Рецепт Екатерины Медичи

Будет ли у них это «потом»?

Ну, вот заодно и выяснится.

У Марики даже ноги дрожат от нетерпения, так хочется поскорей броситься к Сильвии Герсдорф. Однако до конца дня нечего и думать об этом. Во-первых, Сильвия тоже на работе: она преподает рисование в школе, а где та школа находится, Марике неизвестно. Во-вторых, вдруг фон Трот захочет закончить утренний разговор? Надежды на это мало, но все-таки стоит досидеть в АА до конца рабочего дня! В-третьих, если кто-то узнает, что она второй день подряд прогуливает, да еще после поездки в Париж, ее в самом деле могут уволить. Не хотелось бы!

Марика наконец отбывает этот день, как некую каторжную повинность. Фон Трот не вызывает ее к себе, и в семь вечера она одной из первой вылетает из здания АА, вскакивает в первую же машину, которая останавливается на взмах ее руки, и просит отвезти ее на Зоммерштрассе. Водитель серого «Опель-Кадета», франтоватый молодой человек с усиками точь-в-точь как у известного разбивателя женских сердец, киноидола прошлого десятилетия Конрада Вейдта в фильме «Ночь решений», где вместе с ним играла Ольга Чехова, смотрит на Марику настороженно:

— Вы там живете, на Зоммерштрассе?

— Нет, а что? — удивляется она. — И если даже да, то опять-таки что?

— Вы в каком городе обитаете, прекрасная фрейлейн? — спрашивает «Конрад Вейдт».

— А вы? — уточняет Марика, пропустив мимо ушей комплимент, как не соответствующий действительности: после тех потрясений, которые ей пришлось пережить, после вчерашних беспрерывных слез, о Господи…

— Я-то в Берлине, — информирует молодой человек. — Я живу в Берлине, а значит, я осведомлен о том, что на Зоммерштрассе после ночной бомбардировки четыре дня назад не осталось ни одного целого дома.

— Боже милосердный! — беспомощно выдыхает Марика. — Это правда?!

— Кто же в наше время шутит такими вещами? — устало пожимает плечами «киноидол». — У меня там жили друзья. Я пытаюсь найти их — и не могу. Объездил больницы, морги, полицейские участки, куда стекается информация… А может быть, они до сих пор под развалинами. Те, кому довелось остаться в живых, оставили на уцелевших стенах свои фамилии и новые адреса. Я их все прочел, но так и не нашел своих…

— Какой ужас… — бормочет Марика. — А Герсдорф? Вы не помните фамилии Герсдорф?

— К сожалению, нет, — качает головой «Конрад Вейдт». — Но я искал только Вазеров… Ну, что мы стоим? Отвезти вас на Зоммерштрассе? Будете искать?

Марика молча кивает. Сильвия и Эрик — единственный путь к Бальдру!

Да, ее водитель оказывается прав. Дома на Зоммерштрассе выгорели почти все без исключения, хотя пожары уже погасили. Сама улица более или менее расчищена от обломков камня, только кое-где посредине еще громоздятся искореженные трамваи, которые невозможно вывезти, пока окончательно не разберут завалы. Проехать здесь никак нельзя, поэтому Марика прощается с «Конрадом Вейдтом» (он только плечами передергивает в ответ на робкую попытку сунуть ему деньги) и идет пешком, держась середины улицы. Ветер вздымает пыль и пепел в развалинах, поэтому Марика закрывает лицо носовым платком. Сквозь завалы пытается пробраться груженный вещами «Студебеккер», отчаянно сигналя. Люди надеются спасти свое имущество… Какая-то женщина хватает Марику за руку, крикнув, что стена шатается, и они обе бросаются бежать. Остановившись, отдышавшись и взглядом поблагодарив женщину, которая виновато улыбается (стена стоит непоколебимо, оказывается, тревога была ложная, но в таком деле лучше переосторожничать, чем зазеваться!), Марика видит смятый в лепешку почтовый ящик. Около него кое-где валяются мокрые, грязные, затоптанные конверты.

«Я же хотела написать дяде Георгию, спросить про Торнберга! — вдруг вспоминает она. — Приду домой и напишу. Вряд ли Адам фон Трот еще раз будет со мной откровенничать, я просто попалась ему в минуту слабости. Надеюсь, дядя скажет мне всю правду про Торнберга».

Перед одним из разрушенных зданий собралась толпа: все смотрят на девушку лет шестнадцати. Она стоит на куче камня, поднимает кирпичи один за другим, тщательно вытирает с них пыль и снова бросает. Кто-то за спиной Марики бормочет, что вся семья этой девушки погибла под развалинами и бедняжка сошла с ума…

Марика отворачивается, быстро вытирает глаза, полные слез. Уходит прочь. Невозможно, чтобы столько бед свалилось разом и еще оставались слезы плакать над чужой бедой! Над чужой? Но не такова ли, как эта девушка, сейчас и она сама, Марика Вяземская? Она тоже потеряла или в любую минуту может потерять все, все. Если Бальдр не вернется к ней… Если опасные игры Ники и Алекса кончатся тем, чем кончались почти все на свете комплоты одиночек, направленные против страшной, грубой, неумолимой силы… Если самолеты союзников будут чаще бомбить Вену, где живет — пока в безопасности — ее семья… В наши дни никто не застрахован от кошмарных потерь!

Ага, вот и те надписи, о которых говорил водитель «Опеля»! Мелом на почерневших стенах, которые выглядят более или менее стойкими, начертано крупно и как можно разборчивей:

«Дорогая фрау Баум, где вы? Я ищу вас повсюду. Переселяйтесь ко мне. У меня есть для вас место!» Или: «Из этого подвала всех спасли!» Или: «Ангелочек мой, куда ты пропала? Я страшно беспокоюсь. Твой Фриц»… И Марика, читая надписи, снова начинает плакать, как плачут все, кто ходит меж стен, вглядываясь в белые буквы на черных, обугленных стенах, отыскивая в общем аду чуть приметную тропинку в свой личный, маленький, домашний, семейный, любовный рай…

Марика чуть ли не слепнет от слез и далеко не сразу улавливает смысл надписи, на которую смотрит уже несколько минут. Она начертана большими печатными буквами на столбе: «Сильвия Герсдорф жива и здорова, она находится в доме у антиквара Бенеке». Господи милостивый, святые угодники, спасибо вам!

Марика хватает за рукав какую-то девушку с кошелкой, которая решительным шагом направляется в самую глубь развалин. Ясно, что она надеется поискать хоть что-то из вещей, своих или чужих, оставшихся в целости.

— Ради Бога, фрейлейн, где дом антиквара Бенеке?

— На углу, сразу за магазином Крафта, — отвечает девушка и тотчас виновато улыбается: — Ох, я и забыла, что магазина Крафта больше нет! Идите вон туда, направо, и, как только кончатся развалины, сразу увидите три целых, неразрушенных дома. В том, который посредине, и живет герр Бенеке. Однако у него не антикварный, а букинистический магазин. Он продает только старые книги, больше ничего. Передайте ему привет от Флоры, скажите, вся наша семья спаслась, и даже старая Сьерра.

Марика снова начинает рыдать.

— Сьерра — это кошка, — зачем-то уточняет Флора, машет Марике рукой и уходит в развалины.

Марика идет, пытаясь удерживать слезы. Угомонись, сделай перерыв, уговаривает она сама себя. Сейчас снова придется лить их в три ручья, слушая рассказ Сильвии о бомбежке, которая разрушила ее дом, и рассказывая ей о другой бомбежке, парижской, которая разрушила жизнь Марики и Бальдра…

Однако она ошибается…

Дверь с табличкой «Антикварный магазин Бенеке. Старинные книги» заперта снаружи на такой толстый брус, что он немедленно вызывает в памяти Марики воспоминание о том глухом Средневековье, в которое ей «посчастливилось» заглянуть в Париже. И то — заглянуть туда было, такое впечатление, легче, чем в эту дверь. Марика безнадежно стучит в темное толстое стекло в верхней половине двери — настолько толстое, что его не вышибло даже взрывной волной при бомбежке. Оконным стеклам повезло гораздо меньше — окна плотно забраны ставнями, а внизу, на тротуаре, валяются осколки. Марика стучит, стучит… Да куда же пропали все обитатели этого дома?!