Разрыв

— Все в порядке? Ты что-то потерял?

— Просто помогаю Люсии отыскать ключи от машины. Она их обронила. Ведь так, лапушка?

Он взглянул на нее сверху вниз. Подал руку. Люсия отбила ее в сторону. Ухватилась за машину, и встала.

— И Люсия здесь?

Гарри был уже близко, их разделяло несколько машин. Люсия, не взглянув на него, кивнула. Показала ему ключи. Вот они, попыталась сказать она, но слова эти застряли в ее горле.

— Ну ладно, с меня на сегодня хватит. Не забывай того, что я тебе сказал, Лулу. И того, что тебе показал.

Уолтер отступил от машины. Кивнул, проходя мимо Гарри, прихлопнул его ладонью по плечу:

— Спокойной ночи, дамочки.

Люсия ковырялась в ручке на дверце машины. Ткнула в нее ключом, но только краску ободрала. Ткнула снова. Гарри подошел к ней.

— Люсия? Ты в порядке?

Люсия не посмотрела на него. Лишь подняла ладонь. Кашлянула.

— Все хорошо, Гарри.

Произнести это ей удалось лишь шепотом.

— Ты уверена? У тебя голос какой-то…

— Все хорошо. — Ключ наконец попал в скважину, и она потянула на себя дверцу. — Спокойной ночи, Гарри.

Она скользнула в машину.

Ей хотелось лишь одного — просто посидеть за рулем, однако этого она себе не позволила. Включила зажигание, застегнула ремень безопасности. Она не плакала.

Включила задний ход, сняла машину с тормоза. Повернула голову, сдала машину назад. Она не плакала.

Выехав со своего места на стоянке, она затормозила, включила первую передачу. Отпустила сцепление, тронулась с места. Она не плакала.

Гарри отступил в сторону, пропуская машину. Он поднял руку, однако Люсия смотрела прямо перед собой. Она миновала служебные машины, притормозила у шлагбаума, вырулила на улицу. Она не плакала.

Проехав пятьдесят ярдов, она остановила «фольксваген» у бордюра, заглушила двигатель. Закрыла глаза, стиснула руль и позволила себе опустить на него голову. Закашлялась. С трудом сглотнула. Она не может, не будет плакать.

Однако слезы полились сами собой. И вопреки своей воле, Люсия заплакала. И не смогла остановиться.

А к чему все обычно и сводится, инспектор? Сэмюэл преподавал историю, так? Ну вот и давайте заглянем в историю. Что было на всем ее протяжении обычным мотивом безумств, преступлений, отчаяния? Что сильнее всего прочего толкало людей на воровство, мошенничество, ложь? Заставляло их терять разум. Убивать.

Любовь, инспектор. Только любовь. Любовь к Богу, любовь к деньгам. К власти, к женщине. К мужчине тоже, но мы с вами женщины и обе знаем, историю пишут мужчины, поэтому речь в ней непременно идет о любви к женщине. Есть, конечно, и ненависть, но ведь она — оборотная сторона любви. Ненависть — продукт разложения любви. Ненависть приходит с изменой.

Я не могу сказать, что хорошо его знала, но эти приметы я знаю хорошо. И знаю Мэгги. Она — одна из моих лучших подруг, и в школе, и вне школы. И именно потому, что она одна из моих лучших подруг, я могу сказать то, что собираюсь сказать, без всякой злобы. Для этого же подруги и существуют, правда? Чтобы хвалить тебя, когда ты того заслуживаешь, но и быть с тобой честной, когда не заслуживаешь. Поддерживать тебя, хранить тебе верность, однако не врать, не говорить, что ты права, зная, что на самом деле это не так.

А Мэгги была неправа. То, что она делала, что делает и сейчас, все это неправильно. Ей следовало сказать ему. Прежде всего, если хотите знать мое мнение, этого и делать-то не стоило, однако, сделав, следовало ему сказать. А не дожидаться, когда он сам все узнает. Не позволить ему узнать так, как он узнал, — и когда. Хотя я думаю, что это составляло часть плана. Я не говорю, что план существовал, план, как таковой, потому что, обманывая Сэмюэла, она и себя обманывала. Однако за всем этим план все-таки маячил. В глубине души она знала, чего хочет. Понимаете?

Нет, не понимаете. Вы растерялись. Утратили нить. Или это я ее утратила. Но где?

Нет-нет-нет. С тех самых пор. С тех пор, как они порвали.

А, так вы не знали? Не слышали об этом? Выходит, она вам ничего не сказала, так? Поверить не могу. Хотя, могу, конечно. Конечно, могу.

Я не стала начинать сначала, потому что начало вам наверняка известно. Я лучше начну с конца.

Они порвали. Сэмюэл и Мэгги. Это вы знаете. Об этом она вам рассказала. Дело к этому шло долго. Скорее всего, она рассказала вам и об этом. Понимаете, Сэмюэлу приходилось трудно. Это все понимали, однако задолго до того, как все случилось, очевидно стало и то, что он со своими трудностями не справляется. Из-за чего, кстати сказать, Мэгги к нему и потянуло. У нее же натура-то материнская, у Мэгги. Не знаю, был ли у нее когда-нибудь мужчина, которого она не опекала. Они же все, как правило, дети. Не в буквальном смысле, конечно. Не в буквальном, нет, но в умственном — дети. Они нуждаются в защите. В том, чтобы за ними присматривали. Что и показывает, какая она участливая женщина, наша Мэгги. Какой щедрый друг. В этом ее сила, разумеется, но в этом и слабость.

Ну вот, а Сэмюэл не мог определиться, не мог присоединиться к другим, и никакой власти над учениками не имел. О его личной жизни я мало что знаю, однако думаю, это потому, что там и знать-то было особенно нечего. Сдается мне, что вся его личная жизнь к Мэгги и сводилась. Она стала его личной жизнью. И перед тем, как назначить ему свидание, страшно боялась, что он ей откажет. Я говорила ей, не думай об этом. Не будь смешной. Он же без ума от тебя, говорила я, это ж ясно как день. Я видела, как он на нее посматривал. Глаз не отрывал. У меня бы от такого мурашки по коже побежали. А может, и не побежали бы. Может, я говорю так из-за того, что он сделал. Так или иначе, никаких шансов, что он ей откажет, попросту не существовало. Нет, он мог, конечно, потому что был стеснительным, испуганным и вообще к женщинам даже подходить близко боялся. И в какой-то момент мне пришло в голову, что, может быть, он и откажет, именно по этой причине, однако тогда отказывать Мэгги было уже поздно, ну он и не отказал.

Впрочем, вы же все это знаете. Она назначила ему свидание, он согласился прийти. Какое-то время они ходили туда и сюда, несколько месяцев, однако у Сэмюэла все складывалось неладно, а Мэгги помочь ему не могла, вот в чем была главная суть. Она пыталась, а пока пыталась, все больше и больше… как бы это сказать? Я не уверена, что она его любила. Надеюсь, ради ее же блага, что не любила. Но она жалела его. И не только, была привязалась к нему. Привязалась, как… не знаю, как хозяин к своей собаке. Нет, это я что-то не то сказала. Плохая аналогия. Как медсестра, вот как. Как медсестра к больному — помните «Английского пациента»? — кино такое, вы наверняка его видели. Я только одно хочу сказать — даже после их разрыва, Мэгги оставалась связанной с ним. Эмоционально. Она понимала, что с ним необходимо порвать, что эта связь никуда не ведет, что она попросту сводит ее с ума, я говорила ей: ты попусту тратишь на него жизнь. Ну, она и порвала с ним, но не по-настоящему, нет.

Это произошло — о господи. В феврале. Ну, может, в марте. В конце февраля. Хотя, на самом деле, это было только началом. Началом совершенно другой истории.

Они разошлись, Сэмюэл ничего ей не сказал. Так уверяла меня Мэгги. Просто-напросто ничего. Ну, может, это не так уж и страшно, но ведь в таких случаях ты надеешься услышать хоть какие-то слова. Не сожаления, так гнева или бешенства, может быть, горя, отчаяния. А Сэмюэл просто свернулся в комок. Знаете, как пауки, когда они ощущают опасность, оплетают себя всеми своими ножками. Вот в этом роде.

Ну и Мэгги убедила себя, это потому, что ему наплевать, да и всегда было наплевать, хотя, конечно, все было совсем наоборот. Сэмюэл просто остался Сэмюэлом, холодным, отчужденным, одиноким, однако его поведение до того уж походило на прежнее, что выглядело совершенно очевидным притворством. Для меня, во всяком случае, очевидным. А Мэгги этого не поняла. И обиделась. Вы знаете, что человек на семьдесят процентов состоит из воды? На семьдесят, на шестьдесят. Так вот, Мэгги на семьдесят процентов состоит из эмоций. Ее все волнует — она как-то сказала мне, что не может смотреть выпуски новостей, потому что для нее это хуже, чем «Касабланку» смотреть, — ну и обижается она с такой же легкостью. Сэмюэл после того, как они разошлись, стал относиться к ней, как к самой обычной коллеге — ко мне, в Матильде, к Веронике, — то есть, по большей части просто забывал о ее существовании. А Мэгги этого снести не могла, я хочу сказать, от него-то она это скрывала и, если подумать, хорошо скрывала, но начала сомневаться в себе, в том, что она вообще чего-нибудь стоит, в своей внешности, в том, как звучит ее голос, в том, что ее бедра хоть на что-то похожи, на бедрах она вообще помешалась. Мы же с ней часто разговаривали, понимаете? Обычно во время ленча, если ни она, ни я не дежурили. И несколько недель она только об одном говорить и могла: она, Сэмюэл, Сэмюэл, она. Я не возражала. Ну, наверное, меня это немного доставало. Раз или два я менялась дежурствами с Джорджем или Викки, — просто, чтобы отдохнуть немного, — но, в общем, не возражала.