Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента.

Мое пребывание в санатории было очень приятным и полезным, но обещанный мне двухмесячный отпуск реализовать не удалось. Меня вызвали в Москву, куда я прибыл непосредственно из Кисловодска и вновь был принят комдивом Гендиным, а затем и комбригом Брониным.

Началась моя новая жизнь, описанию которой я и собираюсь посвятить основную часть моих воспоминаний.

ГЛАВА VII. Вновь Москва. Окончательно беру на себя ответственность

Хороша ты, Москва, широка, величава.

Ты Родины гордость и слава ее,

Москва – это сердце Советской державы,

Москва – это счастье твое и мое.

Подъезжая к Москве, невольно напевал модные в те, уже ставшие далекими, дни слова из песни «Хороша ты, Москва».

Нет, я не лукавил, я действительно очень любил Москву, с нею у меня тоже связано очень много приятных воспоминаний. Правда, на этот раз не знал, что меня ждет впереди, сколько времени проведу я в этом городе, когда смогу поехать не в менее любимый город – Ленинград.

В Москве мне очень хотелось повидаться с родственниками и с живущими там моими друзьями, посетить музеи и театры, побродить по московским улицам и площадям, полюбоваться старинными зданиями.

Поезд сбавляет ход, медленно приближаясь к Москве. Медленно? Быть может, это мне просто так кажется, в стремлении быстрее выйти на привокзальную площадь. Совершенно необъяснимо в голове проносятся мысли, вспоминается сон, который меня не покидает. И вдруг почти дословно звучат слова любимого французского писателя, Виктора Гюго, четко определявшего состояние задумчивости, возникающей у людей. Он говорил:

«...Задумчивость – это мысль в состоянии туманности, она граничит со сном и тяготеет к нему, как к своему пределу. Сон соприкасается с возможным, с тем, что мы называем в то же время невероятным. Мир сновидений – целый мир. Ночь сама по себе – вселенная. Физический организм человека, на который давит атмосферный столб в пятнадцать миль вышиной, к вечеру утомляется, человек падает от усталости, ложится, засыпает; глаза его закрыты, а вот в дремлющем мозгу, отнюдь не таком бездейственном, как думают, открываются иные глаза; перед ним возникает неведомое. Темные видения неизвестного мира приближаются к человеку, потому ли, что действительно соприкасаются с ним, или потому, что призрачная глубина бездны словно надвигается на спящего, чудится, что незримые обстоятельства беспредельности смотрят на нас и преисполнены любопытства к нам, земножителям. Целый мир теней не то поднимается, не то спускается к нам и общается с нами в ночи; перед нашими духовными глазами встает иная жизнь, она возникает и рассеивается, в ней действуем мы сами и что то еще; и сидящий на грани сна и яви как будто различает невероятных тварей, невероятные растения, белесые, страшные или приветливые видения, духи, личины, оборотни, гидры, все это смешение, лунный свет в безлунном небе, загадочный распад чудес, нарастание и убыль среди взбаламученной тьмы, парящие во мраке образы, все то необъяснимое, что мы называем сновидением и что является нечем иным, как приближением невидимой действительности».

На протяжении всей моей радостной, тревожной и тяжелой жизни я не забывал эти слова из забытого произведения Виктора Гюго. Я не имею права и оснований анализировать их с точки зрения науки, хотя и находил оценку этим мыслям в трудах великого русского физиолога и мыслителя Ивана Петровича Павлова.

Казалось, охватившему меня состоянию скованности, неподвижности и задумчивости не будет конца.

С этими мыслями я приближался к перрону вокзала, а вскоре, воспользовавшись городским транспортом – метро, прибыл в знакомое мне здание. Обо всем этом подробно постараюсь рассказать дальше. Сейчас мне хочется несколько подробнее остановиться на том, что произошло за несколько месяцев моего пребывания в Москве.

На приеме у Гендина и очередная беседа с ним

Оформив в установленном порядке пропуск, я легко миновал пост и поднялся в приемную комдива Гендина. Там находилось несколько человек со шпалами и даже ромбами в петлицах. Начальник приемной, увидев мой пропуск и прочитав на нем фамилию, немедленно направился в кабинет Гендина, а через несколько минут, опередив сидевших в приемной и ждавших своей очереди, я был допущен к комдиву.

Он любезно поздоровался и поинтересовался моими успехами во время отпуска. Еще до прихода комбрига Бронина, который, видимо, по поручению Гендина был вызван начальником приемной, у нас началась беседа. Очень кратко он обрисовал международную обстановку, чем, по его словам, объяснялся мой отзыв из отпуска. Не успел комбриг Бронин, вошедший в кабинет, присесть, как Гендин перешел конкретно к содержанию предстоящего разговора.

Он указал, что на время моего пребывания в Москве я буду находиться в распоряжении комбрига и непосредственно от него получать все указания, касающиеся моей подготовки к дальнейшей работе. Было сказано, что моя подготовка не займет много времени по двум причинам: во-первых, надо стараться как можно быстрее выехать к месту назначения, а во вторых, сущность моей работы не требует особо тщательной и длительной подготовки.

Посмотрев в сторону Бронина, комдив, видимо, решил все же частично раскрыть то, что мне предстоит в будущем. Он сказал, что в связи с тем, что не исключена возможность возникновения второй мировой войны, необходимо обеспечить поддержание не только радиосвязи с нашей разведывательной службой в европейских странах, но и почтовой переписки.

Гендин отметил при этом, что мне, как участнику национально-революционной войны в Испании, безусловно, более понятно, чем многим другим, что Германия ставит основной целью не только уничтожение политического коммунистического строя в Советском Союзе, но и завоевание, подчинение себе нашей страны, богатой своими многочисленными природными запасами, плодородными землями. С определенной горечью в голосе комдив сказал, что Германия будет стремиться не только к массовому уничтожению советских граждан, конечно в первую очередь коммунистов и разделяющих их идеологические взгляды, но и к превращению оставшихся в живых в своих рабов.

Исходя из этого, мы обязаны считаться с тем, что через территорию Германии и территории присоединившихся к ней или оккупированных ее войсками стран наши разведывательные органы не сумеют поддерживать прямую, естественно засекреченную, почтовую связь с Москвой в достаточной степени.

Именно поэтому, уже сейчас нами организована в одной из западных стран специальная резидентура, которая должна будет иметь ряд своих филиалов в других странах, особенно в скандинавских, которые, можно надеяться, не примкнут к фашистским агрессорам.

Из разговора я мог понять, что именно в подобную «резидентуру связи» предполагается меня включить. Я понял, что в Москве мне придется пройти подготовку в качестве радиста и шифровальщика. Ни о какой непосредственно разведывательной работе речь не шла.

Видимо прочтя мои мысли, Гендин, уже обращаясь к Бронину, спросил, подготовлено ли уже для меня место и составлен ли план? Получив утвердительный ответ, продолжил: «В плане подготовки Анатолия Марковича надо предусмотреть возможность его поездок в Ленинград к родителям». Он подчеркнул, что семейные встречи, возможно, будут не слишком частыми.

Внимательное отношение ко мне со стороны замначальника Управления на этом не закончилось. Он поинтересовался, каковы мои планы на создание собственной семьи, есть ли у меня уже невеста, любимая девушка?

Я был вынужден признаться, что в силу сложившихся обстоятельств подобных планов у меня пока еще нет. Я не хотел от него скрывать, что в Ленинграде проживает полюбившаяся мне девушка. Еще совсем недавно, преподавая на курсах усовершенствования переводчиков «Интуриста», я заметил ее. Однако близкого знакомства не произошло. После возвращения из Испании в Ленинграде я встретился с моим другом Юрием Зеньковским. Он пригласил меня к Елене Евсеевне Константиновской, проживающей вместе со своей матерью и отчимом на Петроградской стороне.

Только при встрече я узнал, что Елена Евсеевна еще до меня побывала в Испании, а жена Юрия Зеньковского Тамара Германовна тоже принимала участие в испанских событиях. Я признался, что Ляля, так все звали Елену Евсеевну, мне очень понравилась, но сблизиться с ней я считал себя не вправе, учитывая, что меня ожидает неизвестность. Правда, Зеньковский вскоре сказал, что и я ей понравился.

Выслушав меня, Гендин, как мне показалось, отнесся ко мне с сочувствием. Он понимал, что мне уже 25 лет, а я все еще не мог жить нормальной жизнью – не только обзавестись женой и детьми, но и вообще быть в близких отношениях с какой-либо понравившейся девушкой. Видимо, уже тогда он, хорошо зная основы инструкции, подготовленной для закордонных работников Управления, понимал, что подобное положение может затянуться на долгие годы. Это понимал, конечно, и я. Однако, согласившись на новую работу, я не мог иначе поступить. Я быт горд оказанным мне доверием.