Реанимация чувств

– Я прошу простить меня, – сказала Тина, – за то, что, не желая никого обидеть, я допускала неуважительное обращение к людям!

– Еще чего не хватало! – заявила Татьяна. – Вот когда Маринка попухнет над учебниками шесть лет в меде, когда после этого возьмет всю ответственность за лечение больных на себя, вот тогда я буду ее называть «Марина Николаевна». А пока пусть так походит, без отчества! А то больно умные все стали!

– Главное, – сказал Ашот, – что мы тебя, Мариночка, любим и уважаем! Но если тебе, дорогая, этого недостаточно, я клянусь, что с этого дня буду называть тебя только на «вы» и по отчеству!

– Как Аллу Борисовну! – фыркнула Таня.

– Если ты хочешь, Марина, я тоже буду! – сказала Мышка.

Валентина Николаевна никак не могла придумать повод, чтобы закончить разговор, как вдруг на помощь ей пришел старый, весь в трещинах отделенческий телефон, стоявший на столе у Барашкова. Внезапно он разразился визгливой, настойчивой трелью.

– Привет! – сказал Аркадий Петрович. – Давно что-то тебя не было слышно.

Тина встала, подошла к столу, взяла трубку:

– Алло?

– Вы явитесь, наконец, сегодня за зарплатой или нет? Долго вас надо ждать? Я через полчаса закрываю кассу! – заорала трубка так, что визгливый голос кассирши разнесся по всей ординаторской.

Валентина Николаевна обомлела. Когда кто-то из бухгалтерии звонил ей в кабинет, с ней разговаривали вполне вежливо.

– Они что, все время так орут? – посмотрела она на Барашкова. Он мягко взял у нее из рук трубку, положил на рычаг и картинно поклонился Тине.

– Так орут! Ах, как некрасиво они орут! Ангел вы наш неземной! – Тина машинально схватилась рукой за голову и отступила от Аркадия на два шага. А он, внезапно разошедшись, заорал: – Да ведь у них деньги в руках! Финансирование! А у нас какие-то там больные, которые никому не нужны. Мы для всех – мелкие мерзкие докторишки, которые все равно что мухи, всем надоедают, нудят и жалуются, что им есть нечего. И деловые люди вынуждены тратить свое драгоценное время и популярно нам объяснять, что врачебные ставки придуманы не ими. И то, что зарплата наша как раз складывается из этих дурацких ставок. А то, что в холле перед кабинетом главного врача стоит дорогая мебель, а сам кабинет обшит натуральным деревом – не наше собачье дело. Мы должны самосовершенствоваться и не допускать ошибок.

– Что с тобой? Перестань! – поднялся Ашот.

– Не мешай, дай я скажу! – зажал ему рот Барашков своей огромной белой рукой. – А кого-нибудь волнует, что на курсах усовершенствования я был последний раз семь лет назад? – кричал он. – Конечно, у больницы на усовершенствование какого-то там среднего докторишки совершенно нет денег! Кого-нибудь волнует, что справочник лекарственных средств Видаля имеется один на всю больницу и лежит у старшей сестры? А я, как с институтских времен пользовался Машковским двадцатилетней давности, так им и пользуюсь? Может быть, кого-нибудь волнует, что этих лекарственных средств, про которые у Видаля написано, в отделениях никто в глаза не видел, хотя у старшей медсестры они есть. Когда закупали новое оборудование, никто и не помнит. И это никого не волнует. Волнует только качество лечения! И как без проблем официально утвердить расценки на платные услуги. А у нас в отделении платных услуг быть не может. И поэтому, пока мы с вами, Валентина Николаевна, не начальники, мы должны жить по принципу «всяк сверчок знай свой шесток»! И не удивляться, что какая-то девчонка из бухгалтерии с восемью классами образования может в любой момент послать нас с вами на хрен. Понятно?

Пока Барашков говорил, все в ординаторской погрустнели, притихли.

– Ну зачем ты? Праздник испортил, – снял с себя белую руку Барашкова маленький Ашот. – А то ты нам новость сказал! Просветил.

Валентина Николаевна тираду Барашкова слушала без возражений, рассматривая носки своих туфель. Но когда Аркадий замолчал, медленно подняла голову.

– А я думала, вы понимаете, где мы с вами работаем. И в какой стране мы живем, – сказала она. – Я только не понимаю, что в этой ситуации вы хотите лично от меня? Чем я могу вам помочь? Ничем не могу. И вы это знаете хорошо, как никто другой. Денег нам с вами никто не даст. Не подо что давать! Доход мы принести больнице не можем. Мы можем только вызвать неудовольствие и раздражение начальства, и наше начальство будет искать повод, чтобы каким-либо образом это раздражение унять. – Валентина Николаевна разозлилась. Уж кому-кому, а Барашкову хорошо было известно истинное положение дел. Собственно, никаких секретов в отделении ни от кого и не было, но именно с ним она по дружбе делилась вестями, доходившими из начальственного кабинета. – Ну, чего вы хотите? Чтобы нас с вами сожрали? Сожрут, не беспокойтесь.

– А кто тогда будет работать?

– Найдется кто, не волнуйтесь! А мы-то с вами куда пойдем? Наркоманов по квартирам вытаскивать? Так и этот рынок медицинских услуг уже занят. А потом, что, вы, не знаете, на кого можно нарваться в этих притонах? У вас, между прочим, – дочь, у меня – сын, я не хочу рисковать. И вам не советую.

Тина обдумывала ситуацию в отделении не один раз. Пока она ничего своим сотрудникам предложить не могла. Раз главного врача устраивало положение дел, трудно сдвинуться с мертвой точки. Да, они рабы, они бесправны, и с этим ничего поделать нельзя. Приходилось мириться. Ставки в государственных больницах везде одни и те же. Оставалось просто работать и ждать. Или уходить, но куда?

Она вспомнила об Азарцеве, вздохнула, закусила губу, но раздражение на Барашкова просилось выплеснуться.

– И что вы доскребываетесь до меня, черт вас возьми? – подошла Толмачёва к нему и взглянула прямо в глаза. – Или это у меня в кабинете стоит новая финская мебель и я не даю вам на ней посидеть? Или я в отличие от вас пользуюсь какими-то благами? Или мне по особому благоволению выделяют дефицитные дорогие лекарства, которые я тайком выдаю своим больным?

Все молчали. Все знали, что Тина была права. Она никогда не пользовалась своим положением, чтобы выцарапать себе хоть какие-нибудь привилегии. Даже халаты стирала сама дома в стиральной машинке, не желая обременять этим сестер. «Раз мы не можем платить сестрам за стирку, каждый заботится о себе сам», – однажды установила заведующая отделением.

– Прости меня, – тихо сказал Аркадий и поднес к губам руку Тины. – Что со мной творится, я сам не знаю.

– Пойдем в бухгалтерию получать деньги, – сказала Тина Барашкову. – А вы все подтягивайтесь за нами. Я только в палаты на прощание загляну! Кстати, – сказала она уже в дверях, – пожалуйста, имейте в виду, что скоро опять нужно будет оформлять подписку. «Архив патологии» для отделения я выпишу сама, а уж «Анестезиологию и реаниматологию» придется выписывать, как и раньше, в складчину.

– Придется, – сказал Ашот и закурил сигарету. Мышка поддакнула, словно эхо.

Валентина Николаевна настойчиво взяла Барашкова под руку и увлекла в коридор. Как только за ними закрылась дверь, здоровая крепкая Марина обрушилась на хрупкое плечо маленькой Мышки и зарыдала в голос. Ашот сказал сочувственно: «Вах, вах, вах…» – бросил сигарету и стал помогать Тане убирать со стола тарелки.

11

В бухгалтерии Барашков чуть не насмерть сцепился с кассиршей из-за мелочи.

– С тобой правда творится что-то неладное, – сказала ему Тина. – Если это из-за меня, ты не бери в голову, я больше не буду к тебе приставать.

Они шли по узкому коридору первого этажа к раздевалке. Навстречу им попадались посетители, с интересом разглядывавшие странную пару – невысокую светловолосую женщину в шерстяной кофточке и простой серой юбке и огромного рыжего доктора в зеленых пижамных штанах и узковатом халате, расстегнутом на могучей груди.

– Это не из-за тебя, это из-за Людмилы, – сказал Барашков.

Во врачебной раздевалке уже никого не было и только сиротливо висела одежда остававшихся на ночные дежурства. На металлическом кронштейне, отведенном их отделению, одежды было еще полно. Сбоку криво висел плащ Тины. Рядом на плечиках аккуратно красовалось старое, чуть не габардиновое еще пальто Чистякова; кожаная курточка Мышки соседствовала с пиджаком Ашота, а в самом углу висело модное пальто Татьяны. Куртки Барашкова не было видно.

– А где твоя куртка? – спросила Тина, повязывая на шею платок. Она хотела спросить про Людмилу, но не стала. Людмила была жена Аркадия. «Неудобно спрашивать, – решила Тина, – захочет, расскажет сам».