Разум на пути к Истине

Такое ограничение, как ты знаешь, почти равнозначительно с совершенным запрещением что-либо печатать.

Положение это было для меня тем тяжелее, что оно представлялось мне совершенно непонятным. Ибо, кроме этой одной статьи, я уже много лет никаких рукописей ни в какую цензуру не представлял, а в этой статье ни я, ни мои цензоры не могли найти ничего противуцензурного.

Человек, который страдает за какую-нибудь известную вину, может иметь по крайней мере то утешение, что его наказанием торжествует общая справедливость. Но кто наказывается не зная за что, тот не может иметь даже и этого утешения.

<л. 1об.> Между тем теперь, почти через три года после этого события, ты сообщил мне, любезный друг, что господин министр народного просвещения [3] соблаговолил обратить благосклонное внимание на положение наше и изъявил даже готовность быть ходатаем за нас, но только в таком случае, если получит от нас удостоверение в том, что мы в образе мыслей наших не отделяем Царя от России.

Вследствие этого я, — не имея права говорить за моих товарищей но запрещению, — почитаю себя обязанным выразить тебе мое исповедание об этом предмете, прося тебя, как посредника между нами и министром, передать на его усмотрение это изложение моего образа мыслей, надеясь, что он обратит на него благосклонное внимание и вследствие того не откажется поступить так, как найдет справедливейшим.

3

Министром народного просвещения в 1853–1858 гг был Авраам Сергеевич Норов(1795–1869) — литератор, лингвист и библиофил. Автор «Путешествий А.С. Норова» (1853–1854. I 1–5).

Но с чего начать, говоря о таком важном предмете? Если позволено мне будет выражать мои мысли в том порядке, как они ложатся у меня на сердце, то я скажу прежде всего, что эта так благосклонно выраженная господином министром потребность удостовериться в том, что я не отделяю в моих мыслях понятия о русском Царе от понятия о России, — <л. 2> является мне как новое, еще менее заслуженное оскорбление. Какой же образ мыслей можно предполагать во мне, допуская такое сомнение? Неужели господин министр думает, что я могу желать для России Царя нерусского? Но какого? Лудвига Наполеона [4] или Иосифа Австрийского [5] ? Неужели я должен оправдываться в этом? Или, может быть, господин министр предполагает, что я желаю для России республики и что я до того не знаю ни русской истории, ни духа народа русского, ни характера теперешнего времени, что почитаю такой бред возможным. Но я думаю, что ни поступки мои до сего времени, ни те немногие статьи, которые мне случилось напечатать, не могли подать повод его превосходительству предполагать во мне такое невежество или такое безумие.

4

Луи Наполеон III Бонапарт (Louis Napoleon III Bonaparte) (1808–1873) — фр. император. В 1848 г. избран президентом Франции; когда же срок его президентства истек, он, фактически совершив государственный переворот, 2 декабря 1852 г провозгласил себя императором Франции под именем Наполеона Третьего.

5

Франц-Иосиф I Габсбург (Franz Joseph I Habsburg) (1830–1916) — император Австрии и король Венгрии (с 1848-го). Во время революционных волнений в Европе, когда в 1849 г. над Австрийской империей нависла угроза распада, Франц-Иосиф устоял на престоле благодаря военной поддержке Императора Николая I. В «благодарность» за это во время Крымской войны император Франц-Иосиф держал свои войска наготове, чтобы в любой момент присоединиться к антирусской коалиции.

<л. 3> Русский человек любит своего Царя. Это действительность несомненная, потому что очевидная и ощутительная для каждого. Но любовь к Царю, как и всякая любовь, может быть истинная и ложная, хорошая и дурная, — я не говорю уже о притворной. Ложная любовь та, которая любит в Царе только свою выгоду; это любовь — низкая, вредная и, в минуты опасные, готовая к предательству. Истинная любовь к Царю соединяется в одно неразделимое чувство с любовью к Отечеству, к законности и к Святой Православной Церкви. Потому эта любовь может быть великодушная. И как в сем деле отделять любовь к Царю от закона, Отечества и Церкви? Закон — это воля Царя, перед всем народом объявленная; Отечество — это лучшая любовь его сердца; Святая Православная Церковь — это его высшая связь с народом, это самое существенное основание его власти, причина доверенности народной к нему, совокупная совесть его и Отечества, живой узел взаимного сочувствия Царя и народа, основа их общего благоденствия, источник благословения Божьего на него и на Отечество.

Но любить Царя русского раздельно от России — значит любить внешнюю силу, случайную власть, а не русского Царя: так любят его раскольники и курляндцы, которые готовы были с такою же преданностию служить Наполеону, когда почитали его сильнее Александра [6] . <л. 3 об.> Любить Царя и не уважать законов или, под покровом его доверенности, под прикрытием его власти, нарушать законы, им же данные или им утвержденные, — это враждовать против него под маскою усердия, подкапывать его могущество в корне, убивать любовь Отечества к нему, отделять в народе понятие об нем от понятия о справедливости, о порядке и благосостоянии всеобщем — одним словом, в сердце народа отделять Царя от тех самых причин, для которых Россия хочет иметь Царя, от тех благ, в надежде на которые она так высоко уважает его. Наконец, любить его без всякого отношения к Святой Церкви как Царя сильного, а не как Царя православного, думать, что его господствование не есть служение Богу и Его Святой Церкви, но только управление государством для мирских видов, что его правительственные выгоды отдельны от выгод Православия или даже что Церковь Православная есть средство, а не цель для бытия общенародного, что Святая Церковь может быть иногда помехою, а иногда полезным орудием для царской власти, — это любовь холопская, а не верноподданническая, любовь австрийская, а не русская; эта любовь к Царю — предательство перед Россией, и для самого Царя она глубоко вредная, хотя бы и казалась иногда удобною. Каждый совет ему от такой любви носит в себе тайный яд, разъедающий самые живые связи его с Отечеством. Ибо Православие есть душа России, корень всего ее нравственного бытия, <л. 4> источник ее могущества и крепости, знамя, собирающее все разнородные чувства ее народа в одну твердыню, залог всех надежд ее на будущее, сокровище лучших воспоминаний прошедшего, ее господствующая святыня, задушевная любовь. Ее-то опорою почитает народ Царя своего; и потому так беспредельно предан ему, ибо не разделяет Церковь с Отечеством. На сочувствии с ней основана вся его доверенность к Царю. Он видит в нем верного руководителя в делах государственных только потому, что знает в нем брата по Церкви, который вместе с ним служит ей как искренний сын той же матери и потому может быть надежным щитом ее внешнего благоденствия и независимости.

6

Император Александр I (1777–1825) взошел на рус. престол в 1801 г.; центральным событием его царствования была, несомненно, Отечественная война 1812 года. При вступлении наполеоновской армии в Россию часть населения ее западных окраин: поляки, литовцы, жители Курляндии (историческая область на западе Латвии, в 1795 г вошедшая в состав России), нарушив присягу на верность Императору Александру I, вступили в ряды неприятелей. При отступлении рус. армии из Москвы древнюю столицу покинуло почти все население, кроме раскольников. О раскольниках «федосеевцах» ходили слухи, что они признали Наполеона государем, содействовали выпуску фальшивых ассигнаций и вместе с французами расхищали древности московских храмов (см.: Смирнов П. С. протоиер. История русского раскола старообрядства. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1895. С. 107).

Оттого, между прочим, в народе почти никто не верит, чтобы Польша была прочно присоединена к России [7] . Каждый смотрит на нее как на необходимую, но несчастную жертву, как на жалкую страдалицу, только временно под русским гнетом вздыхающую. На недовольного поляка русский глядит без сочувствия, но и без осуждения. На его ропот он может подчас найти слово ругательное, но не найдет слова дружеского увещания или христианского вразумления, какое бы нашел для брата православного. Он чувствует, что поляк не может быть предан одному Отечеству с русским, ибо его убеждения растут на другом корне, его сердце греется другим солнцем.

7

Согласно решениям Венского конгресса Польша была поделена между Россией, Пруссией и Австрией. В состав России вошла большая часть Варшавского герцогства. Своему новому владению, получившему наименование Царства Польского, Император даровал широкую автономию и представительный образ правления. Однако уже с 1818 г. в Польше зародилось освободительное движение, приведшее к восстаниям 1830-31-го, 1846-го и 1848 годов.

<л. 4 об.> По той же причине русскому бывает так противно слушать, когда немец [8] распространяется о своей преданности к Царю, — до чего немцы часто большие охотники при встречах своих с русскими.

Русскому почти также смутно на сердце слушать эти уверения немца, как ему тяжело слушать всегдашние уверения самых бессовестных и корыстных чиновников о их бескорыстном уважении к законам. В таких случаях русский простолюдин обыкновенно глядит на немца с каким-то печальным видом, как бы побежденный его превосходством, и никогда не входит с ним в состязание об этой любви к Царю, как бы вошел с ним в спор о том, кто отважнее, или кто сильнее, или кто крепче ударит кулаком, или кто дальше плюнет. Он нехотя похвалит его за добрые чувства, а внутренне желал бы оставаться один своего мнения. Ибо он боится этой наружной преданности немцев, смутно понимая, что за связью с ними таится и Самозванец [9] , и Бирон [10] , и вся насильственная ломка его старинных нравов и родных обычаев и что оттуда бывает душное стеснение его сердечных убеждений, не находящих себе прежнего простора в его родной земле.

8

Очевидно, И.В. Киреевский имел в виду не столько собственно немцев, сколько вообще всех иностранцев, служивших в России. Ср. его противопоставление словени немцевв письме к старцу Макарию (Иванову) (см.: Наст изд. С. 304); кстати, и в «Толковом словаре…» В.И.Даля читаем: «Немец, немка… не говорящий по-русски, всякий иностранец с запада, европеец» (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т СПб.; М., 1881. Т. 2. С. 562).

9

Самозванец — Лжедмитрий I (?-1606), предположительно беглый монах Московского Чудова Алексеевского Архангело-Михайловского монастыря Григорий Отрепьев, бежавший в Польшу и принявший там католичество. Он выдавал себя за погибшего в малолетстве блгв. Царевича Димитрия Угличского и Московского. С польск. войском Лжедмитрий I вошел в Россию и, пользуясь возникшей после смерти Бориса Годунова смутой, воцарился на рус. престоле. Был убит в Москве заговорщиками.

10

Граф Эрнст Иоганн Бирон (Biron) (1690–1772) — фаворит курляндской герцогини Анны Иоанновны, российской Императрицы. Согласно завещанию Анны Иоанновны после ее смерти рус. престол перешел к годовалому Ивану Антоновичу — сыну Анны Леопольдовны, племянницы Императрицы, и Антона Ульриха, принца Брауншвейг-Вольфенбюттельского. Бирон был назначен регентом, и его правление продлилось еще на год. Эпоха Бирона, жестокая и разорительная для России, ознаменованная повсеместным распространением наушничества, получила название «бироновщины». Все ключевые посты государства занимали курляндские и другие остзейские немцы, презиравшие интересы страны.

<л. 23> Правда, угнетения Петра, его презрение ко всему русскому, его раболепство перед иностранным русский простолюдин давно уже забыл. Немецкое правление Бирона давно уже вытеснило из его памяти все, что было иноземного и оскорбительного в петровских насилиях. Уже Елисавету [11] встретил он радостно на престоле как русскую, как избавительницу от немецкого ига только потому, что она была не Курляндская и не Брауншвейгская, а дочь его прежнего Царя, не помня того, что этот Царь был Питер. Но зато теперь на презирающих его немцев и на зараженных ими господ своих слагает он всю вину своих бед и стеснений, надеясь на православного Царя как на сочувственного ему сына Церкви, и с нетерпением ждет того часа, когда немцы перестанут опутывать его своими лукавыми внушениями, от которых в его Отечестве устроивается образованность, противная его духу.

11

Елисавета — Императрица Елизавета Петровна (1709–1761) — дочь Императора Петра I, правила с 1741 года. С ее воцарением закончилась эпоха временщиков. Елизаветинское время ознаменовано расцветом отечественного просвещения.

Понятие о русском Царе и о немецком направлении так не могут связаться в уме русского народа, что даже память о Петре Федоровиче [12] живет в его сердце, как лицо ему любезное и вместе враждебное существующему порядку, только потому, что Петр Федорович был Царь, а существующий порядок он почитает немецким.

<л.23 об.> Однако же несправедливо было бы думать, что нелюбовь русского к немцам происходит от его ненависти к умственному просвещению, которое через иностранцев приходит в Россию. Это клевета на русского человека, выдуманная иностранцами. Русский уважает науку и знание почти столько же, сколько не любит немцев, и даже если что-нибудь смягчает в нем нелюбовь к немцам, то это именно их превосходство в умственных познаниях. В незнании своем русский сам охотно сознается и без ложного стыда готов учиться у немца. Но ему противен тот чужой дух, в котором это просвещение к нему вводится, ему оскорбительно то иностранное клеймо, которое с него не снимается и вытесняет всякую русскую особенность.

12

Петр Федорович — Император Петр III (1728–1762) — внук Императора Петра I, герцог Голштинский. В 1742 г по повелению Императрицы Елизаветы Петровны был привезен в Россию и воспитывался как престолонаследник, хотя явно не был способен к управлению страной. Император Петр III вступил на рус. престол после кончины Императрицы Елизаветы, однако 28 июня 1762 г., в результате дворцового переворота, был арестован и убит. На престол взошла его жена, Императрица Екатерина Вторая.

Русский простолюдин рад учиться у немца, чтобы быть умнее, однако же лучше хочет быть глупым, чем немцем.

Русский образованный класс рассуждает иначе: он лучше хочет быть глупым ничтожеством, чем быть похожим на русского.

Однако же любовь к Царю и любовь к Православию и к России не потому только должны составлять одно, что русский простолюдин до сих пор не умеет их разделить, но потому, что они в сущности своей неразделимы, так же как любовь к Царю неразделима с любовью к законности, хотя это последнее понятие и затемнилось несколько в сознании русского народа от <л. 24> длинного ряда исторических причин. Законность, Отечество, Православие суть коренные стихии, из которых слагается понятие русский Царь. Потому любовь к нему, без любви к ним, была бы крайне вредною для него самого, если бы была возможная.

{<л. 5> Без уважения к законности может быть страх перед силою, но нет того священного уважения к власти, которое видит в ней источник общего благоденствия, святой, беспристрастной справедливости, нравственного порядка, твердой собственности, счастливой уверенности в личной безопасности каждого последнего гражданина и залог правильного, живительного, просторного дыхания общественной жизни.} [13] Такое уважение к власти возводит покорность на степень благородной деятельности, обращая ее в великодушное подчинение высшему внутреннему убеждению.

13

<вариант (л. 24)> Правда, без любви к законности может быть наружное повиновение Царю, из страха перед его могуществом или из ожидания от него выгод; но невозможно к нему то искреннее уважение, которое видит в нем священную власть и потому основу общего благоденствия, Богом поставленное кормило для общественного корабля, <источник> беспристрастной справедливости, залог правильного порядка и нравственного простора, ограду незыблемой собственности и спокойной личной уверенности, причину счастливой безопасности каждого последнего гражданина — одним словом, теплый живительный воздух для правильного, здорового и нестесненного общественного дыхания. Ибо помимо законности может быть только сила, но власти собственно быть не может. Власть исходит из законности, опирается на законность, стремится к водворению законности и, ни в чем не отделяясь от нее, сама не терпит к себе уважения, отделяющегося от уважения к законности.