Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.
Шрифт:
Естественно, я уже понимал, исходя из того, что увидел в полицейской машине свою фотографию из Бельгии, а затем из упоминания французского полицейского, что наш арест произведен по заданию немцев, о возможности моего разоблачения как советского разведчика кем-либо из ранее арестованных в Бельгии. Я не мог ни на минуту успокоиться по многим причинам. Я понимал, что Маргарет подверглась аресту из-за меня.
Сам арест в Марселе вызывал у меня значительную тревогу. Я мог предположить только две возможности. Первая из них заключалась в том, что меня выдал кто-то из ранее арестованных в Брюсселе, ставший на путь предательства, допустивший использование ошибки Леопольда Треппера, сообщившего, как я уже указывал, без предварительного уведомления меня мой точный адрес в Марселе. В этом случае могла быть разрушена
Вторая возможность заключалась в том, что мой арест мог означать провал не только нашей резидентуры в Брюсселе, руководство которой было передано Леопольдом Треп пером резиденту существовавшей параллельной резидентуры Ефремову, но и других резидентур, в том числе и в Париже, возглавляемой Отто (Леопольдом Треппером). Конечно, в то время я еще не мог предположить, что провалы в Бельгии и во Франции могут в какой-то степени коснуться и Берлина.
Правда, я продолжал мысль и в том направлении, что мой личный арест был немцами ускорен потому, что они могли опасаться, что полная оккупация всей Франции может привести к моему бегству. Это несколько меня успокаивало только в той части, что факт моего ареста мог насторожить всех находящихся на свободе наших людей.
Все возникавшие у меня в первую проведенную нами в полиции ночь мысли заставляли срочно продумать различные варианты моего поведения в гестапо. Мне казалось, что прежде всего в ходе начавшегося допроса или в лучшем случае в ходе возникшей между гестаповцами и мною беседы надлежало постараться как можно точнее определить не только причину последовавшего моего ареста французской полицией и передачи гестаповцам, но и состав предъявляемого мне обвинения. Конечно, это была задача не из легких. Однако, только определив все это, я мог принять соответствующее решение.
Мысленно я благодарил французских полицейских за то, что они создали условия, давшие мне возможность предупредить Маргарет по ряду вопросов, в связи с которыми не исключена была возможность ее допроса. Меня удивляло то, что двум арестованным по «одному делу» предоставилась возможность, целую ночь оставаясь вдвоем, «вырабатывать» план своих действий относительно возможных допросов и предъявления каких-либо обвинений.
Еще я не покончил со многими размышлениями, как примерно около 9 часов утра 10 ноября 1942 г. немцы распрощались с руководителями французской полиции, присутствовавшими при передаче нас гестаповцам, и нас вывели на улицу, где стояло несколько автомашин. Маргарет и меня посадили в две автомашины. В первой из них вместе со мной находились начальник гестапо и Париже Бемельбург и начальник зондеркоманды гестапо «Красная капелла» Карл Гиринг и еще один сотрудник этой команды, а также шофер. Признаюсь, я еще тогда не знал, кто меня сопровождает, но я и не видел какого-либо оружия у них.
Маргарет усадили во вторую машину. В своих воспоминаниях, которые мне только в 1991 г. передал нашедший меня после длительного поиска наш сын, она указывает, что кроме шофера в ее машине находились «еще три человека, двое из них были полицейскими, арестовавшими нас накануне». По ее словам, три сопровождавших ее человека «направляли на нее автоматы».
Машины двинулись в неизвестном направлении, а мы, я и мои спутники, не вели каких-либо серьезных разговоров. Это тем более, что я владел только испанским, моим «родным» языком, и французским, что затрудняло нашу беседу. Маргарет в своих воспоминаниях подчеркивала, что с ней вообще никто из сопровождавших ее в машине не разговаривал. Оба мы усиленно курили, и должен признаться, что нас сигаретами снабжали наши конвоиры.
Во время нашей поездки была совершенно неожиданная остановка. Мы вместе с нашими «попутчиками» оказались в ресторане, где должны были пообедать. Разместились мы за двумя разными столами.
У меня за столом разговор завел Бемельбург. Это было уже после того, как он и Карл Гиринг основательно выпили вина и коньяка, а к ним несколько более осторожно присоединился третий сопровождавший нас. Шофер и я почти не пили.
Возможно, потому, что Бемельбург выпил много, а быть может, и по другой причине в разговоре с К. Гирингом, пытаясь дать мне понять, о чем идет речь, он много уделил времени войне на Восточном фронте. Мне показалось,
что двух собеседников сближает то, что у каждого из них есть по сыну, которые стали инвалидами войны. Не знаю, где потерял руку сын Гиринга, мы с ним на эту тему никогда не разговаривали. Что касается сына Бемельбурга, то я мог понять, что свою инвалидность он «заработал» на Восточном фронте, а это заставляло отца верить в то, что армия Советского Союза является самой мощной из всех, с кем Германия уже столкнулась в результате ее агрессивной политики.Во второй половине дня, уже ближе к вечеру, мы прибыли в Лион. Это был один из наиболее крупных городов не оккупированной еще немцами зоны Франции. Однако по договоренности между немецкими властями и, в частности, между Канарисом и правительством Виши в Лионе, несмотря на то что город находился в непосредственном подчинении правительству Лаваля, нем нам было разрешено обосновать свою службу гестапо.
Нас разместили в реквизированной немцами гостинице. Естественно, гостиница не была приспособлена для приема заключенных, поэтому было принято также поразившее нас решение. Пас разместили в отдельную комнату, опять-таки вдвоем, накормили, а затем, оставив в нижнем белье, закрыли снаружи на ключ.
В моем представлении гестапо должно было нас разъединить, не дать возможности после ареста общаться. Почему они поступили иначе, не понятно до сих пор. Единственным объяснением, как мне тогда показалось, могло служить только то, что не один из ранее арестованных в Бельгии членов нашей резидентуры не мог своими показаниями вызвать у гестаповцев подозрение в принадлежности к советской разведке Маргарет. Это мое заключение позволило мне принять ряд решений.
Ночью, убедившись, что под подушкой нет подслушивающего устройства, тесно прижавшись губами к уху Маргарет, я прошептал ей, что меня гестаповцы могут обвинить в разведывательной деятельности по заданию союзников, что отвечает действительности только в некоторой степени. С переездом в Марсель я полностью прекратил всякую связь с разведслужбами, так как помнил, что по данному мною обещанию её отцу я должен оберегать её и Рене, чтобы помочь им выехать в США к отцу и матери.
Маргарет была по-прежнему убеждена, что имеет дело с честным уругвайцем, который в основном занимался только коммерческой деятельностью. В этом отношении ее уверенность была еще в большей степени основана на существовавшей между мною, Жюлем Жаспаром, Альфредом Корбеном, Назареном Драйи и многими другими лицами, принадлежность которых к какой-либо разведке было совершенно невозможно предположить, связи.
Маргарет верила в то, что мы скоро будем на свободе с помощью уругвайского посольства или консульства и она сможет встретиться с Рене.
На следующее утро, совсем рано нам принесли в комнату завтрак. Не дали ни ножей, ни вилок, а только ложки. Было не совсем легко и не совсем удобно завтракать. Надо было преодолевать трудности, так, например, намазывать еще застывшее масло на хлеб, резать куски хлеба и т.д. Времени нам было отведено мало. Вскоре принесли одежду и приказали быстро подготовиться к дальнейшему передвижению в автомашинах. Действительно, немного времени спустя Бемельбург, Гиринг и сопровождавшие нас немцы пришли за нами, и все мы направились к ожидавшим уже машинам. Полная тяжелых мыслей и переживаний дорога продолжалась, а мы так и не знали, куда направляемся.
Неожиданно нас остановили военные в форме французской армии и полиции. Мы заметили, что вблизи находится порядочно военных. К машине, в которой я находился, подошли французские офицеры и потребовали документы. Совершенно спокойно Бемельбург предъявил какое-то письмо, прочитав которое офицеры, откозыряв, приказали нас пропустить. Это была демаркационная линия между оккупированной и неоккупированной зонами Франции, которой оставалось существовать считанные часы. Конечно, содержание предъявленного документа я еще не знал, только позднее по моей просьбе было показано это письмо. Оно было написано на немецком языке и адресовано премьер-министру Пьеру Лавалю. В нем говорилось, что на основании существующей договоренности с правительством Виши немецкая администрация обращается с просьбой оказать содействие в немедленном аресте французской полицией уругвайского гражданина Винсенте Сьерра и находящейся при нем женщины.