Разведшкола № 005

На 22-й день пребывания в тылу противника соединенный отряд В.Н. Кравченко и И.Н. Чернышева возле хотуна Шара-Халстун в устье реки Калаус наткнулся на немецкую заставу и почти полностью ее уничтожил. Затем, после большого ночного перехода, отыскав неглубокую ложбину, отряд лег там на дневку, выставив охранение. Часовые выполняли свои обязанности в положении лежа. После ночного боя и форсированного марш-броска все сразу заснули. А уже через час охранение подняло тревогу.

Отряд был окружен. Два эскадрона калмыцких и казачьих легионеров и рота солдат 16-й немецкой мотодивизии окружили лощину, где расположился отряд наших диверсантов. В течение десяти часов бойцы сводного отряда отбивали одну атаку за другой, нанося противнику ощутимые потери. Причем, атаковали только немцы. Легионеры окружили плотным кольцом место боя, чтобы не дать уйти тем, кому удастся прорваться. Немцы обстреливали наших ребят из пулеметов и миномета, потом подожгли из огнемета сухой камыш и траву. Когда огонь подошел к позиции отряда, его бойцам под прикрытием огня и дыма удалось прорвать кольцо окружения и оторваться от противника. При этом отряд потерял убитыми двух человек, без вести пропали четверо, дезертировали двое.

Попытайтесь представить себе бой, где 39 бойцов сражаются против роты солдат и двух эскадронов легионеров.

Оставшись без боеприпасов, продовольствия и теплой одежды, которые погибли в горящем камыше или были уничтожены огнем миномета, эти группы смогли добраться до реки Маныч, укрыться в ее лимане и, дождавшись темноты, ночью переправиться на другой берег. В ноябре вода в Маныче и его лиманах очень холодная, а обсушиться негде. Поэтому все простудились, некоторые очень сильно. За Манычем начинается Ставрополье. Там они встретились с конным партизанским отрядом ставропольских казаков. С их помощью и под их прикрытием нашим ребятам удалось перейти линию фронта и добраться до Кизлярской железной дороги, где на одном из разъездов они разыскали пустую теплушку и в ней добрались до пригорода Астрахани поселка Трусово.

На пристани в Трусово они своим видом перепугали всех, в том числе коменданта, который принял наших ребят за банду дезертиров. В ту трудную пору их немало бродило по степям на ничейной земле. Вояки комендантской роты, увидев перед собой группу оборванных вооруженных людей, здорово струсили. Пропустив их на паром, они тут же связались с комендантом Астрахани. Вот почему на пристани наших ребят встретила поднятая по тревоге, рота комендантского резерва. Об остальном вы уже знаете из предыдущего рассказа.

Сведения о действиях диверсионных групп В.Н. Кравченко и И.Н. Чернышева я привел по документу № 136 от 1 января 1943 года и по рассказам участников этих действий [17] .

Родина была нашей общей матерью, а мать к детям своим относится по-разному, но при этом всегда остается самым дорогим существом. Поэтому все плохое, что мы видели в нашей стране, а мы уже научились это замечать, мы воспринимали как явление временное или ошибочное.

В спецшколе я ничем не отличался от других курсантов. Отношения со всеми были равными и приятельскими. Но возраст сказывался. Среди нас были и 20-летние. Они смотрели на нас, молодых, свысока. Ведь большинству из нас было 17–18 лет. Но требования ко всем были одинаковыми и мы, малолетки, часто утирали им нос в силу своего развития и образования.

17

ЦПА ИМЛ. Ф. 69, оп. 1, д. 45, лл. 101–103 (документ № 136).

По-настоящему дружеские отношения у меня сложились с Федором Ворониным, моим бывшим командиром и учителем. Воевать он начал еше в Финскую кампанию. Он был молчалив, угрюм, очень строг и настойчив. Потом я узнал причину тому. Он был из семьи раскулаченных крестьян, родом из Осташково Тверской области, то есть «нетипичным советским гражданином». Этот факт своей биографии он скрывал и боялся, что если о нем станет известно, то его тоже репрессируют как сына кулака, скрывшего правду о своих родителях. Я как мог его успокаивал. Но о своей родословной молчал, красочно расписывая жизнь в детдоме. Я очень хорошо помнил наставления своего комсорга Степы Козлова, что «все свое надо нести в себе и никогда не вытряхивать наружу».

Я был веселый, контактный парень, никогда не унывал, это помогало выжить в любой обстановке. Но все же мысли о судьбе родителей появлялись часто. О матери я вспоминал реже, а вот к судьбе отца и брата память возвращала настойчиво. Особенно после неудач на фронте. Я не мог понять, как могло случиться, что немцы оказались под Москвой, Сталинградом и на Кавказе.

В моей памяти возникали картины недавнего прошлого. Я вспоминал Тухачевского, Гая, Корка, которые жили в нашем доме, в соседних подъездах, Берзи-ня — дядю Пашу, который часто, бывал в нашем доме и в рабочем кабинете отца, дядю Мишу Трилиссера, с которым каждый выходной день встречался в доме отдыха ЦК в Нагорном [18] .

18

Тухачевский Михаил Николаевич (1893–1937) — герой Гражданской войны, маршал СССР, военный теоретик, 1-й зам. наркома обороны, внес крупный вклад в строительство Красной Армии и укрепление оборонной мощи СССР.

Гай Гая Дмитриевич (1887–1937) — герой Гражданской войны, во время советско-польской войны (1920 г.) командовал 3-м конным корпусом, комкор, в последние годы жизни был на военно-педагогической и научной работе.

Корк Август Иванович (1887–1937) — герой Гражданской войны, командарм 2-го ранга, начальник военной академии им. Фрунзе.

Берзин (Берзинь) Ян Карлович, он же Павел Иванович, он же «Старик» и «Гришин» (1889–1938) — армейский комиссар 2-го ранга, начальник Разведывательного управления генштаба Красной Армии.

Трилиссер Меер Абрамович (1883–1940) — старый большевик, руководитель военно-политической разведки (Иностранного отдела) ОГПУ.

Этих знакомых и близких мне людей, легендарных героев Гражданской войны, объявили «врагами народа». Я не мог понять, как люди, совершившие Октябрьскую революцию и героически сражавшиеся в Гражданской войне, защищая советскую власть, оказались врагами этой власти. Но я все еще был ортодоксом коммунистической идеи, впитавшей ее с молоком матери — одним из многих «Павликов Морозовых», ставивших интересы Отечества выше своих переживаний. Меня так воспитали родители и вся обстановка, в которой я жил.

Но в моем мозгу уже стало что-то происходить. Все чаще возникали вопросы, ответы на которые я не мог найти. А делиться своими мыслями с кем-либо я боялся. Разобраться же в них сам в то время еще не мог, и это угнетало. Осознание всего происходившего произошло значительно позже. Сама жизнь обкатала и отшлифовала мое сознание.

Я уже говорил выше, что подготовку нашей группы младшего командного состава вели ускоренными темпами. Нас даже освобождали от всякого рода хозяйственных нарядов. Нам долю оставили лишь ночное дежурство по школе и патрулирование вокруг территории школы. Мне приходилось несколько раз дежурить в штабе спецшколы то дежурным, то его помощником. Эти дежурства были суточными. Дежурных освобождали от занятий, тогда как людей, занятых ночным патрулированием, от занятий не освобождали.

Вспоминаю курьезный случай, произошедший со мной во время очередного дежурства. Однажды в декабре я дежурил по школе в паре со старшиной Мишей Бурдиным. Это был рыжий веснушчатый крепыш, немного старше меня. Он был старшим, я — помощником. Поздно вечером в день нашего дежурства Бурдин заговорщически отозвал меня в сторону и сообщил, что договорился с девчатами, что они нас ждут к себе после отбоя. Запрет запретом, а жизнь идет своей чередой.

Когда прозвучал отбой, начальство разошлось по квартирам, спецшкола затихла, мы с ним тихонько прошли в девичий флигель, в «светлицу», как мы его называли между собой. Миша прихватил с собой фляжку со спиртом. Ума не приложу, где он сумел раздобыть ее. Мы зашли в одну из комнат, где девчата уже ждали нас и тихонечко, как нам казалось, стали праздновать чей-то день рождения. Как я понял потом, это был только предлог. «После спирта все мы забыли и о времени, и о запрете. Девчата раскраснелись, они были полураздеты и доступны. Кровь заиграла в наших головах. Стали раздеваться и мы. Ведь никто из нас не знал, что с нами будет завтра, мы стремились жить сегодняшним днем. Многие группы, заброшенные за линию фронта, сразу же бесследно исчезали. Такая участь, очевидно, ждала и нас

И вот в самый разгар веселья, вдруг зажегся свет и в. нашу «светлицу» вошло сразу все руководство спецшколы. Это произошло столь неожиданно, что все мы оторопели. Девчата вскрикнули и закрылись одеялами. Бурдин как был без штанов, так и вскочил с девичьей кровати, вытянувшись перед начальством. А я инстинктивно сполз с кровати и юркнул под нее, прихватив с собой одежду. Кровати стояли вдоль одной стены с маленькими промежутками, где были тумбочки, по одной на две кровати.

Начальники стояли посреди комнаты, уставившись на Бурдина. Я же, вспомнив уроки спецтактики, тихонько прополз по-пластунски под кроватями, пока не оказался за спиной начальства у открытой двери, шмыгнул в нее и по коридору добрался до женского туалета. Там, превысив все нормативы по времени, оделся. И в это время услышал приказ начальника школы «помдежа ко мне!».

Выскочив во двор и пробежав немного вдоль забора, я, запыхавшись, вбежал в женский корпус. Там уже никто не спал, шел тщательный «шмон». Искали парней, нарушителей внутреннего порядка. Я остановился перед начальством и доложил о прибытии. На вопрос «где ты болтаешься?» отрапортовал, что проверял внешний обвод спецшколы, что там все в порядке, патруль совершает очередной обход территории, в казармах тишина. Добросердов возмущенно сказал: «какой же это порядок» и показал на Мишу Бурдина. Он стоял уже одетый, весь красный, цвета своих веснушек и выглядел очень испуганным. Алексей Михайлович, обращаясь ко мне, спросил: «а как же ты услышал, что я вызывал помдежа, если проверял патрули на внешней обводе?». Я, не моргнув глазом, ответил, что как раз возвращался во двор школы и заметил открытую дверь в женский корпус. Видимо, Вы забыли ее закрыть. Добросердов, конечно, знал, что я ему вру, но проглотил это молча. Затем он показал мне на Бурдина и приказал: «Этого в карцер! Ответственным дежурным назначаю Вас. Внимательно проверить мужскую казарму. После завтрака — общее построение во дворе!».