Разыскания истины

ГЛАВА XIII

I. О природе ощущений. — II. Мы их знаем лучше, чем думаем. — III. Возражение и ответ на него. — IV. Почему мы воображаем, что не знаем ничего о своих ощущениях. — V. Ошибочно думать, что одни и те же предметы вызывают во всех людях одинаковые ощущения. — VI. Возражение и ответ на него.

I. Третий акт, входящий в каждое наше ощущение, или то, что мы чувствуем, например, стоя у огня, есть модификация нашей души соответственно тому, что происходит в теле, с которым она связана. Эта модификация приятна, если происходящее в теле способно содействовать циркуляции крови и другим функциям жизни: ее обозначают неточным словом «теплота»; эта модификация тягостна и совершенно отлична от первой, если происходящее в теле способно повредить ему или обжечь его, т. е. если движения, происходящие в теле, способны порвать в нем некоторые фибры;

эта модификация называется обыкновенно болью или ожогом; таковы и остальные ощущения. Однако изложим обычные воззрения на этот предмет.

II. Первое заблуждение заключается в убеждении, что наши ощущения нам совершенно неизвестны. Постоянно встречается масса людей, которые много трудятся над вопросом, что такое страдание, удовольствие и другие ощущения; они не согласны с тем, что ощущения существуют только в душе и представляют собою лишь ее модификации. Правда, подобные люди достойны удивления, так как они хотят открыть то, чего они не могут не знать; ведь человек не может совершенно не знать, что такое боль, раз он ее чувствует.

108

Человек, например, обжегший руку, очень хорошо отличает боль, ощущаемую им, от света, цвета, звука, запаха, вкуса, удовольствия и от всякой иной боли, чем та, которую он чувствует; он прекрасно отличает ее от восхищения, желания, любви; отличает от четырехугольника, круга, движения, — словом, признает ее весьма отличной от всего, что только не есть боль, ощущаемая им. И я очень хотел бы знать: каким образом этот человек, если бы он не имел никакого понятия об этой боли, мог бы знать с очевидностью и достоверностью, что чувствуемое им не будет ничем названным выше?

Итак, нам некоторым образом известно то, что мы чувствуем непосредственно, когда видим цвета, или имеем какое-нибудь другое ощущение; несомненно даже, что если бы мы этого не знали, то мы не знали бы и никакого чувственного предмета; ибо, очевидно, мы не могли бы отличить, например, воды от вина, если бы мы не знали, что ощущения, получаемые от одного, различаются от ощущений, получаемых от другого; то же относится ко всему, что мы познаем чувствами.

III. Правда, если будут настаивать и требовать от меня, чтобы я объяснил, что же такое боль, удовольствие, цвет и т. п., то я не смогу сделать этого, как следует, словами, но отсюда еще не следует, чтобы при виде цвета или при ожоге я не знал бы, по крайней мере, что я действительно чувствую.

Причина же, почему все ощущения вообще не могут быть хорошо выражены словами, как все остальное, та, что вполне зависит от воли людей обозначить идеи вещей какими им угодно именами: они могут назвать небо Ураном, Шамаим и т. д., подобно грекам и евреям; но они не в состоянии связать произвольно свои ощущения со словами, ни даже с чем бы то ни было. Они не увидят цвета, когда им говорят о нем, если не откроют глаз; они не ощутят вкуса, если не произойдет некоторого изменения в положении фибр их языка и мозга. Словом, все ощущения вообще не зависят от воли людей, и лишь Тот, Кто создал людей, поддерживает в них это взаимное соответствие между модификациями их души и модификациями их тела. Поэтому если бы кто-нибудь захотел, чтобы я дал ему представление о тепле или цвете, то я не мог бы сделать этого при помощи слов, мне нужно было бы сообщить его органам чувств те движения, которые по природе связаны с этими ощущениями;

мне пришлось бы, например, подвести его к огню или показать ему картины.

Вот почему слепым невозможно дать ни малейшего представления о том, что мы понимаем под красным, зеленым, желтым и т. п. Ибо, когда у слушающего нет тех же идей, как у говорящего, они не поймут друг друга; цвета же не имеют связи со звуками слов или с движением ушного нерва, а связаны с движением зрительного нерва, и, очевидно, нельзя слепых заставить представить их, потому что их зрительный нерв не может быть приведен в колебание окрашенными предметами.

109

IV. Итак, мы имеем некоторое представление о своих ощущениях. Посмотрим теперь, отчего происходит то, что мы стараемся их познать и даже думаем, что они совершенно для нас не познаваемы. Причина этого, без сомнения, следующая.

После грехопадения душа по своей наклонности стала как бы плотской. Ее пристрастие к чувственным вещам непрестанно ослабляет присущую ей связь или отношение ее к вещам умопостигаемым. Только с неудовольствием постигает она вещи, недоступные чувствам, и немедленно утомляется рассмотрением их. Она употребляет все свои усилия, чтобы вызывать в своем мозгу какие-нибудь образы, представляющие их, и с детства настолько привыкла к такого рода мышлению, что ей кажется даже невозможным познание о том, чего она не может вообразить. Между тем существует много вещей, которые не будучи материальными, не могут быть представлены разуму в образах, какова, например, наша душа со всеми своими модификациями. Наша же душа, желая представить себе свою природу и свои собственные ощущения, старается составить себе вещественный образ их; она ищет себя во всех телесных существах;

принимает себя то за одно, то за другое; то за воздух, то за огонь или за гармонию частей своего тела; и при таком желании найти себя среди тел и представить себе свои собственные модификации, т. е. свои ощущения, как модификации тел, неудивительно, что она заблуждается и вполне забывает о самой себе.'

Стремлению души представить себе в вещественных образах свои ощущения очень способствует еще и то, что она думает, будто они находятся в телах и даже суть модификации последних, следовательно, нечто телесное и могущее быть представленным. Она полагает, что природа ее ощущений заключается не в чем ином, как в движении, причиняющем их, или в какой-нибудь другой модификации какого-нибудь тела; однако это сильно различается от того, что она чувствует, в чем нет ничего вещественного и что не может быть представлено в вещественных образах, и это-то приводит ее в недоумение и заставляет думать, что она не знает своих собственных ощущений.

Что же касается тех людей, которые не делают тщетных попыток представить себе душу и модификации ее в вещественных образах и, однако, не перестают требовать, чтобы им объяснили ощущения, то им следует заметить, что ни душа, ни модификации ее не познаются посредством идей, — я беру слово «идея» в его настоящем смысле, так, как я определяю его и разъясняю в третьей книге, — но они познаются только внутренним чувством; следовательно, они, желая, чтобы им объяснили душу и ее ощущения посредством каких-нибудь идей, желают того, чего не может дать им никто из людей, потому что люди не могут научить нас, сообщая нам идеи вещей; они только могут заставить нас мыслить о тех идеях, которые мы имеем от природы.

' Вторая часть, глава седьмая. См. также Пояснения к этой же главе.

110

Второе наше заблуждение относительно ощущений состоит в том, что мы приписываем их предметам. Оно было выяснено в главах XI и XII.

V. Третье заблуждение в том, что мы думаем, будто у всех ощущения от одних и тех же предметов одинаковы. Мы думаем, например, что всем небо кажется голубым, луга — зелеными и все видимые предметы представляются такими же, какими мы видим их;

то же можно сказать и о всех остальных свойствах, воспринимаемых другими чувствами. Многих даже, может быть, удивит, что я подвергаю сомнению вещи, которые они считают несомненными. Однако я смею утверждать, что они не имеют никакого основания для своего мнения, и, хотя не могу доказать им математически, что они ошибаются, все же могу доказать им, что если они и не ошибаются, то это — величайшая случайность. У меня есть даже довольно веские доводы, чтобы утверждать, что они действительно находятся в заблуждении.

Для доказательства истинности утверждаемого мною следует припомнить лишь уже раньше мною доказанное, а именно: что существует большая разница между ощущениями и причинами их. Ибо из этого, вообще говоря, можно сделать следующий вывод:

весьма возможно, что одинаковые движения внутренних фибр зрительного нерва не вызовут у различных лиц одних и тех же ощущений, т. е. эти лица не будут видеть одни и те же цвета, и весьма возможно, что то движение, которое у одного человека вызвало ощущение голубого цвета, у другого вызовет ощущение зеленого, у третьего — серого или даже совсем особое ощущение, которого ни у кого еще не было.