Разведчики

Млынок завертелся на месте:

— Ой, боже ж мий, боже! Та це я, Млынок, той, що вам партизанив указував!

— Обыскайт… — распорядился Раухайзен и сейчас же повторил по-немецки.

Из карманов Млынка достали табак, спички. Комендант окончательно взбесился:

— Курьить! Пенсин зажигаль!

Хлыст, словно раскаленный, обжигал лицо, руки, спину. Млынок то падал на колени, умоляя пощадить, то пытался закрыться руками. Наконец не выдержал и громко заревел. Комендант вытащил пистолет. Раздался выстрел.

— Повесить возле склада. На груди надпись: «Он поджигал бензин», — по-немецки приказал комендант.

Едва закончился день, Шохин отправился в Деснянск, хотя и знал, что опасность пребывания в городе увеличилась. Но находиться в неизвестности не мог. Ни Юрий, ни Галя не пришли в заранее установленное место.

В том же старом костюме и в старенькой кепочке Шохин переправился через Десну.

Юрий Валюшко жил на улице Фрунзе; она начиналась у сквера. Шохин хотел заглянуть к нему, узнать, почему не пришел. Держась у заборов, чтобы в любую минуту скрыться, Шохин направился вдоль улицы. Недалеко от квартиры Юрия догнал Ивана Чубаря.

— Иди сзади меня и рассказывай, что творится? — обгоняя его, проговорил Шохин. — Где дед Охрим? Юрий? Галя?

— Все здесь. Все в порядке. Дым видишь? Это склад пылает. Мина взорвалась только сегодня утром. Комендант подумал, что склад поджег часовой Остап Млынок и повесил его. В городе аресты. Готовим побег раненых военнопленных.

— Повесили Млынка? Где? — так же тихо, полуобернувшись, спросил Шохин. — Деда где повидать?

— К вам пошел недавно.

— Юрия или Галю увидишь?

— Минут через двадцать.

— Передай: пусть уходят из города немедленно.

— К ночи придем в шалаш. — Иван Чубарь свернул в переулок.

Шохин пошел прямо. Дойдя до улицы Восьмого марта, повернул к базару. Отсюда очень хорошо был виден столб черного дыма. «Посмотреть на Млынка… Как висит, собака…» — подумал Шохин и стал пробираться к складу.

Все обуглилось вокруг развороченных баков. Красные языки пламени изредка пронизывали черный дым. Всюду было пустынно, даже полицаев не было видно.

На большом почерневшем дереве висел Остап Млынок с доской на груди. Лицо было изуродовано синими вздувшимися рубцами. Шохин до боли сжал кулаки:

— Не пришлось расквитаться, предатель! Досталось тебе, гадина, от твоих же хозяев… Еще люди подумают: мученик, герой, враг немцев! Нет, все узнают, кто такой Остап Млынок, не будь я Петр Шохин.

Утром проходившие мимо повешенного Млынка с удивлением читали на его груди:

«Эта сволочь выдала немцам партизан: Сергея Шохина, Семена Гузика и других. Скоро рядом с Млынком будут висеть и его хозяева — фашисты. Собакам — собачья смерть».

Глава 7 ДИВЕРСИЯ БОЛЬШОГО ПЛАНА

В шалаше у Васыля сидели Шохин, Юрий и Чубарь. На небе полыхал закат, предвещая ветреную погоду. Было душно даже в лесу.

— Неважные дела, ребята, — как-то слишком по-граждански проговорил Шохин, усаживаясь за стол и вытягивая усталые ноги. — Комендант вызвал в Деснянск следователя. Аресты все продолжаются. — После небольшой паузы тихо сообщил:

— Разыскивают старого большевика по кличке «Лукич».

Юрий вскочил.

— Надо его известить… — Шохин, как всегда, сощурил глаза. — Придется, Юрий, сделать это тебе. И в другой раз не вскакивай, переспроси обыкновенным тоном, а лучше вообще сдержись.

Юрий сконфуженно молчал. Да, он еще не приобрел настоящей выдержки. Хорошо, что здесь только свои.

— Галя бежит, — сказал стоявший в дверях Васыль.

— Одна?.

Разведчики встревожились.

— Что-нибудь случилось? — с тревогой спросил Юрий.

— Товарищи! — крикнула с порога Галя. — Читайте! Мы должны быть такими, как Зоя, — Галя достала спрятанную на груди газету, не выпуская ее из дрожащих рук, продолжала: — Вот слушайте: девушка-комсомолка, восемнадцати лет, в руки гитлеровцев попала… Партизанкой была… Ее пытали, били, полуголую, босую водили по снегу. Но она ни одним словом не выдала товарищей. Когда фашисты спросили, какая у нее цель, она сказала прямо в глаза им: «Уничтожить вас, палачей!» Знала, что ее смерть другим даст жизнь.

Бледное взволнованное лицо Гали выделялось в полумраке шалаша.

— Повесили Зою, — продолжала она, не двигаясь с места. — Уже с петлей на шее Зоя крикнула колхозникам: «Товарищи! Что невесело смотрите? Боритесь, бейте фашистов, жгите! Мне не страшно умирать, товарищи! Это счастье — умереть за свой народ! Прощайте, товарищи! Боритесь!»

Галя закрыла газетой лицо, плечи ее вздрагивали.

— Перепишем все о Зое и другим передадим, чтобы другие тоже переписывали и дальше передавали… — негромко сказал Юрий…

Никто не спал в эту ночь в шалаше. Шохин ушел к деду Охриму на Выдренское болото, где теперь часто бывал старик, предупредить о готовящихся в Заречном арестах, а остальные, закрыв в шалаше щели и выставив часового, при свете маленькой коптилки переписывали рассказ о Зое, ставшей каждому навеки родной. Чуть забрезжил рассвет, когда Галя пошла домой, унося с собой восемь листовок.

В глубине двора, на обрубке толстого бревна сидят Иван Лукич и Галя. Ночь теплая, напоенная горьковато-пряными запахами цветов и трав. Черными пятнами выделяются густые кроны недавно отцветших лип. Глубокая синева неба усеяна звездами — крупными и мелкими, такими яркими и чистыми, что не хочется отрывать от них глаз.

В такие ночи раньше разносились песни, звенели гитары. А сейчас тишину нарушал только слабый шелест листьев да тревожный лай собаки.

— Шепотом говори, — Иван Лукич наклонился к Гале.

— Ищут тебя, дедушка. Комендант приказал полицаям найти Лукича — подпольщика из Киевского обкома. — Губы Гали почти касались уха старика: — Наш комсомолец, который служит в райполиции, передавал, что Дрюма упоминал в разговоре бабушкин дом.

— Молодцы вы, ребята… Все-то узнаете. Спасибо. Предупредили уже меня товарищи, — растроганно сказал Иван Лукич. — А ты, Галка, передай райкому комсомола, что через три дня немцы вербовку молодежи начнут. В Германию угонять будут. Прежде всего, надо усилить агитацию среди неорганизованной молодежи, чтобы не ехали в Германию. Ну, а теперь иди спать, забегалась ты! — старик нежно обнял внучку.

— А ты как? Ты сейчас же должен скрыться… — голос Гали дрожал.

— Не беспокойся, родная, я буду осторожен…

Вернувшись в баньку, Иван Лукич, не зажигая огня, надел сапоги, пиджак и вышел во двор. Постояв минуту у дверей, оставил их незапертыми и через картофельные гряды пошел к соседнему саду. Вскоре он был уже за городом.

Первую диверсионную вылазку Гладыш решил провести на прогоне между Нежиным и Прилуками. Поезд предстояло уничтожить в степном районе, перед Прилуками, на открытом месте, где близко нет селений. На обратном пути, если представится возможность, разведать прогон Нежин — Чернигов.