Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.
Шрифт:
Счастливый и радостный, я начал готовиться к отъезду домой, в Ленинград. Это оказалось тоже непросто. Прежде чем приобрести для себя железнодорожный билет, надо было получить на таможне хранившийся багаж, который, как я уже говорил, был погружен в Гавре на теплоход, когда я должен был вместе с Орловым вернуться на Родину.
Времени у меня оставалось мало, а надо было еще посетить моих родственников и друзей в Москве. Должен признаться, что и это оказалось не совсем просто. В то время в Москве были еще живы три сестры и брат моей матери, также мои двоюродные сестра и брат и друзья. У всех побывать я, безусловно, в оставшиеся дни не мог. Однако своих родственников успел навестить. Дни, проведенные в Москве, послужили для меня в какой-то степени еще одной жизненной школой. Прежде всего, в то время я не считал себя вправе рассказывать о моем участии в национально-революционной войне в Испании. В те годы у нас в Советском Союзе это было не принято. Нелегким был и другой урок. Родственники знакомили меня со своими друзьями, часть из которых, правда, я уже знал. Среди старых и новых знакомых были хорошенькие молодые девушки. Если раньше я не мог даже ухаживать за полюбившимися мне девушками, потому что для этого
Настал день моего отъезда в Ленинград. О моем прибытии в Москву я сообщил родителям по телефону. Меня с нетерпением ждали.
Родители, сестра с мужем и маленькой дочкой продолжали жить на углу улицы Чайковского и проспекта Чернышевского. Несмотря на то, что квартира была коммунальной, она была очень хорошей. Этот дом когда то принадлежал архитектору, профессору и был построен по его собственному проекту. Сам профессор Чижов вскоре после революции принял новую власть. Он уже давно умер, а его жена и дочь с мужем жили в большой квартире. В нашей квартире было четыре комнаты, одну из них занимали отец и мать, другую, самую большую, – сестра с мужем и дочкой, я – комнату около 20 метров. Все они были изолированными. В четвертой комнате жила небольшая семья. Кстати, несмотря на то, что я во время войны находился на службе в Главразведупре, а мои родные были в блокадные дни эвакуированы, следовательно, на занимаемые комнаты была оформлена бронь, после войны мы лишились нашего жилья, бронь была признана недействительной.
В доме меня многие знали, но привыкли видеть почти всегда в военной форме, а в юношеские годы, когда я учился в школе и работал на заводе, я любил щеголять в юнгштурмовке. И вот вдруг я появился, но всем заграничном и даже в мягкой шляпе. Естественно, мне задавали вопрос, что это значит? И в данном случае я не мог ничего объяснить. Не мог даже сказать, где сейчас продолжаю работать! Это тоже было нелегко.
Не буду подробно останавливаться на проведенном в Ленинграде времени. Все дни были очень насыщены. Наш институт «Интурист» слился за это время с 1-м Ленинградским государственным педагогическим институтом иностранных языков. Я был оформлен студентом IV курса французского факультета. Надо было получить все документы, а также выяснить, что надо сделать, чтобы продлить отпуск, то есть прервать обучение на какой-то срок (мне был предоставлен отпуск до 1 сентября 1939 г.).
Хотелось побывать и в штабе ПВО Кировского района, на заводе, где я работал. Были и интересные встречи с моими старыми друзьями, но я всегда испытывал определенную стесненность, что о моей жизни я ничего не могу рассказать.
Время бежало быстро. Надо было торопиться. Предстояло еще множество дел. Я распаковывал привезенные вещи и рассказывал связанные с ними истории, над которыми очень смеялись мои друзья и родственники. Один из наиболее смешных моментов был связан с приобретенной в Париже кожанкой. Мы почти все покупали пальто из натуральной кожи, так как у нас это было редкостью. Я носил уже много лег пальто, сшитое из кожзаменителя. И вот уже в Москве заметил, что на моем новом пальто нет ни одной пуговицы. Я поинтересовался у таможенника, почему у меня оказались обрезанными все пуговицы? Прежде чем ответить, таможенник показал мне на бочонок, в котором валялось множество подобных моим пуговиц. Только после этого он пояснил, что был получен приказ все пуговицы срезать, так как их поверхность представляет собой сплетение из кожаных полосок, сложенных таким образом, чтобы получилась подлинная фашистская свастика. Я посмотрел на валявшиеся в бочонке пуговицы, приподнял несколько из них, и, честно говоря, мне действительно показалось, что это так. Друзьям я, к сожалению, продемонстрировать эти пуговицы уже не мог.
Отец мой был очень доволен, что я приобрел прекрасный радиоприемник и пишущую машинку. Я не хотел, чтобы кто-либо пользовался машинкой, и закрыл на ключ, имеющийся на футляре замок. Во время войны радиоприемник отец сдал в соответствии с установленным порядком на хранение в районный склад, а после ее окончания и возвращения из эвакуации в Ленинград обратно получить не удалось... он был случайно утерян!
Не могу не вспомнить еще один случай, сохранившийся в памяти. К моменту моего приезда в Ленинграде стояла ранняя осень, было тепло, и сестра с дочкой жили еще на даче в Сестрорецком Курорте. Я решил навестить их и непосредственно на месте вручить маленькой племяннице привезенные для нее подарки – небольшой набор детской одежды. Мне показалось удобнее и ближе к даче выйти на перрон не с той стороны, на которую выходили все пассажиры, а с другой стороны. Я открыл дверь вагона, оказавшуюся не закрытой на замок, и спрыгнул, держа в руках чемодан с детской одеждой. Неожиданно меня задержали дружинники и доставили на станцию, где размещался штаб Комиссии охраны общественного порядка. Действительно, я мог показаться подозрительной личностью. Одетый во все заграничное, с хорошим чемоданом, явно не нашего производства, человек хочет скрыться, а поэтому прыгает с недозволенной стороны из вагона почти на самой границе с Финляндией. В штабе сидела женщина средних лет. Увидев меня, она бросилась ко мне навстречу и громко закричала: «Толя!» Доставившие меня дружинники ничего не могли понять... Она подвела нас к экспозиции, на которой были помещены многие фотографии из истории создания Комиссии охраны общественного порядка (КООП).
Среди первых фотографий находилось несколько, на которых был заснят я. Нет, спрыгнув с вагона с другой стороны, я не сократил время моего пребывания у сестры. Здесь, в штабе, я задержался немного и вновь оказался в неудобном положении: не мог о себе рассказать правду. Пришлось многое вспоминать о создании этой организации, о первых годах ее существования, а о себе... И тут мне в голову пришла мысль. Я сказал, что теперь учусь в институте иностранных языков и некоторое время находился на практике за границей по линии Наркомата иностранных дел СССР. Мне поверили, и стало легче на душе, хотя и нелегко, так как всю жизнь выступал против лжи. Поговорив еще некоторое время, мы распрощались и больше никогда уже не встречались.Наступил день расставания с матерью, отцом, родственниками и друзьями. Прощание было трогательным, но, в то же время совершенно спокойным. Все были убеждены, что после моего отдыха и лечения в санаториях встретимся вновь. Конечно, никто еще не знал тогда, что эти последующие вскоре встречи будут кратковременными, а затем... Затем мы расстанемся на многие годы!
Вновь Москва, гостиница «Националь». Наркомат обороны СССР и поезд Минеральные Воды–Кисловодск. Я в пути... Путевка в санаторий лежит в кармане. Стараюсь ни о чем не думать, но это не получается. Уговариваю себя спокойнее относиться ко всему и быть выдержанным и терпеливым. Отдыхать, отдыхать... И не думать ни о чем.
Осень 1938 г. Кисловодск.
В Кисловодске меня поместили в новый корпус военного санатория. Вместе со мной находится еще один отдыхающий. Кто отдыхает, живет в одной комнате с тобой, сидит в столовой за одним столом – никто не знает. Общаемся только по имени-отчеству. При прибытии в санаторий все сдают одежду в гардероб. В военной форме никого не увидишь, всем дают хорошие белые брюки, если так можно назвать, кителя и белые панамки, белые туфли.
В санатории меня ждал сюрприз, очень радостный сюрприз. Вместе со мной сидел (нам удалось этого добиться) тот самый Михайлов, с которым мы были вместе в Испании в военно-морском флоте, а затем вместе вернулись в Москву и были приняты Гендиным.
Михайлов, очень грамотный военный инженер-моряк, не менее приятный и интересный человек, приехал в санаторий вместе со своей женой. Она была, если не ошибаюсь, уже к тому времени кандидатом математических наук, очень привлекательной, всесторонне грамотной женщиной. Мы проводили вместе значительную часть времени, и это было очень приятно. Иногда, оставаясь втроем, посмеивались над тем, что в Кисловодске можно было уже встретить, в первую очередь, далеко не молодых женщин в разноцветных пестрых китайских нарядах или в не менее красочных испанских платках. Мы понимали, что мужья, сыновья, братья могли участвовать в боевых действиях в Китае или в качестве первых интернационалистов в Испании, но для большинства отдыхавших даже в нашем военном санатории источник этих неожиданно появившихся нарядов был совершенно непонятен. Ведь в те годы широкой информации о выполнении советскими гражданами интернационального долга просто не было.
Это было в последний раз, когда я встречался со ставшим мне другом Михайловым. Что стало с ним потом? На этот вопрос я не могу дать точный ответ, но то, что пришлось много лет спустя услышать, болью отозвалось во мне. Рассказывали, что во время Великой Отечественной войны он был военным атташе или работал в Турции. После войны или в последние ее годы он был отозван в Москву и репрессирован. Повторяю, за достоверность этих данных я не отвечаю. Но у меня нет оснований не верить этому. Ведь сколько из тех, кто сражался в Испании на стороне республиканцев, безвинно пострадали в период злодейских репрессий. Назову только несколько имен из числа тех, кого я лично знал или о которых много слышал: Григорий Михайлович Штерн, Герой Советского Союза; Дмитрий Григорьевич Павлов, Герой Советского Союза; Яков Владимирович Смушкевич, дважды Герой Советского Союза; Ян Карлович Берзин, Владимир Ефимович Горев, Василий Петрович Бутырский, Борис Михайлович Симонов, Петр Иванович Пумпур, Евгений Саввич Птухин, Павел Васильевич Рычагов, Герой Советского Союза, и другие видные военачальники.
Сидя за столом с Михайловым и его женой, прогуливаясь по парку, мы часто вспоминали тех, кто был признан «врагом народа» и понес «заслуженное» наказание. Вынужден с горечью признаться, что мы продолжали верить в И.В. Сталина, в партию и правительство, руководившие нашей страной, нашим народом. Да, мы были не только патриотами, но убежденными в значимости нашего государства интернационалистами. Кстати, наши убеждения разделяли все те командиры, которые отдыхали с нами в санатории.
Я познакомился там с двумя женщинами. Одна из них была значительно моложе другой, кем они являлись, какое отношение они имели к армии, тогда я не знал. Лишь потом, много лет спустя, стало известно, что в то время они были уже на разных должностях сотрудниками Главного разведывательного управления РККА. Познакомился я и с женой одного профессора-химика, который входил в бригаду, осуществлявшую надзор за состоянием лежащего в гробу тела Владимира Ильича Ленина в Мавзолее его имени.
Одна из моих новых знакомых познакомила меня с очень красивой молодой женщиной с прекрасной фигурой. Она держалась весьма скромно и старалась быть всегда в стороне. Меня попросили содействовать улучшению ее морального состояния. Оказывается, это была довольно известная парашютистка «Осоавиахима», а продолжительную путевку в санаторий она получила, потому что недавно трагически погиб ее муж, связанный с ВВС, смерть которого она тяжело переживала. Мы делали все возможное, чтобы она чувствовала себя лучше: стали ходить на концерты, гулять, посещать кинотеатры. Хотя я при прощании с ней получил ее московский адрес и номер телефона, хотя она мне очень нравилась, а точнее, я мог бы признаться, что был в нее просто влюблен, а она тоже хорошо относилась ко мне, я не счел возможным встретиться с ней в Москве или даже переговорить по телефону. Нет, я чувствовал и на этот раз, что не имею права сближаться даже с очень понравившимися мне девушками. К моему счастью, уже тогда к вопросам любви я относился весьма сдержанно.