Разрыв

– Мадам ненавидит эту штуку. Она говорит, что они для шпионов, чтобы отслеживать людей.

Он закатывает глаза, когда говорит последние слова. Вымышленные шпионы Мадам, повторяющийся плод ее опиумного бреда.

– Что это? – спрашиваю я.

– Это навигатор. Как цифровая карта. Он ловит спутниковые сигналы.

– Я думала, что спутники перестали работать много лет назад – говорю я.

– Лишь один из многих слухов – говорит Джаред – Думаю, президент все еще ими пользуется. Есть много теорий, какова действительная роль президента. С другой стороны, возможно, он просто бесполезное подставное лицо, как все говорят, и слухи - это способ надежды.

Некоторое время стоит тишина, затем я говорю:

– Я слышала эти теории.

Джаред смотрит на меня, а затем снова сосредотачивает свое внимание на дороге.

– Я слышал, что другие страны и континенты по-прежнему существуют.

Теория Рида казалось мне возмутительной, когда я впервые услышала ее, но сейчас она уже не кажется мне безумной. Джаред смеется.

– Это распространялось в течение многих лет – говорит он – Многие пытались это доказать.

– И что с ними произошло? – спрашиваю я.

– О, они вернулись с рассказами о широком синем море – говорит Джаред, и смеется – Они погибли, конечно. А ты, что думала?

Я думала об этом. Я стараюсь не обращать внимания на сосущее ощущение в животе и смотрю на карту, когда мы поворачиваем.

Легсинтонский Исследовательский и Оздоровительный Институт – сердце ветхого города. Это многоэтажное кирпичное здание, в отличном состоянии по сравнению с худшими микрорайонами, которые его окружают. Многоквартирные дома с забитыми окнами, с продуктовыми магазинами в которых кажется, нет электричества, другие здания, которые могли бы быть больше жилищных комплексов или приютов. До сих пор на проводах висят светофоры, которые больше не функционируют. Как и в случае со многими научными поселками, больница и лаборатория, является единственным источником дохода. Потому что президент так уверен, что человеческая раса не вымрет полностью, он финансирует такого типа институты, в которых есть рабочие места и обеспечил убежище для раненых и умирающих. Например ситуация с Сесилией, когда у нее был выкидыш. Есть люди, которые до сих пор верят в исцеление, они верят, что есть шанс вылечиться, прежде чем вирус заберет их или их детей. Президент будет финансировать такие заведения, но не защищать их от угроз, от моего брата.

Вокруг никого не видно.

– Они эвакуировали весь город? – спрашиваю я.

– Наверное, они все попрятались - говорит Джаред – Куда бы их эвакуировали? Мы будем выглядеть подозрительно, если так и будем кружить по округе.

– Я не знаю, откуда начать поиски моего брата – говорю я.

– Мне кажется, что он только собирается выйти из своей норки суслика – говорит он – Мы должны немного подождать, он сам к нам придет.

– Где? – спрашиваю я.

В ответ он въезжает в заднюю часть больницы, в полуразрушенный гараж и выключает двигатель. В гараже тихо. Даже птицы не поют. Навигатор становится черным; спутник не может найти нас здесь. Интересно узнать о Джареде. Я хочу спросить его, как он попал к Мадам. Интересно, что заставляет его возвращаться к ней, хотя она его не держит. Он мог бы легко сесть в машину, и уехать, не оглядываясь назад. Зачем ему возвращаться? Это потому, что он не хочет оставлять Сирень рядом с Мадам? Или потому, что ему больше некуда идти? Поскольку заключение - является самым безопасным существованием в этом мире? Я думаю, здесь что-то посерьезней. Мне кажется, что он любит мадам, как ребенок любит своего родителя. Может быть, надежда не самое опасное, что может быть у человека. Может быть, любовь намного хуже.

Я начинаю думать, что это бессмысленное занятие. Или какая-то ловушка. Затем я слышу голоса снаружи. Я слышу, как кто-то проверяет микрофон. Я поворачиваюсь на своем сидении и смотрю в заднее окно. От места, где мы припарковались, на полпути в метро, я вижу множество ног. Они сидят на импровизированной сцене из деревянных ящиков. Разворачивается сцена, такая же, какую я видела в новостях, по телевизору Эдгара. Мой брат готовится произнести речь. Я открываю дверь, но Джаред кладет руку поверх моей, чтобы остановить меня:

– Думай, прежде чем действовать – говорит он мне.

– Но…

– Там куча народу. Толпа, которая не только думает, что ты мертва, но и хочет превратить в прах это здание. Ты имеешь дело с не здравомыслящими людьми, Златовласка.

– Вот поэтому я должна остановить его – говорю я.

Джаред печально улыбается мне.

– Ты не можешь остановить то, что уже есть. Я слышал этого парня по радио и видел по телевизору Мадам. Он сейчас в не нашего контроля.

– Я отказываюсь верить в это – говорю я.

– Давай – говорит он, открывая дверь - Мы можем послушать отсюда.

Мои ноги еле шевелятся, когда я ступаю на бетонный пол гаража. У меня в глазах, мелькают вспышки, и бьется пульс в висках. Джаред и я, теснимся около гаража, и мне приходится встать на цыпочки, чтобы всмотреться в толпу. Это прекрасный день, теплый с ярко-голубым небом. Толпа в основном нового поколения, еще совсем маленькие мальчики и девочки.

– У него достаточно преданных поклонников – размышляет Джаред.

– Как они узнали, что он будет здесь? – говорю я.

Он смотрит на меня самодовольно.

– Слухи распространяются.

– Ты знал! – говорю я – Не так ли? Знал, что он будет здесь именно в это время?

– Ты ведь не думаешь, что я подложил снотворное только потому, что им было необходимо поспать, правда? – говорит он – Ходили слухи, что это будет его следующей целью. Информация всегда доступна, если ты знаешь нужных людей.

Пронзительный визг микрофона заставляет меня заткнуть уши. А потом он заменяется другим звуком. Голосом, который я узнала бы где угодно:

– Здравствуйте. Добро пожаловать.

Роуэн стоит на импровизированной сцене. Его голос гремит через динамики, проходит по земле и впитывается в кожу. Кости мои сотрясаются со звуком. У меня кружится голова и меня тошнит, я не могу говорить, не могу дышать, каждая частица меня, каждый нейрон, ждет. Он стоит всего в нескольких ярдах от меня. Но если я позову его сейчас, то он меня не услышит. Толпа ревет вдвое, а может и втрое больше, чем я видела в новостях. Мой брат отмечает это. Он говорит, что у него теперь есть благодетели-благотворители, которые предпочитают оставаться безымянными, тот, кто вызвался финансировать, потому, как это очень важно. Он говорит собравшимся людям, что каждый из них важен, что они не террористы, как говорят в новостях. Они революция. Они больше, пострадавшее поколение. Он говорит, что уничтожая лаборатории, они положат конец бессмысленным экспериментам, которые проводятся на людях. Дальше я больше не могу слышать, что он говорит, потому, что толпа взорвалась аплодисментами. Не важно, что он говорит. Они отчаянно нуждаются в нем, им нужно знать, что среди них есть лидер. Я стараюсь цепляться за его слова – я чувствую их пульсирующих в моей крови, но мне это не нужно. Хотя, Джареду достаточно. Он толкает меня обратно к машине, говоря: «Иди, иди, иди» Я не успеваю закрыть дверь, как он уже давит на газ. Мы только успеваем заехать в гараж, как я вижу взрыв, который расплывается в зеркале заднего вида. Машина все еще в движении, когда я открываю дверь. Джаред зовет меня, но мне все равно. Я уже на земле. Я падаю вперед на руки и колени, голова кружится на мгновение, потом я встаю. Земля под моими ногами дрожит. Потом раздается еще один взрыв. Затем еще, и еще, и еще. Я чувствую жар пламени, идеальное утро становится зыбким и искаженным. Я кашляю, когда поворачиваюсь, чтобы посмотреть на горящее здание, которое несколько минут назад называлось Легсинстонским Исследовательским и Оздоровительным Институтом. Толпа совершенно дикая. Они в восторге. «Роуэн» - это слово они скандируют с такой страстью. Он это сделал. Высоко на четвертом этаже окно разлетается, едва слышно в этом хаосе. То, что недавно было куском стены, приземляется прямо передо мной. Джаред тянет меня назад за локти, и я слишком ошеломлена, чтобы сопротивляться. Слишком ошеломлена. Когда мы отходим достаточно далеко, Джаред отпускает меня, и я стою в грязи, наблюдая как разрушения и восторг переплетаются, и я даже не могу сказать, что есть что. Если бы Линден был здесь, он бы говорил мне «Дыши». Я пытаюсь вспомнить, как дышать. Я стараюсь замедлить свое сердце, Я уверена, еще чуть-чуть, и оно лопнет.

– Теперь ты видишь? – говорит Джаред в ухо, – Каким бы ни был твой брат когда-то, сейчас он вне твоего контроля.

Но я не верю в это. Я качаю головой.

– Нет… это не так… - говорю я.

Я бегу вперед и в этот раз Джаред не идет за мной. Мой брат сходит с импровизированной сцены. Толпа везде. Они не замечают меня, потому что я ничем не отличаюсь от любого из них – жертва нового поколения, ребенок в чужой одежде, с грязью на руках. Когда люди объединяются в группы, они теряют то, что их делает людьми. Но я вижу его сейчас. Его глаза в солнцезащитных очках, когда он смотрит на дело рук своих. Рядом с ним девушка, обнимает его, я узнаю ее, она из новостей, та, что стояла рядом с ним, когда он произносил речь о своей погибшей сестре. Она ослеплена им, хотя его внимание обращено только на пламя. Когда я зову его, этот звук полностью вне моего контроля. Он парит над землей и бьет его. Даже оттуда где я стою, я вижу, что он узнал мой голос. Он отворачивается от девушки, и внимательно смотрит, как животное, которое почуяло опасность. Я пытаюсь снова его позвать, но это слово, это имя, забрали все мои силы. Я едва могу стоять на ногах. Я беспомощно жду, когда он найдет меня, и когда, наконец, это случается, его разноцветные глаза встречаются с моими, я снова пытаюсь, но выходит очень тихо. Девушка рядом с ним исчезает. Толпа размывается в бессмысленные формы и цвета. Я не чувствую своего сердца, своего тела и жара пламени. Я вижу только его лицо, его изумленное, прекрасное, знакомое лицо.

Глава 18

Месяцы падают осколками у моих ног. Мои ноги двигаются, будто сами по себе. Руки и ноги в движении, и мне кажется, что я недостаточно быстра. Он ловит меня еще до того как я падаю в его объятья. Он хватает меня за руки, смотрит на мое лицо, на мои дрожащие губы. Глаза у него такие же, как у меня. Они сейчас у него чуть острее, чем я помню. Он стал выше ростом, и я думаю, что и я тоже. Он открывает рот, но прежде чем из него выходит хоть слово, я говорю:

– Не пытайся говорить мне, что я мертва. Я слышала это так много раз, и я не хочу слышать это снова.