Развитие личности. Психология и психотерапия

Во-вторых, процесс развития личности – это аннигиляция структуры личности. Данное утверждение кажется странным всякому, кто мыслит в идеалистических категориях. Однако представьте себе любое живое существо, которое в процессе своего анатомического роста вынуждено менять прежний панцирь или раковину на новый (новую); чтобы расти дальше, ему необходимо избавиться от прежних форм, в противном случае оно просто погибнет. Так и развитие личности – есть по сути дела процесс выхода из ставшей маленькой и тесной кожуры своих собственных социальных конструктов. Формирование личности приводит к возникновению множества частных элементов (ролей – я-отождествленных и я-неотождествленных), они вполне адекватны для того, кто пребывает в состоянии психологического солипсизма, когда же мир открывается ему в своем естестве – то есть множеством таких вот замкнутых в самих себе миров, то очевидно, что прежнее функционирование оказывается невозможным, это естественным образом ведет к своеобразному отмиранию устоявшихся форм.

С другой стороны, потребность в отношениях, которые позволили бы преодолеть этот психологический солипсизм, актуализирует те потенции (сущность личности), которые естественны для человека, но не были им прежде востребованы. Таким образом, можно сказать, что в процессе развития личности структура личности и разрушается, и выстраивается заново, но если прежде точкой отсчета («зоной роста») были я-отождествленные роли, что, впрочем, вполне естественно для «социального животного», то теперь этой точкой отсчета оказывается сам человек в своей инаковости, другости, подлинной индивидуальности. Разумеется, новая конструкция будет принципиально отличаться от прежней, от той, которой суждено теперь благополучно кануть в Лету.

И наконец, в-третьих, процесс развития личности – это движение от содержательности к несодержательным отношениям. Данное утверждение отнюдь не притянуто нами за уши, несодержательности требуют от личности обстоятельства. Как могут сообщаться два инаковых мира? Их содержания неконвертируемы, попытки найти общий для этих «миров» «язык» по сути своей абсолютно бесперспективны. Но сообщение отнюдь не должно быть обменом, оно может быть прямым и абсолютно непосредственным контактом. Ф. Пёрлз понимал «контакт» в контексте «границы», [359] однако нам бы хотелось видеть в этом понятии не предостережение, но критерий подлинной достоверности, которую мы угадываем в следующем размышлении Л. Витгенштейна: «Утверждения „Я знаю, где я чувствую боль“, „Я знаю, что я чувствую ее здесь“ – так же ошибочны, как и „Я знаю, что мне больно“. Однако же „Я знаю, где ты коснулся моей руки“ – правильно». [360]

359

Пёрлз Ф. Гештальт-Подход и Свидетель Терапии. / Пер. с англ. – М., 1996. С. 35–39.

360

Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. Пер. с нем. / Составл., вступ. статья, примеч. М.С. Козловой и Ю.А. Асеева. – М.: Издательство «Гнозис», 1994. С. 328.

Сам факт контакта – несодержателен, но подлинно достоверен, а потому он нам так интересен в контексте рассмотрения процесса развития личности. Здесь впервые человек начинает ощущать контакт, личность (ее сущность) ощущает свой контакт с другой личностью (ее сущностью). Что она может сказать об этом контакте? Только то, что он был, но этого недостаточно для полноценной адаптации, которой необходим «строительный материал» для формирования новых стереотипов поведения, своей новой структуры. Вот почему данный, последний в этой книге раздел мы посвящаем тому, как, в каких константах посредством новой методологии (главная особенность которой заключена именно в несодержательности организующих ее принципов) можно верифицировать и структурировать стереотипы личности, находящейся на третьем (фактически заключительном) уровне развития личности (ВЗМ).

Мы уже сравнивали тенденцию к самоактуализации с пассионарностью Л.Н. Гумилева, основной же чертой последней принято считать действия субъекта (пассионария) вопреки инстинкту самосохранения. Самоактуализация – действительно обратно направленная инстинкту самосохранения тенденция, но лишь в социальном его аспекте. Социум стоит на условностях, сами условности социума основаны на страхах: «Что подумают другие?», «Как это будет выглядеть?», «Правильно ли так поступать?» и т. д. Все социальные образования от «этикета» до «морали» и «совести» – есть поведенческие стереотипы, сформировавшиеся и поддерживаемые страхом. Трудно отрицать «охранительную» функцию этих условностей, однако нельзя не признать, что все эти формы, обеспечивая благополучие социальной группы в целом, являются своего рода «тюремщиками», содержащими отдельно взятого представителя группы «в неволе».

Проблема заключена здесь не столько в самих этих, как правило, весьма завуалированных «запретах» на проявление реакций со стороны индивида, сколько в том, что при внешней их рациональности, на уровне детерминант конкретного поведения, они совершенно иррациональны, поскольку вводимые ограничения реализуются не посредством «чистого» и «здравого рассуждения», но в соответствии с теми стереотипами и страхами, зачастую, правда, совершенно неосознанными, которые сформировались при научении и в непосредственном опыте. Когда человек совершает то или иное действие, всегда можно определить, чем детерминировалось его поведение: то ли некой нормой («должен», «нельзя», «обязан» и т. п.), то ли рассуждением о том, хочется ли ему совершать это действие, или выгодно ли оно для него, причем в последнем случае необходимо уточнить: выгоден ли этот поступок самому человеку или он – этот поступок – необходим каким-то другим условностям, которые были этим индивидом прежде усвоены. За любыми «нормами» и «условностями», в отсутствие других причин (указанных нами выше), диктующих это поведение, всегда располагается страх, а потому такие действия иррациональны. Однако само по себе соблюдение установленных в обществе норм поведения еще не означает, что действия человека продиктованы страхом. По этому поводу достаточно вспомнить скептиков, которые считали, например, выгодным подчиняться обычаям страны, в которой живешь, потому, что это просто «удобно». [361]

361

Рассел Б. История западной философии. В 3 кн.: 2-е изд., испр. / Подгот. текста В.В. Целищева. – Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997. С. 229.

Руководствоваться своими «желаниями» и собственной «выгодой» – значит пренебрегать социогенными страхами, а потому в данном случае мы можем свидетельствовать движение индивида вопреки инстинкту самосохранения в его социальном аспекте. Однако совершенно очевидно, что такой индивид не может расцениваться как «антисоциальный субъект», по крайней мере совершенно очевидно, что не в его интересах («желание», «выгода») создавать вокруг себя напряженность и провоцировать конфликтные ситуации. С другой стороны, соответствие своим «желаниям» неизбежно ведет к снижению общего уровня невротичности (локальное усиление инстинкта самосохранения) данного человека, что не может не сказаться положительно на характере его социальных отношений. Здесь мы выходим к принципам здорового эпикурейства: «добродетель, если только она не означает благоразумия в погоне за наслаждением, – лишь пустое имя». [362] Эпикур не только видит в условности – условность, он также указывает, что жить нужно так, дабы избегать страха и достигать индивидуального счастья. [363] При этом стремление к наслаждению должно быть «благоразумным», а индивидуальное счастье весьма призрачно в отсутствие полноценной социальной адаптации.

362

Рассел Б. История западной философии. В 3 кн.: 2-е изд., испр. / Подгот. текста В.В. Целищева. – Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997. С. 238.

363

Рассел Б. История западной философии. В 3 кн.: 2-е изд., испр. / Подгот. текста В.В. Целищева. – Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997. С. 240, 241.

«Индивидуальное счастье» – делает жизнь человека осмысленной, поскольку поиски любого смысла в подобных «обстоятельствах» невозможны, а это решает любые «экзистенциальные проблемы». Человек, способный радоваться и наслаждаться жизнью, избавлен от требований, предъявляемых к себе и другим, а также жизненным обстоятельствам. Стоики выработали весьма сложную концепцию избавления человека от подобных «требований» («зависимостей»), ведущих к фрустрациям, досаде, агрессии; однако она вряд ли необходима тому, кто осознает невозможность невозможного, а потому и бессмысленность всяких попыток перекроить других людей по своему плану, что для хороших социальных отношений является лучшим и самым естественным подспорьем. Тот, кто посредством механизма «подкрепление действием» освоил поведенческий стереотип способности радоваться процессу жизни, его проявлениям, неизвестности, в ней заключенной, тот вряд ли будет тяготеть к тому, чтобы отчаиваться и сокрушаться, а потому не станет загонять себя в заведомо неразрешимые ситуации. В этом смысле прав Эпиктет: «А главное – помни, что дверь открыта. Не будь трусливее, чем дети, но как они, когда им не нравится игра, говорят: „Я больше не играю“ – так и ты, когда тебе что-то представляется таким же, скажи: „Я больше не играю“ и удались, а если останешься, то не сетуй». [364]

364

Благоразумие мудрости / Соломон Мудрый. Экклезиаст. Песнь песней. Притчи; Эпиктет. Беседы. – Симферополь: «Реноме», 1998. С. 141.

Отталкиваясь от этой цитаты, вполне естественно заключить, что вопрос личной ответственности за качество своей жизни решен человеком, достигшим уровня ВЗМ процесса развития личности, положительно. Никто не обязан радеть за качество проживания чужой жизни, поскольку это качество зависит от того, кто эту жизнь проживает. Поскольку, согласно тому же Эпиктету, вещи не бывают плохими или хорошими, но таковыми их делает наше отношении к ним, то очевидно, что качество жизни определяется тем, как человек относится к тем или иным вещам. Если же, даже при безусловно позитивном отношении к другим людям, самому себе, событиям жизни, человек совершает ошибки, которые в подавляющем большинстве случаев продиктованы отсутствием адекватной оценки собственного (равно как и других людей) психологического солипсизма, то очевидно, что он сам за них и ответственен. Иными словами, если человек совершает некие ошибки – то ли предъявляя требования, то ли используя негативные оценки, – то он сам и будет за них расплачиваться, причем самым главным – качеством своей жизни, которое для личности уровня ВЗМ определяется не формальным благополучием, но тем, насколько радостным человек себя ощущает. Подобная позиция проглядывается в словах Арнольда А. Лазаруса, который, узнавая о чей-либо смерти, спрашивает: «Достаточно ли радовался данный человек на этой земле?» – и если получает отрицательный ответ, то полагает, что умерший потратил жизнь впустую. [365]

365

Нельсон-Джоунс Р. Теория и практика консультирования. – СПб.: Издательство «Питер», 2000. С. 387.

Тезис о «неминуемости расплаты» каждого человека за свои собственные ошибки позволяет личности, с одной стороны, оберегать себя от ошибок, а с другой стороны, давать право каждому ошибаться, поскольку это не только закономерно, но еще и полезно, будучи лучшим «обучающим средством». Здесь еще раз нужно остановиться на вопросе неадекватности «требований», «зависимости», «привязанности» и т. п. Мишель Монтень в своих «Опытах» рассказывает о судьбе древнегреческого философа Стильпона, которому удалось спастись от пожара, однако все его близкие, а также его имущество погибли в огне. Удивленный спокойствием философа император Деметрий Полиоркет задал ему вопрос о понесенной утрате. На что Стильпон отвечал, что «дело обошлось без убытков и ничего своего, благодарение бога, он не потерял». [366] Это заключение весьма точно отражает мировоззрение личности уровня ВЗМ, она избегает полагаться на «мнимые опоры», поскольку единственной реальной опорой является для нее собственная жизнь, которая сопутствует человеку «от начала и до скончания его времен».

366

Монтень М. Избранные произведения в 3-х томах. Т. I. Пер. с франц. – М.: «Голос», 1992. С. 261.

Однако было бы неверным полагать личность уровня ВЗМ бесчувственным автоматом, вместе с тем требование адекватности – является для нее принципиальным и, возможно, единственным требованием, которое она может себе позволить (равно как и из страхов единственный, который она допускает, – так это страх бояться). «Когда дело идет об отношениях, – пишет М. Монтень, – которые устанавливаются для какой-либо определенной цели, нужно заботиться лишь об устранении изъянов, имеющих прямое отношение к этой цели. Мне совершенно безразлично, каких религиозных взглядов придерживается мой врач или адвокат. […] По мне, не беда, что мой повар сквернослов, знал бы он свое дело. Впрочем, я не собираюсь указывать другим, как нужно им поступать, – для этого найдется много охотников, – я говорю только о том, как поступаю я сам». [367]

367

Монтень М. Избранные произведения в 3-х томах. Т. I. Пер. с франц. – М.: «Голос», 1992. С. 214.