Развал

Мишель работал с отцом на фирме, беря на себя все больше функций. На здоровье не жаловался, но выглядел больным и бледным. На все Асины замечания по поводу его здоровья махал рукой и отвечал только одно:

— Все пройдет.

Но это «пройдет» само собой не рассосалось. Первый раз Мишель упал как-то после ужина. Смотрел по телевизору обзор новостей. Там показывали войну в Афганистане. Он разволновался, взял трубку и сунул ее в рот. Приподнялся, взял табак и только хотел ее набить и тут же упал, как скошенный. Его положили на диван. Когда пришел в себя, с недоумением смотрел на Асю.

— Что это было? — спросил он у Аси.

— Плохо тебе стало, сознание потерял. Это ещё раз доказывает, что тебе надо лечь в больницу на обследование.

— Нет, это не болезнь, я слишком впечатлительный, расстроился по поводу Афганистана.

Когда опасность миновала, Ася отвела Надежду Михайловну в сторону.

— Помогите уговорить его лечь на обследование. Вы же видите, он меня и слушать не хочет. Что-то мне не нравится его внешний вид.

— Я боюсь, что это наследственное, — возразила Надежда Михайловна. Отец Жака страдал падучей, я видела два раза его в обмороке. Но Жак никогда не падал. Я опасалась, что это передастся Мишелю. Но до сей поры, слава Богу, ничего не было. Он же и медкомиссию проходил регулярно, когда состоял на службе в легионе. Я свои опасения не высказывала ни Жаку, ни тем более его сестре Эли. А сейчас вот тебе по секрету говорю, что я боюсь за маленького. Вдруг этот недуг передастся ему.

— Вы же сами говорили, что у Жака ничего не было. И у Мишеля до сей поры.

Это на эпилепсию не похоже. Мне кажется, это связано с ранением. Его надо

обследовать. И притом, чем быстрее, тем лучше.

Ася усердно изучала французский язык. Надежда Михайловна имела педагогическое образование и была прекрасным учителем. Уже через полгода Ася могла свободно разговаривать. Живот стал округляться. Старики с нетерпением ждали наследника. Ася много гуляла с Надеждой Михайловной по Парижу. Не было уже, наверное, ни одного места, где бы они ни смотрели достопримечательности города-красавца.

У Мишеля обмороки были еще два раза. На все уговоры лечь в клинику на обследование отнекивался, но обещал, после рождения ребенка, и как только поправит все дела на фирме.

Как-то вечером за ужином отец сказал:

— Мишель, я думаю надо маме с Асей уехать в Реймс. Там свежий воздух, весна, сейчас самое прекрасное время. И я с ними с недельку поживу. Ты с делами сам управишься?

— Конечно, управлюсь. Поезжайте, папа, пусть Ася посмотрит наше родовое имение. Как тётушка, согласна?

— Я звонил, Эли с нетерпением ждёт.

В предместьях Реймса было старое родовое гнездо Турене. Замок стоял на берегу реки, весь утопал в роще с вековыми дубами. Когда-то с этого дуба делали бочки, но с того времени, как тётушка Эли стала хозяйкой, она запретила резать деревья. Наружный вид дома находился в соответствии с определённой скупостью, царившей в нём, ибо старая тётка Мишеля его давно не обновляла. Фасад был слегка ухожен, и на нём нелепо выглядели совсем не давно поставленные двери. Остальные двери и окна выглядели старо, с облупившейся краской. Окна были снабжены тяжелыми ставнями с надёжными болтами. Но ввиду того, что тяжелые времена ушли, разбойников не стало, ставни давно не закрывались, солнце и ветер сделали их сходство с древесным стволом. Сестра Жака была старше лет на десять, но была бодрой, бегающей старушкой, вся седая и дурно одета. В старом платье с протёртыми складками, бархат местами выцвел, как и краски лица. Мишель устыдился своей тётушки. Она заметила этот взгляд и тут же стала поправлять сморщившиеся складки. Старуха была так дурно одета, не потому что она была бедной. Нет, совсем наоборот, тётушка была вполне обеспеченный человек. Её счёт в банке значился цифрой с шестью нулями. Она была бережливой, этим походила на своего отца, который, откладывая по франку, сколотил состояние. Старость наложила на тётушку свой отпечаток, она утратила всякое желание наряжаться, следить за собой и за своим имением. Но, тем не менее, даже из-под этой одежды просматривался характер старой провинциальной аристократки, что принято называть породой. Она была полная противоположность своему брату, который был большим транжирой. Вокруг замка были поля с виноградниками. Со всем этим хозяйством справлялась небольшая горстка работников.

Тётушка встретила всех с открытой душой. Мишеля очень любила и считала его наследником этого замка.

Она потрепала Мишеля по щеке.

— Бледненький ты какой. Это воздух Парижа такой ядовитый. Чего вы в таком чаду живете? Ты такой же, как твой отец. А ты, старый, чего там забыл, — обратилась она к Жаку. — Что, здесь места мало? Замок пустует. Говорил отец, что ты непутёвый, ты таким и остался.

— Оставь, сестрица, — смеясь, ответил Жак.

— Девочку хоть мне оставьте. Задушите вашим столичным воздухом её и дитя тоже. Она подошла к Асе и, держа её за руку, пристально поглядела ей в глаза. Затем повернулась к Мишелю:

— Хорошая девочка, глаза добрые. Не такие, как у твоей бывшей вертихвостки. У той, как зайчики, всё бегают, бегают. Тётушка прочертила несколько раз пальцем в воздухе, как будто показывая скорость движения глаз.

Мишель, побыв немного в замке, где он провёл своё детство, вечером возвратился в Париж. А старый Турене целую неделю наслаждался энергетикой отцовского дома.

Узнав, что Ася врач и лечит Надежду Михайловну, тётушка вынесла все свои коробки и стала показывать Асе пузырьки с лекарствами и мазями.

— Вот, Ася, от одного лазарета уехала, другой принимай, — шутила Надежда Михайловна.

Замок Асе очень понравился. Тётушка водила её по комнатам, где отдавало стариной, и рассказывала историю семейства. Она повела её в подвалы, где хранятся вина.

— Здесь, голубушка моя, хранится гордость семьи Турене. Есть вина, которые

мой прадед заливал. Они хранятся в тайниках. Я непременно тебя ими угощу.

Ася любила гулять на природе. И тетушка была права: свежий воздух, река, размеренный быт помещичьей усадьбы оказывал на неё благотворное воздействие. По ночам ей перестали сниться афганские кошмары. Она каталась с тётушкой Эли и Надеждой Михайловной в карете и замечала, что ездить в открытой карете гораздо приятней, нежели в автомобиле.

— Я не люблю машин, — говорила тётушка. Эти машины скоро истребят всё живое на земле.

— Однако в город на машине ездишь, Эли, — возразила Надежда Михайловна.

— Ой, Нади, я там уже сто лет не была. И не поеду.

— А если по делам надо?

— А управляющий зачем? Что, я этого бугая зря кормлю. Знаешь, какая у меня к тебе будет просьба? Если родится внук, назовёшь его Александром. Сына ты назвала именем своего батюшки, то внука непременно именем нашего.

— Внук, конечно, внук родится! — Громко воскликнула Надежда Михайловна. Мы маленький писюнчик видели на УЗИ.

— Вы безумные, ещё ребёнка убьёте этим звуком, — ворчала тётка.

— Это абсолютно безвредно, Эли. Мы с Жаком так и решили, что назовём его именем деда Александра.

— А девочка не против?

— Мы спрашивали, она согласна. Ася в ответ закивала головой.

После этого разговора тётушка ещё больше расположилась к Асе. Она стала относиться к ней как к родной дочери.

Однажды Ася сидела на улице и вязала.

— Что ты делаешь? — спросила тётушка.

— Вяжу носочки будущему малышу.

— Вот умница! — воскликнула тётушка. А наши кобылы в магазинах всё покупают. Ничего не способны делать, только и умеют, что в кровати ноги расставлять. Разве есть душа в магазинных вещах. Вот где материнская душа, — тётушка ткнула пальцем в носочки. Вот тепло её рук; в пелёнках, в одежде, сшитой её руками. И с ним надо разговаривать. Мне как-то одна монашка говорила, (она много родов приняла), что младенцы слышат в утробе. И после родов молоком своим кормить надо. От материнского молока сила идёт. Эти кобылицы смеси покупают и пичкают дите. Разве от этих смесей нормальный ребёнок вырастет. Боятся, чтобы груди не обвисли. Они все равно обвиснут. Вот я не рожала, а груди, какие стали. Тётушка засмеялась.