Река, что нас несет

А Земля меж тем с невероятной быстротой вращалась вокруг Солнца, и на ней роились честолюбивые замыслы, множились победы, убийства, открытия, пытки, эпидемии, радости. Но здесь, возле башни, солнце склонялось к закату так медленно, что казалось неподвижным; птицы щебетали, а хлеб, словно манна небесная, неторопливо падал из костлявых рук. «Если бог печется о птицах небесных…» Бог его руками крошил хлеб и бросал крошки на землю. Все было очень просто, жизнь казалась безоблачной, и в самой ее мимолетности заключалась вечность. Человек дышал спокойствием и миром.

Вдали, над замком и селением, тоже наступал вечер. Мягкий золотистый свет еще покоился на разрушенных зубцах стен, а крошечный поселок уже погрузился в темноту. Когда слепой пересекал площадь, направляясь к лагерю сплавщиков, куда его пригласили поужинать в благодарность за игру на свирели, какой-то человек остановил его под аркой у здания аюнтамиенто. Они говорили довольно долго.

Затем слепой, чем-то озабоченный, пошел дальше. Ему предстояло выполнить довольно щекотливое поручение, а ото было не так-то просто: девушка была очень недоверчива и не робкого десятка. Хорошо еще, что утром он не сказал всего, что учуял в запахе ее платка… А теперь он должен подойти к пей и ни с того ни с сего затеять разговор, чтобы выполнить поручение незнакомого человека. Да, не так-то ото просто. Откуда он мог узнать, что слепой был у сплавщиков?

— Послушай, Романсильо, сыпок, — спросил он мальчика, — какой из себя человек, который только что говорил со мной? Он городской?

— Нет, похож на деревенского, только из важных.

— В галстуке? С цепью? С кольцами?

— Галстука нет, а цепь есть. И толстое кольцо на мизинце.

Откуда он мог узнать? Наверное, слышал свирель. Ходил вокруг лагеря и слышал… А потом подкараулил и… Теперь попятно… Видно, здорово задела его эта девушка… но это не любовь… На влюбленного он не похож.

— Он молодой?

— Да так: ни молодой, ни старый.

Стало быть, средних лет. И все же любовь тут ни при чем. Влюбленного слепой за километр чует! Почему же ему так надо увидеться с пей? Десять дуро за такое поручение не каждый даст. Что ж, придется выполнять. Ну да ладно, как-нибудь справится. Черт возьми, как впиваются в ноги проклятые камни!

— Куда ты меня ведешь, окаянный?

— Тут везде камни.

— Знать бы, где мы… А! Я чую дым костра и слышу всплески реки, по вечерам прилив сильнее.

— Уже совсем близко.

— Держи ухо востро. Ты же знаешь, мне надо поговорить с девушкой.

— Она сейчас у родника, дед!

— Одна?

— Да!

— Так веди меня туда скорее, окаянный!

Старик с трудом поспевал за проворным мальчишкой, но, едва услышав, как льется струя, уже наполовину заполнившая кувшин, замедлил шаг, чтобы девушка не заподозрила, что он торопится. Паула с неприязнью ответила на его приветствие. Старик заговорил как можно любезнее.

— Прости меня за утреннюю шутку, милая. Ведь я по сказал бы о тебе ничего плохого.

— А что вы знаете обо мне плохого? — спросила Паула, скрывая резкостью тревогу. Слепой это сразу же почувствовал.

— И то верно, ты сама себе хозяйка и знаешь, что и когда говорить… Я только по хотел бы отплатить за добро злом…

— Вы мне не сделали ничего плохого, — ответила Паула.

Струя воды уже наполнила кувшин по самое горлышко. Слепой подтолкнул поводыря, давая понять, что ему пора удалиться.

— У меня и в мыслях не было, — твердо произнес старик, — но если бы ты захотела, я знаю, он все уладил бы.

— Он? Кто это?

— Тот человек, который тебя ищет.

Вода полилась через край, он услышал, как Паула подняла кувшин. И почти физически ощутил, с каким напряжением она размышляет над тем, как ей отбиться от его намеков.

— Меня никто не ищет.

— Он приехал сюда из Сотондо.

Кувшин выскользнул из ее рук и едва не разбился.

— Что вам от меня надо? Какую дурную весть вы несете? Какой камень держите за пазухой?

Слепой поднялся.

— Зря так говоришь, девушка. Я не держу камня за пазухой. Мое дело передать тебе то, что меня просили, а потом я буду нем, как могила. Какой мне прок причинять вред распустившемуся бутону? Мы сейчас одни, верно? Я скажу тебе все, как есть, а дальше решай сама.

— Ну что ж! Выкладывайте начистоту и давайте покончим с этим.

— Так вот: когда я возвращался из села, куда ходил за подаянием, меня остановил какой-то человек и сказал, что его зовут Бенигно.

— Бандит!

— Чего не знаю, того по знаю. Скорее всего, он пронюхал, что утром я был с вами, а потому спросил, не вернусь ли я еще в лагерь. Я ответил ему, что глупо пренебречь любезным приглашением сплавщиков. Тогда он поинтересовался, с ними ты или нет. А когда я ответил, что с ними, велел мне кое-что сказать тебе.

— Знать ничего не хочу об этом мерзавце.

— А что ты выгадаешь от того, что ничего не узнаешь? Если он желает тебе зла, чем больше ты будешь о нем знать, тем для тебя лучше… Он только просит тебя с ним встретиться.

— Чтобы снова заманить в ловушку?

— Там и узнаешь. Я же тебе сказал. Он говорит, что может донести на тебя в жандармерию…

— Пусть доносит.

— На тебя… и на твоего дружка.

Девушка смолкла, и слепой понял, что коснулся самого для нее больного. Будь этот Бенигно похитрее, знал бы, куда бить. Пожалуй, если ему подсказать, он даст еще десять дуро. А то и все двадцать.

— А что он может донести?

— Вам лучше знать. Я только бедный слепой. Наверное, что-нибудь может.

— На нас ему нечего доносить.

— Даже если и нечего, наплести можно все что угодно — и правду, и напраслину. А пока жандармы разберутся…

Паула хранила молчание. Казалось, невозможно было услышать, как она ломает пальцы, но слепой слышал. Услышал он и кое-что еще.

— Тише. Сюда кто-то идет.

— Знаю.

Он слышал, как она подняла кувшин, но не знал, куда она его поставила. Вероятно, на свое мягкое бедро.

— Идемте со мной.

Через несколько шагов, разминувшись со встречным, они остановились в сумеречной прохладе деревьев.