Разыскания истины

Это самые жестокие и мнительные изо всех страстей, наиболее противоречащие любви к ближнему и гражданскому обществу, и в то же время самые смешные и нелепые, ибо они составляют столь бессмысленные и странные суждения, что вызывают смех и негодование всех людей.

Именно эти страсти влагали в уста фарисеев такие странные речи: «Что нам делать? Этот человек много чудес творит. Если оставим Его так, что все уверуют в Него,' и придут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом». Они признавали, что Иисус Христос творил многие чудеса, воскрешение Лазаря было неоспоримым. Каково же было, однако, суждение их страстей? Умертвить Иисуса Христа и даже Лазаря, которого Он воскресил. По какой же причине умертвить Иисуса Христа? Потому что, «если оставим Его так, то все уверуют в Него, и прийдут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом». А почему желать смерти Лазаря?

• Еванг. от Иоан., 11, 47,48.

458

Потому, что ради него многие из Иудеев приходили и веровали в Иисуса." Суждения и жестокие, и нелепые вместе: жестокие по ненависти, а нелепые по страху, что Римляне придут и овладеют и

местом нашим, и народом.

Эти же самые страсти заставляли собрание, состоявшее из Анны, первосвященника Каиафы, Иоанна, Александра и прочих из рода первосвященнического, говорить: «Что нам делать с этими людьми? Ибо всем, живущим в Иерусалиме, известно, что ими сделано явное чудо, и мы не можем отвергнуть сего. Но, чтобы более не разгла-силось это в народе, с угрозою запретить им, чтобы не учили о

имени Иисуса».2

Все эти великие люди произносят столь несправедливое и вместе с

тем нелепое суждение, потому что их страсти волнуют их и ложное усердие ослепляет их. Они не смеют наказать апостолов, боясь народа, и потому что человек, чудесно исцеленный, имел более сорока лет и был приведен перед собрание, но они угрожают им, чтобы запретить им учить о имени Иисуса. Они воображают, что должны осудить учение по той причине, что умертвили творца его. «Вы хотите навести на нас кровь того человека»,3 — говорят они апостолам.

Когда ложное рвение соединяется с ненавистью, то оно защищает ее от укоров разума и оправдывает ее таким образом, что люди чувствуют даже угрызения совести, если не следуют его побуждениям. Когда же страх сопровождается невежеством и слабостью, то последние распространяют его на бесчисленные предметы и усиливают настолько его эмоции, что малейшее подозрение пугает и расстраивает разум.

Лжеревнители воображают, что служат Богу, когда повинуются

страстям. Они слепо следуют тайным внушениям своей ненависти, как внушениям внутренней истины; и останавливаясь с удовольствием на доказательствах чувства, оправдывающего их крайности, они утверждаются в своих заблуждениях с непреодолимым упорством.

Что же касается невежд и слабых умов, то они выдумывают мнимые и смешные поводы к страху. Они похожи на детей, идущих в темноте без провожатого и светильника; они рисуют себе страшных призраков, они пугаются и кричат, как будто все погибло. Свет успокаивает их, если это невежды; но если это слабые умы, то их воображение остается навсегда поврежденным. Малейшая вещь, имеющая какое-нибудь отношение к вещам, их испугавшим, возобновляет отпечатки в мозгу и течение жизненных духов и вызывает симптомы страха. Безусловно, невозможно исцелить их или успокоить их надолго.

Но совпадая с ненавистью и страхом в слабом уме, ложное рвение постоянно вызывает в этом уме столь несправедливые и резкие

• Еванг. отИоан., 12, 11. 2Деян.Апост.,4,16,17,18. 3 Деян.Апост., 5, 28.

459

суждения, что нельзя подумать о них без ужаса. Чтобы вызвать перемену в духе, одержимом этими страстями, нужно чудо больше того чуда, которое обратило апостола Павла, и его исцеление было бы совершенно невозможно, если бы могущество и милость Божия не были беспредельны.

Люди, ходящие во тьме, радуются при виде света; лжеревнитель не выносит его. Свет оскорбляет его, ибо противится его страсти. Его страх некоторым образом доброволен, так как его ненависть создала его, и ему нравится подвергаться страху, потому что людям приятно волноваться даже теми страстями, которые имеют объектом зло, когда зло мнимое или, вернее, когда мы чувствуем, как в театральных представлениях, что зло не может повредить нам.

Призраки, которые представляются людям, идущим в темноте, исчезают при свете факела; но призраки лжеревнителя не рассеиваются при свете истины. Истина с трудом проникает через тьму его разума, она лишь раздражает его воображение; а так как он прилежит единственно к объекту своей страсти, то этот свет преломляется, и ему кажется, что эти призраки имеют настоящее тело, так как они отбрасывают некоторые слабые лучи света, падающего на них.

Предположим даже, что эти умы достаточно послушны и рассудительны, чтобы внимать доводам, могущим рассеять их заблуждения, и чтобы понимать их; все же их воображение извращено страхом, сердце испорчено ненавистью и ложным усердием, и потому, как бы основательны ни были эти доводы сами по себе, они не могут надолго остановить властного побуждения сильных страстей, ни помешать им найти вскоре в свое оправдание осязательные и убедительные доводы.

Следует заметить, что одни страсти проходят и не возвращаются, другие же постоянны и держатся долго. Страсти, которые не поддерживаются созерцанием разума и некоторым вероятным основанием, но вызываются и усиливаются одним чувственным созерцанием какого-нибудь предмета и волнением крови, не продолжительны; по большей части они угасают тотчас по возникновении своем. Страсти же, поддерживаемые разумом, постоянны, ибо причина, вызывающая их, не столь подвержена изменению, как кровь и жидкости. Вот почему ненависть, страх и все остальные страсти, возбуждаемые или поддерживаемые в нас познанием разума, а не чувственным созерцанием какого-нибудь зла, должны длиться долго. Итак, эти страсти самые продолжительные, самые сильные и несправедливые; но они не суть самые живые и ощутимые, как это мы сейчас покажем.

Представление блага и зла, возбуждающее страсти, совершается трояким образом: через чувства, воображение и разум. Представление блага и зла через чувства, или ощущение блага и зла, производит страсти, очень быстрые и ощутимые. Представление блага и зла через одно воображение вызывает страсти гораздо слабее; созерцание

460

же блага и зла одним разумом вызывает настоящие страсти только тогда, когда это созерцание блага и зла разумом сопровождается некоторым движением жизненных духов.

Страсти даны нам лишь для блага тела и чтобы связать нас по телу со всеми чувственными предметами; ибо хотя чувственные вещи не могут быть по отношению к духу ни добрыми, ни дурными, они, однако, хороши или дурны по отношению к телу, с которым связан дух. И так как чувство и воображение гораздо лучше самого разума открывают отношения, которые чувственные предметы имеют к телу, то эти способности должны возбуждать страсти гораздо более живые, чем ясное и очевидное познание. Но наши познания всегда сопровождаются каким-нибудь движением духа, и потому ясное и очевидное познание большого блага и большого зла, которых чувства не открывают, всегда возбуждает некоторую тайную страсть.

Однако не все наши ясные и очевидные познания блага и зла сопровождаются некоторою видимою и ощутимою страстью; точно так же, как не все наши страсти сопровождаются некоторым познанием разума. Ибо если иногда мы думаем о благах и зле, не чувствуя волнения, то часто мы волнуемся какою-нибудь страстью, не зная ее и даже иногда не сознавая ее причины. Человек, дышащий свежим воздухом, волнуется радостью, не зная ее причины; он не знает блага, которым обладает и которое вызывает эту радость; если же некоторые невидимые тела, примешиваясь к крови, мешают брожению ее, тогда человек чувствует грусть и может даже приписать причину своей грусти чему-нибудь видимому, что будет перед ним в момент его страсти.