Разыскивается миллионер без вредных привычек

— Я же уезжаю, — пожала плечами она, заметив мой взгляд. — А Никитка сидит уроки учит… Я рядышком с вами такси подожду.

Рядышком и встала. К тому моменту я уже понял, что мыть машину гелем для душа не лучшее решение — пенилось все это безобразно и никак не отмывалось. Так няня стояла и пальчиками пузыри лопала. Хихикала. Думал няню завёл, а оказалось — второго ребёнка. Только жеманного и с сиськами.

Но гнать её я не спешил — дверь соседнего дома хлопнула. Я взрослый, и до недавнего времени серьёзный мужик и не оборачиваюсь. Усилием воли. Поближе к няньке двинулся и сделал вид, что мне дико интересны подробности замечательной студенческой пьянки. А сам слушаю, как Настя там с ребёнком щебечет.

И все же скосил взгляд, чуть не вскрикнул — Настя поражала. И выросшей внезапно грудью, и проститутским нарядом тоже. А как проститутки нынче одеваются я точно знаю — я с ними в обезьяннике сидел. Происходящее… забавляло. Я принялся тереть машину с удвоенным рвением.

Забавлялся я ровно до мячика. Это было больно и обидно. А ещё возвращало с небес на землю просто махом. Обернулся. Стоит, глаза — плошки. И у мелкого такие же, губа ещё нижняя дрожит, словно вот-вот разревется. Неудивительно, я бы на его месте точно разревется.

Обе девушки разряжены так, словно на панель собрались, смотрят со злостью друг на друга, при этом умудряются не отрывая взглядов друг от друга и на меня поглядывать. У ребёнка глаза от слез блестят. На веранде соседнего дома та, что вечно с дитем гуляет, и вид у неё такой, словно Настя малыша отбирала силой. А я стою, как идиот, с синяком, который наверняка наливался на заднице, и машину мою.

Тьфу. Психанул, ведро в котором пузырится гель для душа пинком опрокинул и ушёл. И как это я не заметил, что моя жизнь превратилась в представление заштатного гастрольного цирка? А шланг тёк. Труба эта, поливная, не из дома шла, и для того, чтобы её перекрыть мне пришлось бы на улицу выйти, а там Настя.

А я все, строго решил — тот раз был последним. Мячик мне очень в этом деле помог. Шланг я выключил когда Настя ушла. Газон пропитался словно губка, чувствую, в этом году лавры уйдут соседу банкиру. Ноги вязнут в холодной, насквозь мокрой траве, мёрзнут, я матерюсь в полголоса и снова думаю, что надо переехать. И буду вновь адекватным мужчиной который только вступил в четвёртый десяток, и никаких коз, никаких мячиков!

— Как дела? — спросила Настя со спины, подкравшись самым нечестным образом.

Хотелось ответить — охуенно! Кризис средних лет пришёл, когда не ждали! И сексуальная революция в одном отдельно взятом организме — моем. Но мячик вернул нас в действительность. Теперь мы обижаемся и смотрим на жизнь твёрдо.

Тогда какого хрена я её поцеловал? И поцелуй такой… не настоящий. Название одно. Как будто в школе на первом свидании. Я снова сержусь — ну если уж делать, так по человечески! Грудь Насти снова сдулась и вернулась к обычным размерам, это немножко пугает, но радует. Она уходит. И останавливать я её не буду!

Отстегиваю шланг, затаскиваю его в подсобку возле гаража. Поднимаюсь наверх, к сыну. Время ещё детское, Никитка активно воевал за право ложиться спать попозже, мотивируя тем, что он без пяти минут подросток. А сейчас спит, на диване калачиком свернувшись. Я принёс одеяло, укрыл его. Пригласил свет, оставив только точечное, неяркое освещение. Налил себе кофе.

На улице уже совсем темень. Я думаю — надо машину загнать. А выходя на улицу, поставил дом на охрану. Зачем, спрашивается? Затем. Я просто её догоню. И может по заднице нашлепаю, чтобы знала, как больно и обидно. Вряд-ли она далеко ушла.

В посёлке горят фонари. Насти я не вижу, может, она какой-то тайной тропкой пошла? За пределами Покровки темень. Глаза к ней постепенно привыкают, я иду, чеканя шаг, а потом и вовсе бегу. В малой Покровке все спят — окна темны.

Настин дом я нахожу сразу, все же на местности я всегда ориентировался. Деревянный покосившийся забор никак не заканчивается, хотя я помню, и калитка была, и ворота такие же, из штакетника, на колёсиках, чтобы машины во двор заезжали. Но фонарей в эту деревню явно пожалели. Щупаю, щупаю этот забор и зверею — чувствую себя преглупо. И домой уйти хочется.

Но этого я сделать себе не разрешаю — потом точно не вернусь. Перелажу через забор, сваливаюсь в заросли крапивы. Она обжигает, снова матерюсь, прыгаю по двору и растираю кожу, которая так не защищена — всего-то шорты и футболка. В следующий раз строго в джинсах пойду.

Поднимаюсь по скрипучим ступенькам, дёргаю дверную ручку — заперто. Стучу. Тишина. Ну и где её черти носят? Может она не с одним мной до речки бегает? Не то, чтобы я ревную, но ярость закипает мгновенно. Это просто злость, да. Она просто взяла, и скрутила мою жизнь в бараний рог, а теперь вот вовсе не пойми где шарахается.

Скрипнула, открываясь, калитка, которую я так и не нашёл. Пропащая девица шагала осторожно, я слышал, как похрустывал гравий под её ногами.

— И где ты ходила? — как можно холоднее спросил я.

Она ойкнула со страху, видимо, не ожидала меня тут ночью увидеть. И сразу вопрос напрашивается — а кого ожидала?

— Возле остановки магазин круглосуточный… я молочка купила. Хочешь?

Я чуть не зарычал — чего только не придумал, а она за молочком ходила!

— Нет. Мстить буду за задницу.

— Это Тотошка!

Я поднялся со ступеньки на которой сидел. Настя сделала шажок назад. Пусть убегает, я уже знаю, что бегает она неважно. Догоню.

— Выпорешь?

— Покусаю, — обещаю я, и понимаю, что кусать и правда хочется. Не сильно, не до крови, а просто втягивая в рот белую плоть, оставлять на ней едва заметные розовые метки своих зубов.

— Ой, — пискнула она.

Желание такое сильное, что даже рот слюной наполняется. Нервно сглатываю и к ней шагаю. И она ко мне. Я что, совсем не страшный? Хватаю и через плечо перекидываю. Шарю по её попе — ключи в кармане ищу от дома. Настя любезно мне их подаёт. Господи, попасть ключом в замочную скважину целое испытание для моих нервов!

Маршрут до скрипучей кровати я уже помню и иду безошибочно.

— Можно я молоко в холодильник поставлю?

Вот же невозможная женщина! Отбираю у неё пакет, который шлепает меня по и так настрадавшейся заднице, бросаю на пол. Какое молоко, право слово! Желанная попа совсем близко, стягиваю с неё противную джинсовую ткань — через такую разве покусаешь? И кусаю. Настя вскрикивает, но убегать не спешит. И правда, невозможная, эта Настя.

Где презервативы я тоже помню. Шарю нервно в темноте, да где же они? Рву упаковку зубами. Настя, которую я уже различаю в темноте сражается со своим лифчиком. Расстегиваю сам — никакого терпения уже.