Ребекка

Днем Беатрис наденет легкое платье и широкополую шляпу и будет смотреть, как Джайлс играет в крикет. А после матча они будут пить чай под поднятым навесом — Джайлс, разгоряченный, с красным лицом. И Беатрис со смехом скажет приятельнице: «Да, мы были вчера в Мэндерли на балу. Танцевали до упаду. Было ужасно весело. Не представляю, как Джайлс способен пробежать хоть три шага». Улыбаясь Джайлсу, похлопывая его по спине. Такая неромантичная пожилая пара. Женаты больше двадцати лет, у них взрослый сын, который поступает с Оксфорд. Вот они счастливы. Их брак оказался удачным. Их брак не провалился через три месяца, как мой.

Я не могла больше сидеть, запершись у себя в комнате. Горничным здесь нужно убрать. Может быть, Клэрис и не заметила, что постель Максима не смята. Я разворошила простыни и одеяла, чтобы сделать вид, будто он на ней спал. Не хотелось, чтобы горничные что-нибудь узнали, если Клэрис ничего не сказала им.

Я приняла ванну, оделась и сошла вниз. Деревянный настил в холле уже был убран, цветы унесены. С галереи исчезли пюпитры. Должно быть, оркестр уехал на одном из утренних поездов. Садовники сметали на лужайках и подъездной аллее обгоревшие остатки шутих. Скоро в Мэндерли не останется и следа от вчерашнего бал-маскарада. Как долго надо было к нему готовиться и как быстро и незаметно, оказывается, можно все убрать.

Я вспомнила оранжевую даму, стоявшую в дверях гостиной с тарелкой куриного заливного, и подумала, что мне все это пригрезилось, а если и было на самом деле, то тысячу лет назад. Роберт протирал суконкой стол в столовой. Он опять стал самим собой, флегматичный, медлительный, а не загнанный, потерявший голову человек, каким он был в последние недели.

— Доброе утро, Роберт, — сказала я.

— Доброе утро, мадам.

— Вы нигде не видели мистера де Уинтера?

— Он ушел сразу после завтрака, мадам, еще до того, как майор и миссис Лейси спустились вниз. И до сих пор не возвращался.

— Вы не знаете, куда он пошел?

— Нет, мадам, не могу сказать.

Я снова вошла в холл. Прошла через гостиную в кабинет. Ко мне кинулся Джеспер и в диком восторге принялся облизывать руки, словно мы надолго с ним расставались. Весь вечер он пролежал на кровати Клэрис, я не видела его со вчерашнего чая. Быть может, время тянулось для него так же медленно, как для меня.

Я подняла телефонную трубку и попросила сказать мне номер телефона конторы. Вдруг Максим у Фрэнка. Я должна, должна была поговорить с ним, пусть хоть несколько минут. Я должна объяснить, что не хотела делать того, что я сделала вчера вечером. Даже если это будет наш последний разговор. Я должна сказать ему это. Трубку взял один из клерков и ответил, что Максима там нет.

— Мистер Кроли в конторе, миссис де Уинтер. Позвать его?

Я бы ответила отказом, но не успела — прежде чем я положила трубку, я услышала голос Фрэнка:

— Что-нибудь случилось?

Странный способ начинать разговор, мелькнуло у меня в уме. Он не пожелал мне доброго утра, не спросил, хорошо ли я спала. Почему он думает, что что-то случилось?

— Фрэнк, это я, — сказала я. — Где Максим?

— Не знаю. Не видел его. Он сегодня здесь не был.

— Не был в конторе?

— Нет.

— О! Ладно, не важно.

— Вы видели его за завтраком? — спросил Фрэнк.

— Нет, я не вставала к завтраку.

— Как он спал?

Я колебалась. Фрэнк был единственным, кому я могла сказать правду.

— Он не заходил в спальню этой ночью.

На другом конце провода стояла тишина, словно Фрэнк искал и никак не мог найти ответа.

— О-о, — протянул он наконец. — Понятно. — Затем, чуть не через минуту: — Этого-то я и боялся.

— Фрэнк, — в отчаянии проговорила я, — что он сказал ночью, когда все разъехались? Что вы с ним делали?

— Я остался перекусить с Джайлсом и миссис Лейси, — сказал Фрэнк. — Максим к нам не подошел. Ушел под каким-то предлогом в библиотеку. Сразу после того я отправился домой. Может быть, миссис Лейси что-нибудь знает?

— Ее нет, — сказала я, — они уехали после завтрака. Оставила мне записку. Говорит, что не видела Максима.

— О, — сказал Фрэнк. Мне это не понравилось. Мне не понравилось то, как он это сказал. Резко, зловеще.

— Куда, вы думаете, он ушел? — спросила я.

— Не знаю, — сказал Фрэнк, — возможно, отправился гулять.

Таким тоном врачи в частной клинике говорят с родственниками, когда те справляются о состоянии больных.

— Фрэнк, я должна его видеть, — сказала я, — я должна объяснить ему.

Фрэнк не ответил. Я рисовала себе его встревоженное лицо, нахмуренный лоб.

— Максим думает, что я сделала это нарочно, — сказала я, и, как я ни крепилась, мой голос дрогнул, и слезы, слепившие ночью глаза и так и невыплаканные мной, полились потоком по щекам на шестнадцать часов позже, чем надо. — Максим думает, что я сделала это в шутку. Мерзкая, глупая шутка!

— Нет, — сказал Фрэнк. — Нет.

— Да. Говорю вам. Вы не видели его глаз. Я видела. Вы не стояли рядом с ним весь вечер. Я стояла. Он ни разу не заговорил со мной, Фрэнк. Ни разу не взглянул. Мы простояли с ним бок о бок весь вечер, и не обмолвились ни одним словом.

— Это было невозможно, — сказал Фрэнк. — Все эти люди. Конечно же, я видел. Я достаточно хорошо знаю Максима, вы согласны? Послушайте…

— Я его не виню, — прервала я, — если он полагает, что я сыграла с ним эту чудовищную подлую шутку, он вправе думать обо мне что хочет и никогда больше не разговаривать со мной и не видеть меня.

— Вы не должны так говорить, — сказал Фрэнк. — Вы сами не понимаете, что вы говорите. Можно, я сейчас к вам приду? Мне кажется, я сумею объяснить.

Что толку, если Фрэнк придет? Мы усядемся в кабинете, и он примется меня утешать, добрый, тактичный Фрэнк. Мне не нужна больше доброта ни от кого. Слишком поздно.

— Нет, — сказала я. — Я не хочу крутить шарманку. То, что случилось, — случилось. Изменить ничего нельзя. Возможно, это к лучшему, это помогло мне понять то, что мне следовало знать раньше, о чем надо было догадаться до брака с Максимом.

— Что вы имеете в виду? — сказал Фрэнк резким, непривычным мне голосом.

Что ему до того, любит меня Максим или нет? Почему его это так волнует? Почему он не хочет, чтобы я знала правду?

— Я имею в виду его и Ребекку, — сказала я; имя прозвучало странно и мрачно. Как запретное слово, произносить его вслух не доставляло мне больше радости, не несло облегчения, оно жгло меня стыдом, как признание в грехе.

Несколько секунд Фрэнк молчал. Я слышала, как он с шумом втянул воздух.