира. Ведь здесь, за Уралом, вообще будто другая планета, и для местных та жизнь — с теплыми морями, с летом, длящимся больше двух-трёх месяцев, со столичной светской жизнью — это что-то вроде сказок, о которых они знают разве что из газет и книг.
Из вагонов начали выходить люди, почти каждого из которых встречали новым всплеском аплодисментов. По толпе томских чиновников на перроне то и дело прокатывались волны шепотков, в которых можно было расслышать повторяемые фамилии и должности.
— Это же Шувалов! Петр Андреевич. Глава императорской канцелярии…
— А вон генерал Горчаков!
— Сам Горчаков? Что-то больно молодой…
— Да это младший. Старший-то, небось, сейчас на западных рубежах…
С одной из грузовых платформ выкатился личный автомобиль императора — изящный, серебристый с золотом
«Руссо-Балт». Удлиненный корпус, на решётке радиатора тоже искрится гербовый орёл, колпаки на колёсах начищены до зеркального блеска, по бокам змеится затейливая позолоченная вязь, похожая на дворцовую лепнину. По сравнению с ним машина Вяземского смотрится неказистым приземистым катафалком. И, хотя очевидно, что самого Романова внутри нет, «Руссо-Балт» тут же окружила целая толпа репортёров, щёлкая камерами. Правда, их почти сразу оттеснили гвардейцы из императорской охраны, в мундирах с узнаваемыми издалека шевронами в форме золотого щита, на котором изображены меч и корона.Собственный Его Императорского Величества Конвой. Знаменитый гвардейский корпус, занимающийся охраной Романова. Насколько известно, обычных людей в него не берут вовсе — сплошь потомки дворянских родов со всей Империи, большинство — ещё и с сильным боевым Даром. К форме у них требования не столь строгие, как у военных, так что среди привычных мундиров и фуражек мелькают папахи, длинные кинжалы на поясе, расшитые сапоги с загибающимися к верху носами и прочие элементы национальных костюмов — среди охраны императора и ногайцы, и татары, и туркмены, и выходцы с Кавказа.
По толпе прокатились новые волны восторженных шепотков. Многие из телохранителей императора — сами по себе знаменитости, герои многочисленных войн. Впрочем, и сам Несокрушимый поля боя не гнушается, несмотря на солидный возраст. В этом году ему стукнет сто тридцать.
Вяземский — в свою очередь, тоже в сопровождении небольшого отряда телохранителей — выдвинулся ко второму с головы вагону. Перед ним прямо по тающей кашице выпавшего ночью снега торопливо разворачивали ковровую дорожку, протягивая её ко входу в вагон.
Губернатор, по своему обыкновению, был одет в штатское — он не любил мундиры, и предпочитал дорогие костюмы европейского образца. Сейчас на нём была темно-синяя в тонкую полоску «тройка» с шёлковой жилеткой и кроваво-алым галстуком с золотым гербовым зажимом. Пальто — длинное, строгое, по крою больше похожее на шинель — было расстёгнуто, ветер колыхал его полы, выбивал пряди волос из безупречной причёски.
Держался Вяземский спокойно, с чётко выверенной долей торжественности, и только те, кто очень хорошо знал Сергея Александровича, могли заметить, насколько он устал. Этой ночью он не сомкнул глаз, да и вообще последние дни были сплошной нервотрёпкой.
Больше всего его, конечно, беспокоил этот молодой выскочка, байстрюк Василевского. Ночь прошла, а от Фомы не было никаких вестей. Либо чёртов каторжанин не справился, либо, что ещё хуже, затеял какую-то свою игру. И второй вариант был даже вероятнее, учитывая, что мальчишка тоже не даёт о себе знать. Бригада бойцов, посланная повторно обыскать усадьбу Василевских, вернулась ни с чем. Дом пуст, и даже машина Путилина из гаража исчезла. Куда делся сам статский советник — тоже не ясно…
Полный бардак! Был бы жив Барсенев — он бы такого точно не допустил. У покойного обер-полицмейстера была целая толпа осведомителей и спецов по наружке, и в этих вопросах Вяземский мог на него полностью положиться. Назначенный же ему на смену преемник пытается снова получить контроль надо всем этим хозяйством, но пока это больше похоже на попытки начерпать воды решетом. У самого же Вяземского в обойме немало людей, которым можно было поручить грязную работу — вплоть до убийства. Но толковых сыщиков и следопытов сейчас остро не хватает. Была надежда на Фому и его бандюков, но и она, похоже, не оправдалась.
Всё бы ничего, если бы эти проблемы не вылезли так не вовремя…
Встречать поезд Романова лично, прямо на вокзале, казалось Вяземскому несколько унизительным, однако единого протокола для подобных случаев не было — слишком уж редко император посещал Томск с личным визитом. И после долгих размышлений он решил, что не поприветствовать высокого гостя лично будет моветоном. И того хуже — знаком неуважения.
Официальный приём — помпезный, с сотнями гостей, богатой программой и ломящимися от деликатесов столами — был запланирован на вечер, а самому императору со свитой уже отведён отдельный этаж в губернаторской резиденции. Но про Романова всем известно, что он к светским мероприятиям равнодушен, на этикет вообще плевать хотел, а дела предпочитает решать с глазу на глаз, без лишних политесов.