Ребята из УГРО

— Не горюй, Гриша. Третий год берегу тебе помощника. Мужик зверь, два мешка с сахаром на себе несет. Все ко мне сватается, а я как святая, даже в дом ни разу не пустила. Вот его и возьмешь.

— Пойдет ли?

— Пойдет. Расцелую, обниму — и пойдет за мной хоть под лед. В прорубь.

— Ну, в прорубь, может, и нырнет, а на дело как?

— Будь уверен, он, правда, всего один раз по статье пятьдесят девять три мучился.

— Не люблю бандитов, — вздохнул Никитский.

— Так ведь не надолго он нам и нужен. Всего на одно дело. А там… — Женщина не договорила.

— Тогда так. Брать будем послезавтра в ночь и двинемся на тракт, Сенька будет на своих колесах встречать.

— Сенька? Ох, Гриша, он ведь трус, заложит. Или подведет, не приедет.

— Вот на трусость его и рассчитываю. Мои-то инструменты и пушку два года хранил.

— Как скажешь, так тому и быть. Отдаю я себя всю в твои руки, увези меня отсюда, Гриша.

Опустела первая бутылка, появилась вторая, пошел более откровенный разговор, без недомолвок.

— Может, Гришенька, лучше в Маньчжурию? Доберемся до Улан-Удэ, там в степи отыщем дружков моего атамана, и проведут через границу. Легко и близко.

— Далась тебе эта Маньчжурия! Что же ты здесь, и газеты не читаешь? Радио не слушаешь? Японцы всю Квантунскую армию в Маньчжурии к границам стягивают, да и красные, наверное, войск понагнали, так что там сейчас и сурок не прошмыгнет.

— Нет, я просто так. Вспомнила своих знакомых, вот и захотелось еще раз свидеться. Заодно и посчитаться. Скажи, Гриша, помог бы ты мне кое-какие должочки получить? Знаю, знаю, что скажешь. А посчитаться мне есть с кем. Я тебе не рассказывала, а сейчас скажу… Давай еще за встречу, — предложила буфетчица, разливая в рюмки коньяк. — Когда атаман в ловушку попал, я не стала ждать, чтобы и за мной пришли, все в переметные сумы сложила и подалась с одним казачком, которого ко мне атаман приставил. Сам понимаешь, что у меня в сумах-то не тряпки были. Долго мы с ним скитались, но в конце концов повезло, перешли границу. В ближайшем городке белого офицерья толпы. Я тогда дура была, но молодая, красивая. В первый же день у моих ног капитаны, полковники… Определили в гостиницу, две горничные, туалеты, парикмахер. Ну, думаю, вот жизнь началась. Вечером в мою честь банкет, шампанское, тосты. Ну и распустила я слюни. Утром проснулась в канаве. На мне дерюга, какую сроду и не нашивала. Вся в грязи. Бросилась в гостиницу — не пустили. К коменданту белоэмигрантского отряда — тот велел выгнать в шею. Кинулась в полицию. Едва я порог переступила, урядник кричит: «Пошла вон, потаскуха!» Остались у меня здесь кое-какие похоронки, вот и вернулась. Нет, Гришенька, в Маньчжурию я не хочу, разве только с пулеметом… Чтобы посчитаться… Давай лучше спать ложиться.

— Лелечка, радость моя, спать нам сейчас негоже. Пока на дворе темно, отведи-ка ты меня к своему жениху. Лучше я у него перебуду, если он, конечно, один живет да на постой пустит.

— Один, как и я, бобыль. Если я приведу, кого хочешь пустит. А может, у меня останешься?

— И рад бы, да перед делом нужно хоть посмотреть, с кем на него идти. Да и нельзя мне у тебя оставаться. Мало ли кто к тебе зайти может. Тебе завтра в свою чайную, а я снова сидеть тут под замком? Хватит, насиделся. Ты вот что: лучше собери, что с собой возьмешь. Заберем «рыжуху» — тебе сюда незачем возвращаться. Лишнего барахла не бери, я тебе в Питере все найду самое наилучшее. Золотишко сменяем на фунты да доллары и махнем в Латвию. Есть верные люди, проведут через границу, а оттуда — на пароход, и вся Европа наша. Парле франсе? Шпрехен зи дойч?

— Или хау ду ю ду! — подхватила Лелька. — Только ты меня при женихе-то Анной зови, я скажу, что ты мой дядя. Слушай, Гришенька, а куда мы потом его-то денем?

— Там будет видно. Думаю, что он по дороге потеряться должен.

— Ну ладно. Соберу сейчас тебе с собой выпить да закусить — и пойдем. Слушай, а тебе из одежонки, может, что надо? Дошка-то на тебе ладная?

— Ничего мне не надо. Дошка как раз, вот разве свитер бы какой.

— Есть свитерок.

Женщина метнулась к комоду, вытащила плотный шерстяной свитер. В кухне, гремя бутылками, стала собирать съестное. Никитский с сожалением осмотрел уютную теплую комнату, прямо из бутылки глотнул коньяку и стал одеваться. Достал из кармана дошки большой плоский пистолет, проверил обойму, вынул из ствола патрон, осмотрел его перед лампой и снова загнал в патронник.

— Все с заграничными возишься? — вошла в комнату уже одетая хозяйка. — Может, мой достать? Наган-то — он вернее.

— Не надо, этот тоже не подведет. Охрану приберем — и за работу.

— Охрану-то мне с женишком придется на себя взять. Те мужики меня знают, не раз к ним заходила: то позвонить в бригаду, то узнать время. Ничего, пускают. Пустят и послезавтра. Ну, раз идти, то пошли. Дом-то я и запирать не буду, чтобы кому в глаза замок не бросился, коль обратно запоздаю.

Женщина вышла на пустынную, уже предутреннюю улицу, осмотрелась и только потом позвала Никитского. Они быстро добрались до окраины поселка, свернули на протоптанную в снегу тропинку, миновали небольшой ельник и только вышли к одинокому дому, как со двора выскочили две крупные собаки и, захлебываясь сердитым лаем, встретили непрошеных гостей. На шум вышел хозяин, он окрикнул лаек, и те, словно их хлестнули кнутом, вернулись во двор. Кирьян вначале никак не мог взять в толк, почему Анна явилась к нему ночью.

— Вот, Кирюша, дядю к тебе своего привела, хочу с тобой познакомить. Приехал, ругает меня, что все одна да одна, ну, я ему и говорю: «Раз ты мне за родного отца, иди сватай». — Она смеялась.

Кирьян, раздетый, оторопело стоял на дворе и не знал, что ответить. Спохватившись, он бросился в избу, приглашая следом и своих полуночных гостей.

Буфетчица оглядела избу. Вначале она показалась совсем пустой. Дверь с улицы без крыльца, без передней, по-сибирски, как в зимовьях, вела прямо в дом, в котором не было перегородок. Посредине большущая печь, по стенам широкие лавки. Кирьян, наскоро одевшись, зажег лампу, и женщина подивилась чистоте его холостяцкого жилья. Сам «жених», хоть и был застигнут врасплох, тоже оказался на удивление прибранным, в чистой белой рубахе.

Деревянный стол, стоявший у окна, был выскоблен добела. На полке, прибитой к стене, под чистым холщовым полотенцем лежала посуда. Анна развязала мешок, достала две бутылки коньяку, бутылку спирта, литровую банку меда, кусок сала, еще какие-то продукты.

Кирьян молча наблюдал за ее движениями и никак не мог прийти в себя от неожиданно свалившегося счастья.

— Ты уж удружи мне, Кирьянушка! Разреши. Пусть у тебя переднюет мой родственник, а то неудобно одинокой бабе у себя мужика принимать. Пересуды по поселку пойдут: вот, мол, какая она, Нюрка, а мне совестно будет тебе в глаза смотреть.

Кирьян кивнул в знак согласия, а сам никак не мог отвести глаз от Анны. Он весь так и сиял! Анна, недотрога Анна, сама пришла к нему, просит о каком-то пустяке, когда он, Кирьян, ради нее готов жизнь свою положить.

Тем временем Никитский разделся, достал папиросы, предложил хозяину. Тот молча отмахнулся: мол, не курю, но откуда-то из печурки принес большую алюминиевую пепельницу и поставил ее на лавку рядом с гостем.

— Давайте, мужики, выпьем со знакомством, да я побегу, мне ведь утром на работу. Стаканы-то у тебя, суженый мой, есть?