Ребята из УГРО

Слепнева увели в камеру. Вернулся Простатин и доложил:

— Слепневский напарник на допрос просится.

— Ну его к черту! Передадим следователю.

— А может, вызовем? Я бы сам с ним поговорил, да мне же нельзя, я вроде как потерпевший.

— Раз потерпевший, ладно. Скажи Зиновьеву, чтобы привел.

Вскоре в кабинет вошел высокий сутулый мужчина, лет на десять — двенадцать моложе Юшки. Армейская шинель висела на нем, как на тощем манекене. На пороге он снял шапку.

— Проходите, садитесь. — Дорохов заметил лицо растерянное, в глазах страх и вместе с тем решимость. — Кто вы, откуда?

— Песков Севастьян, с Зеи. Я с повинной.

ТАЙНИК НА РУБАШКЕ

…Караван шел медленно. Тяжело груженные кони выбивались из сил, карабкаясь на островерхие перевалы. На крутизне лошади пригибались и взмыленными мордами касались земли, вьюки сползали на круп, растягивая сыромять подпруг. Тропа скатывалась вниз, и вьюки скользили вперед, в кровь растирая натруженные лошадиные спины. На узких местах люди взбирались выше, привязывали веревки к скалам или деревьям и страховали груз, через опасные места лошадей проводили в поводу. Неровен час, сорвется какая и с грузом загремит в пропасть. Измучились лошади, измотались люди. Да и мало их было, втрое меньше, чем лошадей. Со стороны караванщики походили на казаков. В лохматых папахах, в поддевках толстого сукна, у каждого за плечами новенькая четырехлинейная винтовка, а на поясе в кобуре или просто за ремнем большие американские револьверы смит-вессон. Только один из сопровождающих ехал верхом и одет был побогаче — в бекешу, подбитую каракулем, и соболью шапку. Двадцать семь дней шел караван из далекой Учурской тайги, и пути ему было, однако, еще на полмесяца. Трогались в путь с рассветом и шли дотемна. Иногда останавливались рано, если не выдерживали лошади. В этот переход отстал хворый казак. Отстал на целую версту и едва плелся следом, опасаясь свалиться с кручи. Тропа нырнула в узкую низину, вывела на полукруглую песчаную косу, окруженную обломками скал. Тот, что в каракуле, велел отабориться. Солнце стояло высоко, и можно было идти еще да идти, да больно приустали кони. Свалили груз в одну кучу, собрали плавник для костра, горстями поделили лошадям овес пополам с ячменем, а затем все столпились перед огнищем. Внезапно из-за ближайших валунов ударил залп. Эхо разбросало по скалам грохот ружей, как бы раскалывая ущелье. Кони, сорвавшись с привязей, в страхе заметались по берегу. Их ржание, крики застигнутых врасплох казаков заглушались выстрелами. Старшой каравана да еще один завалились за вьюки и вдвоем стали отстреливаться. Они насчитали восемь ружей, выставленных из-за камней. Старшой хладнокровно подвел мушку своего винчестера под чей-то лохматый чуб и плавно потянул за спуск. Бандитская берданка соскользнула со скалы. Казак подцепил второго, тот словно ужаленный вскинулся из-за валуна во весь рост и получил из винчестера еще гостинец. Но падали мертвыми и казаки. Трое метнулись к реке. Двое, раскинув руки, распластались на песке, так и не добравшись до воды. Из всей охраны каравана остались в живых только двое, но один из нападавших зашел с тыла и в упор расстрелял обоих. Отставший казак спрятался на вершине и видел, как шайка принялась за грабеж. Первым делом сбросили в воду мертвых, и река стремительно унесла их вниз. Потом двое погнали лошадей за следующий перевал, а остальные взялись разбирать груз. Атаман велел отложить в сторону двенадцать вьюков, каждому члену шайки по два, а остальные шестьдесят три перетаскали в скалы. Туда же унесли амуницию и оружие убитых и все завалили камнями. Потом разворошили песок, прибрали и подчистили косу, словно и не было здесь час назад кровавой расправы. Привязали к веревке голыш, перебросили через реку, и, когда веревка зацепилась накрепко, все шестеро взвалили на плечи вьюки и переправились вброд.

Уцелевший из всей охраны хворый казак всю ночь, притаившись, просидел на вершине скалы и утром, убедившись, что поблизости никого нет, принялся, казалось бы, за непосильную работу. Раскопал бандитский тайник и стал таскать груз на вершину. Работал лихорадочно, видно, страх прогнал хворь. Сначала брал по одному вьюку, да и с тем припадал на каждом шагу, потом втянулся и стал носить по два. В переметных сумах отыскал сушеное мясо, несколько сухарей и, возвращаясь, жевал на ходу. В стороне от реки в глубокую расщелину опустил шестьдесят один вьюк, несколько берданок, патроны. Закрыл все сверху кошмой, а потом завалил камнями. Несмотря на страшную, нечеловеческую усталость, казак торопился убраться из пагубного места. Надел на себя заплечную сумку с пожитками и едой, связал широким кушаком два тюка и перекинул через плечо. Взял в руки берданку, зарядил и поплелся по тропе, шатаясь под грузом, в сторону, куда угнали лошадей. Когда поднялся на верх самой высокой скалы, остановился, снял груз, достал из мешка чистую холщовую рубаху, расстелил ее на ровном обломке гранита, вынул из патрона крупную свинцовую пулю и прямо в черный порох накапал несколько капель спирта из фляги. Подождал, пока порох растворится, и небольшой заструганной щепкой стал рисовать. Сначала на холсте появилась река, затем дальние хребты, потом прибрежные скалы. Выждав, когда солнце почти опустилось, сделал отметку. Несколькими линиями обозначил высоту, за которой в щели остался груз. Уже в сумерках казак внимательно осмотрел тюки. Они были маленькими, вершков десять длиной да пять в окружности, но каждый весил пуд. На одном он вспорол верхнюю упаковку из брезента, снял ее и наполовину подсунул под тот самый гранит, что служил ему столом, привалил еще камнями. Под брезентом оказалась мягкая оленья кожа. Ее постигла та же участь, только бросил ее казак в сторону от тропы и привалил так же камнями. Под кожей была парусина, ее безжалостно проткнул ножом, и из мешка потекла на тропу темно-желтая блестящая струйка.

Вторую ночь скоротал казак без огня в стороне от тропы. Утром на берегу рассыпал остатки золота из первого вьюка, засунул обрывки парусины между камнями, оставив часть на виду. Второй пуд золота уложил в заплечный мешок и тронулся в путь…

Севастьян Песков сбросил шинель, стянул гимнастерку, под ней оказалась грязная, заношенная стеганая жилетка-душегрейка, надетая прямо на нижнюю рубаху. Стащив душегрейку, положил ее перед Дороховым. Тот передал ему обломок безопасной бритвы… Вскоре на столе была разложена спинка старой рубахи с четко сохранившимися штрихами и линиями.

— Вот сдаю. Добровольно. Чистого золота-шлиха там шестьдесят один пуд. Казак, что перепрятал золото, был мой дед. Тогда, в тысяча девятьсот втором году, на железной дороге его схватила полиция. Один из охраны, что бросился в реку, спасся и показал, что это мой дед навел бандитов на караван. Половину шайки полицейские убили в перестрелке. Остальных после суда расстреляли. Деда отправили на каторгу, и домой его привезли уже после революции — без ног. Отморозил в тех краях, однако рубаху эту сберег. Отца моего убили в империалистическую. Мне, единственному в семье мужику, дед перед смертью открыл тайну золота, велел сыскать, да сразу-то мне не повезло. В драке зашиб одного старателя и попал в тюрьму, а потом в колонию. Там сдружился с одним нашим, зейским, Агеев его фамилия, зовут Николай, и рассказал ему про тайник. Стали готовить побег, Николай ушел, а мне не удалось. Из колонии нас взяли в воинскую часть, в солдаты. Вот со Слепневым сбежали из эшелона, уже у вас здесь на станции. Юшка Слепнев зазвал домой заглянуть. В гражданское, говорит, надо переодеться, а уже потом за золотом подаваться. Никола Агеев там на Зее меня ждет. Обещал в подмогу кое-кого подобрать и амуницию приготовить. Милицейского вашего я не убивал. Слепнев, чистый псих, вырвал у того из ножен тесак и два раза пырнул, а потом еще и из винтовки. И меня чуть не шлепнул за то, что не стал ему помогать. Вы проверьте, у вас там, наверное, известно. Золотишко-то так никто и не нашел. Лежит оно в той расщелине, а я решил открыть его государству.

ПО ПЛАНУ ДОРОХОВА

Поезд мчался на восток. Александр ехал третьи сутки и спал без просыпа половину пути. Даже проводница забеспокоилась. Подошла, разбудила:

— Товарищ командир! Вы не заболели? Может, чайку?

А теперь ему не спалось. Он лежал на жесткой полке, смотрел в потолок вагона, думал.

Шутка ли, от Читы ему нужно проехать тысячу семьсот километров по железной дороге до станции Тыгда, потом сто двадцать на попутной машине, а оттуда уже самолетом. Огромна Читинская область. И это только на восток. А если на запад, то там еще четыре сотни километров. На север и говорить нечего — до самой Якутии, а на юг — до маньчжурской границы. Припомнилась газетная заметка: в Зейско-Учурском районе, откуда шел тот караван, эвенкийский колхоз «Пионер» получил в вечное пользование, по государственному акту, сто тысяч гектаров земли, а в колхозе всего сотня человек. Не обрабатывают они эту землю, охотничают да пасут оленей. Стада у них тысячные…

Долго готовил Дорохов эту поездку. Все оказалось куда сложнее, чем предполагалось вначале. Ударили морозы, пали снега, и только тогда решили осуществлять намеченное. Александр взглянул в примороженное окно. На полянах лежал снег. Обронили лиственницы нежную хвою, и тайга стала по-зимнему белой.

Он отчетливо помнил, с какой завистью смотрел в детстве на проходившие поезда. Скорее, это была и не зависть, а щемящее чувство утраты. Проходил мимо поезд, и хотелось бежать за ним вслед, догнать и мчаться в чужие края. Дорохов прикрыл глаза и усмехнулся. Было это давно, словно в другой жизни.

Тот двенадцатилетний паренек собрал однажды таких же огольцов, и решили они махнуть за границу, освобождать от ненавистных мандаринов китайских кули. Кончилось все плачевно. Всыпали классно — по первому разряду. Жили они тогда в военном городке, все приятели были тоже дети военных. Чтобы драться с мандаринами, нужно оружие, вот и «заняли» они у своих отцов-командиров револьверы и пистолеты. Самое интересное то, что Сашку порола мать. Отец, сжав зубы, молчал, а потом приказал: «Ну, хватит». Позже понял Александр, что у отца была недюжинная сила воли. Понял, что за оружие, которое он стащил, не миновать бы отцу трибунала. Отец! Саша перестал уже надеяться, а тут пришло письмо. «Жив, здоров, воюю. Просто не мог сообщить раньше». Не мог! Что же с ним там происходило? Хорошо, что письмо отправлено всего десять дней назад. Может, еще живой?..

Летчик, высокий молодой парень, упакованный в меха, словно только что вернулся с Северного полюса, подтолкнул его ко второй кабине. Забираясь в самолет, Дорохов увидел перед кабиной пилота козырек из целлулоида, на двух же других их не было, и кабины походили на ящики, обитые фанерой, покрытой лаком.

— Садись лицом к хвосту, меньше продует. Козырьки мы поснимали, чтобы не мешали перевозить груз, — объяснил пилот.

Но Александру хотелось лучше видеть, и он уселся лицом к винту. Несмотря на низкую скамейку, похожую на ту, что возле печи ставят под ноги, его голова и плечи оказались снаружи.

СП-3 — санитарно-пассажирский трехместный самолет — пробежал по заснеженной взлетной полосе, оторвался и тут же над аэродромом кругами стал ввинчиваться в небо, набирая высоту. На нем развозили не только врачей и больных. Когда не было экстренных рейсов, на таких самолетах отправляли пассажиров и почту.

Перед взлетом пилот поинтересовался, как устроился пассажир.

— На оленях ездил, на лошадях тоже. На плотах и лодках плавал, а вот на собаках да на самолетах не приходилось.

— На собаках оно, конечно, вернее, но ничего, привыкнешь. Достань-ка там под скамейкой ремни, я тебя пристегну покрепче, чтобы ты с первого раза не потерялся, — отшутился пилот.

Лететь было интересно, внизу причудливо извивалась река. Она уже стала, и в отблесках солнца лед казался тонкой черной лаковой пленкой. Тайга изредка расступалась, и появлялись небольшие поселки. Хребты сопок были совсем рядом. На перевале треск мотора согнал стадо оленей.

Летчик указал рукой в лохматой перчатке на видневшиеся вдали строения и начал снижаться. Прииск Октябрьский оказался большим поселком. В центре виднелось несколько двухэтажных домов, длинные склады, отвалы уже промытой золотоносной породы и множество крохотных избушек, от которых в небо тянулись столбы белесого дыма. Самолет приземлился так же мягко, как и взлетел.