Ребе едет в отпуск

— Это было во время войны? — спросил Стедман.

— Второй мировой. Я оказался не в нужном месте и не в нужное время и попал в концлагерь. Все остальные в лагере были поляки и русские, и я один — еврей.

Его голос внезапно сделался сухим и официальным, как у профессора на лекции. Он заговорил на идиш.

— Немцы очень педантичны. Когда они нас истребляли, то делали это очень педантично. Но русские не таковы. По большей части их жестокость исходит из их небрежности. Они забывают мелкие детали вроде еды, одежды и жилья, необходимых в русскую зиму.

— Я был образованным человеком, а таких там оказалось немного. По профессии я инженер-механик, тем не менее меня поставили на грубую работу на улице. В первый месяц я потерял пятьдесят фунтов. Меня поддерживала только мысль, что скоро нас посетит местный врач. Он осмотрел нас и решил, что мы способны выполнять различные работы снаружи, внутри и даже в лесу. И он был еврей.

Мевамет откинул голову и закрыл глаза.

— Вижу его как сейчас: доктор Разников из Пинска, ученый и партиец, новое поколение евреев в социалистическом раю. Не поверите, сколько мне стоило увидеться с ним, но мне это удалось, и я сказал ему, что тоже еврей, и что если буду продолжать работать на морозе, то через месяц сдохну. Я болел, у меня была лихорадка, а на ногах — последние куски моего пальто. Он не ответил, только взглянул на меня, и я ушел. Я и не ждал ответа, но он запомнил мое лицо. Для него было слишком опасно отвечать.

— На следующий день нас всех построили, и он прошелся вдоль шеренги, приложив руку ко лбу одного, посмотрев язык другого и послушав пульс третьего. Это называлось медицинским обследованием. У помощника был список, он прочитал фамилии и записал против каждой рекомендации. Затем врач подошел ко мне, осмотрел с ног до головы и сказал помощнику: «В лесную команду».

— Лесная команда занималась тем, что расчищала просеки, валила деревья, корчевала кусты и складывала бревна. Дисциплина там была жесткой, ведь заключенные могли сбежать; работали маленькими группами в строго определенных местах. Шаг за черту — расстрел. Нас выводили на работу до рассвета, а уводили в лагерь после заката. Каждого, кто не мог приспособиться к режиму, избивали, а то и убивали. Ежедневно с работы возвращалось меньше народу, чем уходило туда.

— Я продержался три дня, а на четвертый, когда нас вели назад, поскользнулся и упал. Выпал снег, а мы шли против ветра. Конвойный пнул меня и приказал встать, я старался, но смог только подняться на колени. Другой конвойный крикнул моему, чтобы тот поторапливался. Он снова приказал мне встать, а когда я не смог, он наставил на меня винтовку. Старший снова крикнул, и мой нажал на спуск так же легко, как если бы я был зайцем, скачущим по полю.

— Он в вас попал?

— Попал, и, кажется, даже не удостоил меня взглядом. Если выстрел не оказался бы смертельным, меня съели бы волки или я просто бы замерз. Он должен был доложить в лагере о случившемся, и на следующий день за мной пришла бы похоронная команда. Любопытно, что моей последней мыслью перед тем, как потерять сознание, было: сочтет ли доктор Разников меня все еще пригодным к лесным работам?

— Но вы явно не умерли, — заметил Стедман.

— Возможно, холод остановил кровь. По крайней мере, меня нашла старая крестьянка, собиравшая хворост. Она меня прятала и кормила, пока я не смог передвигаться. Пока я сюда добрался, прошло больше года, и поверьте, я часто жалел, что тот выстрел не стал роковым.

— Тогда здесь, должно быть, для вас сущий рай, — предположил Стедман.

Лицо Мевамета искривилось в ужасной гримасе смеха.

— Побывав на том свете, мой друг, вы просто живете день за днем, — его тон внезапно стал резким и деловым, и он перешел на английский. — Приходите ко мне сегодня вечером в семь, у меня, возможно, будет для вас машина. Не пропустите хорошую покупку, она может уйти.

На улице Рой спросил:

— Что это была за длинная история на идиш? Он рассказывал о своей жизни?

— Нет, о своей смерти, — ответил ребе.

— Да ну? — Он увидел, что ребе улыбается, и подумал, что тот шутит. Рой не знал, как ответить, и повернулся к отцу. — Слушай, мне надо идти. Встречаемся вечером там же?

— Но я не собираюсь вечером туда идти, — сказал Стедман.

— Но, пап…

— Если я приду, — продолжал старший Стедман, — он увидит, что мы заинтересовались, и заломит втридорога.

— Но…

— Он знает, где меня найти. Если он что-то подберет, позвонит.

Видя, что Рой разочарован, ребе вступил в разговор.

— Твой отец придет на праздничный ужин в пятницу вечером, — сказал он. — Мы с миссис Смолл будем очень рады видеть и тебя, Рой.

— Что ж, спасибо, думаю, что приду, — ответил юноша.

Когда он ушел, они продолжали шагать, пока ребе не заметил:

— Хорошенькую историю рассказал нам Мевамет.

— Именно, — поддержал Дэн, — и я все записал на пленку.

— Все записали? Так вы шли туда совсем не с целью купить машину?

— Нет, я хотел ее купить, но подумал, что стоит записать разговор. Если он мухлюет с машинами, скажем, продает краденые, запись покажет, что я тут ни при чем.

Ребе кивнул. Они шли молча, затем он сказал:

— История занятная, но, судя по его имени, может оказаться правдой.

— О, в этом я уверен, но она не слишком необычная, ребе. Здесь в Израиле у всех есть истории. Кто-то сбежал от нацистов, кто-то — от арабов. Практически все остались в живых только чудом. Чудеса — это часть здешней атмосферы.

Глава 28

Доктор Бен Ами — большой, грузный, похожий на медведя, остановил свой «фольксваген» у тротуара, вылез из-за руля, привычным движением прихватив врачебную сумку, и вдруг осознал, что в квартире Адуми не горит свет. Он на мгновение остановился, затем прошел несколько шагов по улице Кол Тов, чтобы проверить стоянку между домами 2 и 4, где Авнер Адуми обычно оставлял машину. Машины не было. Доктор решил, что его пациентка, Сара Адуми, дома, просто задремала, а муж еще не вернулся.

Он мог бы позвонить и разбудить ее; в конце концов, его ждали. Вероятно, она вообще не спала, а просто отдыхала. С другой стороны, неудобно наносить визит в отсутствие мужа. Было уже почти семь, скоро должен вернуться Авнер. Лучше подождать.

Затем он вспомнил о другом пациенте, некоем Мевамете, которого никогда не видел, но который жил рядом, на улице Мазл Тов, дом один. Вероятно, тот просто простыл, так он понял по телефону. Аспирин, покой и микстура от кашля. Через десять — пятнадцать минут он освободится, к тому времени Адуми уже будет дома. Приятно будет закончить обход в семье друзей и расслабиться за чашкой чая.

— Авнер?.. Это Бен Ами… Я возле вашего дома… Нет, Сару я еще не смотрел. В доме темно, полагаю, она заснула… Нет, я хочу подождать вашего возвращения, нужно сказать вам кое-что важное… Нет, не по телефону. Когда вы вернетесь?.. Через полчаса? Хорошо… Нет, все в порядке, у меня пациент по соседству, я зайду к нему.

Рой Стедман остановился на углу авеню Шалом и улицы Мазл Тов и взглянул на часы. Почти семь.

Вечер был хмурым и дождливым. Рой поднял воротник пальто и пошел к дому Мевамета. Там не было никакой машины, ни новой, ни старой. Часы все еще показывали без чего-то семь, и он решил подождать.