Рецепт колдуньи. Сборник
Шрифт:
И смотрела в окно, будто раздумывала. Когда ее хотели мужчины, она всегда медлила: у нее была власть, пока она могла отказывать. Потом диктовали они.
Сбросила кофту, долго отстегивала пояс с чулками, сняла лифчик, подошла к зеркалу. Не каждая в тридцать пять лет имеет такие крепкие груди. Не рожала. Сохранила. Для кого? Чтобы показывать старику?
— Пройдись, — просил старик. У старика было много порнографических видеокассет с голыми блондинками, но он любил смотреть на нее, может быть, потому что раньше не только смотрел.
Старик еще недавно был кинорежиссером. Она, закончив актерский факультет, актрисой не
— Какая замечательная задница! — сказал он, увидев ее.
«Хам», — подумала она тогда.
— Ты кто? — спросил он.
— Ассистент по актерам.
— На какой картине?
— Сейчас в простое.
— Будешь работать у меня.
Он отчислил из группы ассистентку, которая у него работала, и взял ее. Она стала его любовницей.
— Пройдись, — снова попросил старик. Она прошлась, как ходят манекенщицы по подиуму, поворачиваясь, чтобы он все рассмотрел. Иногда он гладил ее грудь и ягодицы холодными худыми пальцами. Он худел, это нормально — старики или усыхают, или разбухают.
— Мне осталось немного. У меня рак, — признался он. — Все это достанется тебе.
— Что достанется? — переспросила она, хотя знала, о чем он говорит.
— И Пикассо, и Кустодиев, и малые голландцы.
— У тебя есть дочь. Она наследница.
— Она далеко. В Америке. А ты придешь и заберешь!
— Как же я заберу?
— Я тебе скажу, когда забирать.
— А если ты будешь в больнице?
— Я тебе дам ключи.
Старик не стал киноклассиком, но за постановку фильмов и классикам, и не классикам платили одинаково. Он был бережливым и считал, что вещи должны служить вечно. Он не полнел и держал одинаковый вес десятилетиями не потому, что рекомендовали врачи, ему было жаль выбрасывать пиджаки, которые еще можно носить. И по сей день у него стоял ламповый радиоприемник, и ездил он на двадцать первой «Волге» с никелированным оленем на радиаторе, сорокалетие которой он недавно отметил. Зато ни у кого из его коллег не было уникального, раннего Пикассо — портрет женщины с огромным задом и маленькой, почти незаметной головкой.
Когда старик ушел на пенсию, она продолжала приходить к нему. Старик всегда выставлял ее любимое вино. Она, наслаждаясь вкусом и ценою вина в стоимость ее ассистентской зарплаты, пила, не торопясь, мелкими глотками, закусывая любимым шоколадом «Гвардейский».
— Откуда у тебя деньги на такую роскошь? — спросила она.
— Кое-что продаю, — ответил старик.
Он продавал то, что предназначалось или почти уже принадлежало ей.
— Не продавай, вино этого не стоит, — сказала она. Теперь она приносила ему еду. Пришлось тратить свои небольшие сбережения. Но она понимала: разумно сегодня потратить немного, чтобы завтра получить в тысячу, нет, в десятки тысяч раз больше.
Когда ей позвонила приятельница со студии и сообщила, что он попал в автокатастрофу, она, помня о ключах от квартиры, которые он обещал ей дать, спросила:
— Он где?
— В Склифе.
Так москвичи называют Институт «Скорой помощи».
Она не стала расспрашивать, где и как произошла авария, потом узнается, она хотела первой приехать к нему.
В институте ей сказали, что старик в коме.
— Вы ему кто? — спросили в реанимации.
— Я ему самый близкий человек, — ответила она и добавила: — После
смерти его жены. Он живет один. В квартире осталась собака, ее надо кормить и выгуливать.Все было правдой. Не близкая женщина не ходит перед мужчиной, даже старым, голой. И про собаку правда. Старый десятилетний пекинес терпеть ее не мог, потому что когда старик был мужчиной, то закрывал пекинеса на кухне. Кобель не мог простить своей изоляции и несколько раз пытался вцепиться ей в ноги. Теперь, когда она приходила, старик закрывал собаку.
— Сейчас еще дежурит бригада, которая его привезла, они говорили что-то о собаке.
К ней вышел врач, плотный, сорокалетний, седоватый. Ей такие мужчины нравились. И она по его взгляду сразу поняла, что он с нею хотел бы переспать, женщины это понимают без слов, как, впрочем, и мужчины. Доктор тоже понял, что он с нею договорится.
— Стойкий старик, — сказал доктор. — Все предусмотрел. Был уже при коме, но попросил остановиться возле его дома, мы как раз проезжали мимо. Я отнес ключи соседке, чтобы она взяла собаку, как он просил.
— Как он? — спросила она.
— Шансов почти нет. Дайте ваш телефон. Я вам позвоню.
Она считала быстро. Доктор дежурит через двое суток на третьи. Значит, он не надеялся, что старик проживет трое суток. Он ей позвонит, чтобы выразить соболезнование. Второй раз он позвонит и спросит, как она себя чувствует и может ли он ей чем-то помочь. Потом он позвонит и предложит встретиться. Она согласится. Но чтобы женщина согласилась, мужчина должен сделать женщине приятное или необходимое. Сейчас ей было необходимо повидать старика.
Она понимала: ждать, пока старик придет в сознание, бессмысленно. Она предусмотрела все, кроме аварии. Мог быть, конечно, инфаркт, но у старика было здоровое сердце тощего, спортивного человека.
Она вышла во двор, села на скамью, на которой сидела женщина в чалме из бинтов. Такое соседство устраивало: когда болит голова, с разговорами не пристают. Ей надо было подумать.
Если бы у нее были ключи, через час она вывезла бы картины, достала из замурованной в стену трубы двадцать золотых царских червонцев, золотые часы-браслет «Наири» Ереванского часового завода, кольца с бриллиантами его покойной жены. Из книги «Колхозное право» достала бы припрятанные доллары, даже самому умному вору не придет в голову просматривать книги по колхозному праву.
Ключ от квартиры у соседки. Надо найти повод зайти в квартиру, но повод не находился. Она знала только, что соседка до выхода на пенсию работала водителем трамвая, как говорил старик, вагоновожатой. Она и видела соседку раза два.
Соседка открыла ей дверь, но в свою квартиру не пригласила.
— Я из больницы, — сказала она, не рискнув произнести «из реанимации», вагоновожатая могла не знать этого слова. — Надо нанимать сестру на индивидуальный пост. Я говорила с ним. Он просил взять деньги в ящике стола.
— Не надо никаких денег, — ответила соседка. — Он в реанимации, в коме.
— Но я только что от него!
— Не пускают к нему, — сказала соседка. — Мне только что звонили.
— Врач?
— Санитарка. Знакомая моих знакомых.
— Мне надо взять его любимые четки. Они успокаивают его.
— Его сейчас лекарства успокаивают. Не пущу я тебя.
— Тогда с милицией пустите.
— И с милицией не пущу. Нет тебя в списке.