Рецепт Екатерины Медичи

Надо полагать, от Пауля Шаттена — Марика еще раз взглянула на фото — все, как одна, ее знакомые девушки просто с ума сошли бы. Какое странное совпадение: два Пауля, два красавца итальянского типа…

Или нет никакого совпадения, и Пауль на самом деле один?

Стоп, стоп… Торнберг намекал, что Вернер — полная противоположность Хорстеру. Хорстер — нацист, фанатик, фашист. Кто может быть полной противоположностью фашисту? Только антифашист! Антифашисты занимаются спасением евреев. Например, на рю Лурмель около русской церкви Марика совершенно точно видела нескольких евреев. Наверняка мать Мария прячет их у себя.

Пауль работает на Сопротивление. Он антифашист. Вернер тоже был антифашистом, поэтому понятно, почему Лотта помалкивала о нем. И она дружила с Паулем. Какое странное, поразительное совпадение! Загадки, загадки…

И еще одна загадка. Почему Лотте о смерти Вернера сообщил фон Трот? Он что, тоже знал Вернера? Откуда? Да нет, скорее всего, Лотта, обеспокоенная исчезновением жениха, попросила заботливого начальника отдела навести справки в тех местах, где обычно наводят справки о пропавших или погибших. И фон Трот узнал страшную новость.

Ну да, скорее всего, именно так. Хотя… что там еще говорил Торнберг? Что он говорил о фон Троте? Якобы тот начал играть в какие-то политические игры?

Нет, конечно, нет. Адам фон Трот слишком умен, чтобы ввязаться в какие-нибудь безнадежные комплоты, пусть даже у них самые благородные цели. Наверное, речь идет о каких-то подковерных играх, чисто карьерных.

Так, надо взять фотографию и возвращаться в министерство. Причем как можно скорей! Перерыв подходит к концу. Во второй половине дня может появиться фон Трот. Спросить его? Намекнуть на то, что известно Марике? Вернее, на то, о чем она догадалась? Или не надо?

Нет, лучше молчать. Только попытаться узнать подробности о Лотте… Или тоже не надо? Ей ведь теперь уже ничто не поможет!

Она стойко держалась весь день до вечера, не покладая рук трудилась вместе с Аделаидой Венцлов над этим проклятым каталогом, через каждые полчаса выбегая в коридор и спрашивая кого-нибудь, не видели ли фон Трота. Идти в приемную не хотелось, но все же пришлось. Гундель (то есть, простите, фрейлейн Ширер) сухо проинформировала — другого слова не подберешь! — что начальника сегодня уже не будет.

После этого силы сдерживаться у Марики кончились. Она кое-как дотерпела до конца рабочего дня, но, лишь только оказалась за порогом министерства, начала плакать — и даже внезапное появление у нее дома Урсулы не смогло ее утешить. Урсула вообще впервые услышала о судьбе Лотты (обе они дружили с Марикой, но между собой только легко приятельствовали) и тоже едва не лишилась сознания от ужаса. Впрочем, она всегда была разумной девушкой и изо всех сил пыталась успокоиться.

— Марика, мы ей уже ничем не сможем помочь, — говорит Урсула. — Ну что проку так себя изводить?

Это правда. Но Марика никак не может успокоиться. Она плачет весь вечер. Да и Урсула Лансдорф, ее подруга, тоже плачет, хоть голос ее звучит рассудительно и вроде бы даже холодно.

— Мы с тобой похожи на двух пропойц после целой ночи возлияний, — говорит Урсула, подходя к зеркалу. — Боже мой, мои глаза только пальцами открыть можно, так веки опухли! Дай мне тушь для ресниц. Может быть, накрашусь — стану не такой уродиной. А то ведь на люди выйти нельзя. Давай собирайся, Марика.

— Я никуда не пойду, — всхлипывает та.

— Пойдешь, пойдешь, — всхлипывает и Урсула. — Ты тут рехнешься от горя в одиночестве. А поскольку я тебя не оставлю, значит, и я рехнусь. Нет, нам нужно отвлечься. На танцевальный вечер ехать — это кощунство, я понимаю, но такое сборище, как то, куда меня пригласили… Это ведь то, что нам нужно, как ты не понимаешь? Особенно тебе, глупышка!

— Особенно мне? — Марика поднимает заплаканные глаза.

Какой смысл переживать над тем, что изменить не можешь, — таков был принцип жизни Урсулы. Другое дело, если есть шанс попытаться это сделать.

Нынче вечером, считала Урсула, у них с Марикой такой шанс был. Одна из ее приятельниц, журналистка Ада Гройс, собирала у себя дома на Савиньиплац, в модном квартале, где обитала поощряемая руководителями рейха богема, еженедельную вечеринку. Ада всегда приглашала каких-то невероятно интересных людей. В прошлый раз Урсула видела у нее Ольгу Чехову, знаменитую русскую актрису, по слухам, любовницу не то Гитлера, не то Гиммлера, не то Геринга, а может быть, и всех сразу. Две недели назад у нее был известный актер и режиссер Виктор де Кова со своей женой-японкой. Невероятно экзотическое зрелище эти узкие глазки и кимоно! Прием продолжался допоздна, очень много танцевали, дорвавшись до любимой забавы. Ведь танцевать в публичных местах уже давно категорически запрещалось, нарушителей строго наказывали. Дипломатические представительства и частные квартиры — это были последние оазисы танго, фокстротов и всего прочего, столь приятного и необходимого. А сегодня Ада приглашает к себе саму Анне Краус, знаменитую ясновидящую!

— Ты что, не слышала о ней? — Урсула даже глаза закатывает, не веря, что такое может быть. Впрочем, Марика всегда была не от мира сего. Загадочная славянская душа, что с нее возьмешь! — Ну вот заодно и познакомишься. Она обещала ответить на все вопросы о прошлом, настоящем и будущем. Ты вполне можешь поговорить с ней о Бальдре…

Урсула в курсе печальных обстоятельств подруги. Не вполне, конечно, — Марика и словом не обмолвилась о кошмарном опыте Торнберга и некоторых других обстоятельствах, просто сказала, что в Париже Бальдр увлекся другой женщиной, причем до такой степени, что изменил Марике с ней. Это потрясло Урсулу чуть ли не так же, как известие о самоубийстве Лотты. Разумеется, она не верит в то, что связь Бальдра с какой-то там парижанкой продлится долго. Француженки (Марика не говорила о национальности Дамы с птицами) просто не созданы для того, чтобы на них женились, — с ними можно только развлекаться. Откуда в таком случае берутся маленькие французы, Урсула не задумывается. Ну, видимо, рождаются вне брака, от случайных связей! В любом случае Бальдр одумается и вернется к Марике. Вопрос только когда? Именно для того, чтобы отвечать на такие вопросы, и существуют ясновидящие. Причем Анне Краус — не какая-нибудь шарлатанка. К ней обращаются за консультациями высокопоставленные офицеры рейха! [37] Кроме того, она отличный психотерапевт. Урсула сама знала одного господина, который едва не свихнулся, пока служил в России, в Минске, и только Анне Краус помогла ему своими советами. Более того — она натурально спасла ему жизнь, порекомендовав под любым предлогом покинуть Минск. Тот господин послушался, выхлопотал себе новое назначение в Берлин, а буквально через неделю после его переезда дом, в котором он квартировал в Минске вместе с некоторыми другими высшими офицерами, был взорван какими-то сумасшедшими подпольщиками! После этого слава Анне Краус взлетела чуть ли не до того же уровня, что и слава Крафта, спасителя фюрера. И если Анне Краус способна видеть жизнь и смерть, то уж в сердечных делах она наверняка разбирается как никто другой!

37

Ясновидящая Анне Краус — историческое лицо.

Марика всегда знала, что Урсула может убедить кого угодно и в чем угодно, тем более — ее, которая вообще всегда со всеми соглашается. Вдобавок ей и самой не слишком-то хочется проводить вечер в одиночестве, в слезах. Можно уверить себя, что ты ждешь Бальдра, но, во-первых, Бальдр еще ни разу не давал о себе вестей после их возвращения из Парижа, а во-вторых, ждать этого вряд ли стоит: уже во время пути в Берлин Марика для него словно бы не существовала, он был как бы замумифицирован в своем горе. И даже в самом лучшем случае, если он, предположим, одумается и решит вернуть прошлое, командование вряд ли даст ему увольнительную сразу после приезда из недельного отпуска. Поэтому вечер Марике предстоит одинокий, печальный, утопленный в слезах и, главное, в воспоминаниях, от которых некуда деться.

Нет, этого она не хочет. Поэтому она умывается, причесывается, красит губы, надевает славненькое черное платье в белый горох (и скромно, почти траурно, и в то же время вполне нарядно), прикалывает у горла белый бант в меленький черный горошек (очень элегантная и модная новинка!), надевает черную шляпку с белой лентой, мимоходом задвинув в самую глубину шкафа, чтоб не попадалась на глаза, картонку с приснопамятным сомбреро, которое стало причиной стольких бед, бережно натягивает чулки (все те же, последние!), надевает туфли и берет в руки черную лаковую сумочку, куда перекладывает портмоне с документами и кое-какими деньгами.