Разыскания истины

Итак, не следует увеличивать числа страстей, сообразно различным предметам, вызывающим их. Нужно допускать лишь столько страстей, сколько его побочных идей, сопровождающих главную идею блага или зла и изменяющих ее значительно по отношению к нам, ибо общая идея блага, или ощущение удовольствия, составляющего благо для того, кто его испытывает, волнуя душу и жизненные духи, вызывает общую страсть любви; а побочные идеи этого блага определяют общее волнение души и течение жизненных духов особым образом, таким, который приводит и дух, и тело в состояние, в каком они должны быть по отношению к созерцаемому благу, и вызывают, следовательно, все частные страсти.

445

Итак, общая любовь ко благу вызывает неопределенную любовь, которая есть лишь следствие себялюбия или врожденного желания быть счастливым.

Идея блага, которым мы обладаем, вызывает любовь к радости.

Идея блага, которым мы не обладаем, но надеемся обладать, т. е. которым, как мы думаем, мы можем обладать, вызывает любовь к желанию.

Наконец, идея блага, которым мы не обладаем и не надеемся обладать, или — что то же самое — идея блага, которым мы не надеемся обладать, не утратив некоторого иного блага, или идея блага, которого мы не можем сохранить, обладая им, вызывает любовь к грусти. Вот три простые, или первичные, страсти, имеющие объектом благо; ибо надежда, вызывающая радость, есть не эмоция души, а просто суждение.

Но нужно заметить, что люди не ограничивают своего существа самими собою, они распространяют его на все вещи и на всех лиц, с которыми, как им кажется, выгодно соединиться. Поэтому следует предположить, что они некоторым образом обладают благом, когда этим благом пользуются друзья их, хотя сами они не обладают им непосредственно. Следовательно, когда я говорю, что обладание благом вызывает радость, я понимаю под этим не только обладание или единение непосредственное, но и всякое другое, ибо мы естественно чувствуем радость, если те, кого мы любим, имеют в чем-либо удачу.

Зло, как я уже сказал, можно рассматривать в трояком смысле:

или как лишение блага, или как страдание, или, наконец, как нечто, что причиняет лишение блага или вызывает страдание.

Взятое в первом смысле, идея зла есть то же, что идея блага;

которым мы не обладаем, и потому, очевидно, эта идея вызывает грусть или желание, или даже радость; ибо радость возникает всегда, когда мы чувствуем, что избавились от лишения блага, т. е. когда обладаем благом. Следовательно, страсти, относящиеся ко злу, взятому в этом смысле, те же самые, что страсти, относящиеся ко благу;

потому что на самом деле они также имеют своим объектом благо.

Если под злом понимать страдание, которое одно только бывает реальным злом для того, кто его терпит, и в то время, как он его терпит, то чувство этого зла вызывает страсти грусти и желания уничтожить это зло — страсти, представляющие собою виды отвращения, а не любви; ибо их движение прямо противоположно движению, сопровождающему созерцание блага, так как это движение есть сопротивление души, противостоящей природному побуждению, т. е. такое движение, предел которого есть не сущее.

Настоящее чувство страдания вызывает отвращение к грусти.

Страдание, которое мы не испытываем еще, но боимся, вызывает отвращение к желанию, предел которого небытие этого страдания.

Наконец, страдание, которого мы не испытываем и не боимся испытать, или — что то же самое — страдание, за которое мы

446

рассчитываем получить большую награду, или страдание, от которого, как мы чувствуем, мы избавились, — вызывает отвращение к радости. Вот три простые или первичные страсти, имеющие своим объектом зло, ибо страх, вызывающий грусть, не есть эмоции души, а простое суждение.

Наконец, если под злом понимать лицо или вещь, лишающие нас блага или заставляющие испытывать страдание, то идея зла вызывает движение любви и отвращения вместе или только движение отвращения. Идея зла вызывает движение любви и отвращения вместе, когда зло есть то, что нас лишает блага, ибо в силу одного и того же движения мы стремимся ко благу и удаляемся от того, что мешает обладать им. Но идея зла, заставляющего нас страдать, вызывает лишь движение отвращения, потому что одно и то же движение отвращения заставляет нас ненавидеть и страдание, и того, кто причиняет его.

Итак, если три простые и первичные страсти, относящиеся ко благу, и столько же, относящихся к страданию или тому, кто его причиняет, именно: радость, желание и грусть. Ибо мы испытываем радость, когда благо присутствует или когда зло прошло; мы чувствуем грусть, когда благо прошло и зло налицо, и мы волнуемся желанием, когда благо и зло предстоят в будущем.

Страсти, которые относятся ко благу, служат частными определениями движения ко благу вообще, которое Бог сообщает нам, и потому-то объект их реален; но страсти, не имеющие причиною своего движения Бога, имеют целью своею лишь не сущее; я хочу сказать, что эти страсти суть скорее прекращения движения, чем действительные движения; мы скорее тогда перестаем желать, чем желаем в действительности.

ГЛАВА Х

О страстях в отдельности, и вообще о способе объяснять их и узнавать заблуждения, которым они служат причинами.

Если рассмотреть, каким образом возникают страсти, то мы ясно увидим, что определить их число невозможно и что страстей гораздо больше, чем мы имеем терминов для обозначения их. Различие страстей вытекает не только из различных комбинаций трех первоначальных страстей, — ибо тогда они были бы весьма немногочисленны, — но оно коренится также в различных представлениях и различных суждениях, вызывающих или сопровождающих страсти. Эти различные суждения души о благе и зле вызывают различные движения в жизненных духах с целью сообщить телу состояние, соответствующее объекту, а следовательно, они вызывают в душе чувства не вполне одинаковые. Итак, они являются причиною

447

различия, замечаемого между известными страстями, в эмоциях которых разницы нет.

Но в каждой нашей страсти главное место занимает эмоция души, и потому гораздо лучше сводить все страсти к трем первоначальным, в которых эти эмоции весьма различны, чем излагать их сбивчиво и без порядка, сообразно различным представлениям, которые мы можем иметь о бесчисленных благах и зле, причиняющих их.

Когда душа усматривает благо, которым она может насладиться, то, пожалуй, можно сказать, что она надеется на него, хотя не желает его; но, очевидно, тогда ее надежда будет не страстью, а простым суждением. Чтобы надежда стала настоящею страстью, нужна эмоция, сопровождающая идею блага, обладание которым мы считаем возможным. Точно так же, когда надежда переходит в уверенность, она будет страстью лишь по причине эмоции радости, смешивающейся тогда с эмоцией желания; ибо суждение души, рассматривающей какое-нибудь благо, как благо, которым она необходимо будет обладать, становится страстью только в силу предвкушения блага, волнующего нас. Наконец, когда надежда ослабевает и сменяется отчаянием, то очевидно также, что это отчаяние будет страстью лишь по причине эмоции грусти, смешивающейся тогда с эмоцией желания; ибо суждение души, рассматривающей какое-нибудь благо как недостижимое для нее, не будет страстью, если это суждение не волнует нас.

Но душа никогда не рассматривает блага или зло без некоторой эмоции, и при этом даже в теле всегда происходит некоторое изменение, и потому часто имя страсти дается суждению, вызывающему страсть, по причине того, что мы смешиваем все, что происходит в душе и в теле при виде какого-нибудь блага или какого-нибудь зла. Ибо слова «надежда», «страх», «смелость», «стыд», «бесстыдство», «гнев», «жалость», «насмешка», «сожаление», а также названия всех остальных страстей служат в обычном употреблении сокращенными выражениями нескольких терминов, которыми можно обстоятельно обозначить все, что содержит страсти.