Река голубого пламени

— Пожалуй, настало время рассказать вам кое-что о себе, — сказал он.

Я взглянула на него с легким удивлением — Уильям всегда был самым скрытным из нас в том, что касалось его реальной ситуации, — но предположила, что это как-то связано с ощущением «камеры смертников», которое мы все сейчас испытывали.

— Если ты этого хочешь, разумеется, — ответила я. — Я солгу, если скажу, что меня это не интересует. Но ты ничего мне не должен.

— Разумеется, нет, — бросил он с оттенком свой привычной уже заносчивости. — Я никому и ничего не должен.

Но вместо того чтобы отреагировать на резкость, я впервые заметила, что нечто в его акценте — том самом акценте, который, как я сама слышала, много раз использовался для создания комедийного эффекта в фильмах и драмах, где действие происходит в Британии, и где, очевидно, полагают смешным само звучание языка Северной Англии, — так вот, нечто в его акценте показалось мне непоследовательным. Гласные звучали слегка неуклюже, а два «ни» прозвучали чуточку различно.

Он немного помолчал, а потом, словно прочитав мои мысли, сказал:

— Знаете, я не всегда так говорю. В реальной жизни.

Я промолчала. Он объясняет или оправдывается? Я не могла понять, почему он стал таким разговорчивым, хотя люди по-разному реагируют на стресс и разные несчастья.

— Понимаете, на самом деле я совершенно иной. В РЖ. — Он махнул рукой, взметнув полу плаща наподобие крыла летучей мыши. — Весь этот прикид — так, баловство. Попытка немного развлечься.

И тогда впервые за несколько дней я пожалела о том, что не могу видеть так, как видят все люди. Мне захотелось взглянуть ему в глаза и разглядеть то, что он в них прячет.

Уильям придвинулся ближе:

— Сейчас я скажу кое-что забавное. Но обещайте, что не расскажете остальным. — Он не стал ждать моего согласия или несогласия. — На самом деле я совершенно не такой — все эти вампирские штучки, смертельно-прекрасный костюмчик и прочес… это совсем не мое. Начнем с того, что я стар. —Он негромко и нервно хохотнул. — И даже очень стар. Мне уже несколько месяцев как стукнуло восемьдесят. Но мне все еще нравится иногда повеселиться.

Я представила его стариком, и в этом был определенный смысл, но все же так до конца и не поняла, что происходит. Например, я не была уверена, что он — это он,и спросила об этом напрямую.

— Да-да, я старик, а не старуха. И ничто не возбуждает меня лучше полномасштабного прикола. Я годами не выходил из дома. И как вы назовете такое поведение — то есть кому какое дело,кем человек изображает себя в Сети?

Пришлось его спросить. У меня возникло чувство, что мной определенным образом манипулируют:

— Если никому до этого нет дела, то зачем ты… вы мне это рассказываете, и при этом, похоже, чего-то стыдитесь, Уильям?

Вопрос застал его врасплох. Он немного отодвинулся — я ощутила, как он кутается в плащ наподобие сидящей на ветке под дождем птицы, прижимающей к телу крылья.

— Наверное, просто захотелось кому-нибудь рассказать. На тот случай, если с нами что-то случится. Ну, вы меня понимаете.

Я уже пожалела, что невольно оттолкнула его. Говорят, солдаты в траншеях перед боем часто рассказывают о своей жизни тем, кого видят впервые. Вероятно, нет ничего более интимного и одновременно столь связывающего людей, чем приближение смерти.

— Что привело вас в Сеть? — спросила я уже мягче.

Он ответил не сразу, и у меня возникло странное чувство, что он готовится рассказывать долго, но сперва хочет убедиться, что помнит все подробности — словно взрослый, собирающийся рассказать сказку малышу. Но когда он заговорил, то слова его прозвучали искренне:

— Я уже немолод, — начал он, — но люблю молодых. Точнее, люблю ту свободу, которая есть у них сейчас, но никогда не было у меня. Восхищаюсь тем, что они могут просто быть, кем хотят — создать себе новый сим, попасть в новый мир, стать кем угодно. А когда я был молод, мне все приходилось делать лицом к лицу, и по мере того как знакомые лица одно за другим уходили навсегда, мне все меньше и меньше нравилось свое лицо — понимаете, о чем я? Оно вовсе не ужасное, боже упаси, но и в восторг не приводит. Не… запоминается. Поэтому, уйдя наконец из почтовой службы — я был инспектором, заведовал региональным инспекционным центром, и ушел на пенсию лет десять назад, — я создал себе новую жизнь в Сети. Где никого не волновало, кем я был на самом деле, а лишь то, кем я стал в онлайне. И я создал себе этого персонажа, Сладкого Уильяма, и постарался придать ему максимум возмутительности. Сексуальные роли, социальные любезности… я гнул их по-всякому, пока они не начинали вопить — пожалуй, можно и так выразиться. Учил наизусть стихи забытых поэтов — кое-кого из «Новых битников», а заодно и творения старикашек из «Тихого апокалипсиса», — и выдавал их за свои. Никогда в жизни мне еще не было так хорошо, и я даже удивлялся, почему не ушел на пенсию раньше.

А потом несколько молодых ребят из числа моих онлайновых приятелей заболели и исчезли из Сети. Впали в ту самую кому, которую теперь наконец-то признали, но тогда я знал лишь, что несколько приятных молодых людей стали фактически покойниками, но никто не понимал, из-за чего. И еще меня потрясло, что некоторые из них были очень молоды. Подобно мне, они тоже выдавали себя за тех, кем не были — одному было всего двенадцать лет!

Вот я и начал все это расследовать… ту странную болезнь. — Он слегка улыбнулся. — Пожалуй, это немного напоминало привычную мне работу, и должен признать, что я даже увлекся. Чем упорнее я искал, тем больше вопросов у меня возникало, пока я не наткнулся на один из подброшенных Селларсом намеков. И кончилось все тем, что я воспользовался подсказкой своего приятеля, важной шишки из комитета ООН, и хакнул Сеть Иноземья в поисках города Атаско. Остальное вы знаете.

Он кивнул, завершив рассказ. А я ощутила какую-то неудовлетворенность, но не его историей, а тем, что он неожиданно ее рассказал после того, как так долго хранил в секрете. Может, причина такой откровенности — страх перед тем, что нас ждет? Тогда это странно — ведь нам почти непрерывно что-то угрожало с того момента, как мы проникли в эту Сеть. Возможно, он потянулся ко мне в поисках человеческого контакта. Если да, то я не дала ему того, в чем он нуждался. Наверное, я была к нему несправедлива. Многие говорили, что я холодная и бесстрастная.

Но, какими бы ни были его причины и моя реакция, Уильям, похоже, хотел чего-то большего, чем просто исповедоваться. Он спросил о моем прошлом. Я рассказала о том, где выросла, и что потеряла зрение в детстве после несчастного случая, немного исказив истину, но тогда я не знала, почему он про это спрашивает. Он был все еще странно возбужден, и меня тревожил избыток его энергии. Уильям также захотел узнать, что я думаю о преступлении, в котором нас обвиняют, и нет ли у меня каких-либо соображений о том, что могло произойти в реальности. Весь этот разговор имел необычную окраску, словно в нем содержался некий подтекст, который я не смогла распознать. Еще минут пятнадцать он задавал мне вроде бы ничем не связанные вопросы и вел нечто вроде светской беседы, после чего попрощался и уселся в углу пещеры, где рядом никого не было.

Пока я над этим размышляла, подошла Флоримель и спросила, что сказал мне Разводит Огонь В Воздухе о пропавшей девушке. Поскольку я видела, как она незадолго до этого оживленно разговаривала с Уильямом, то сказала:

— А Уильям сегодня удивительно разговорчив.

Флоримель взглянула на меня с еще большей, чем обычно, невозмутимостью, буркнула: «Что ж, я а — нет», и вернулась на свое место поблизости от костра. Возможно, она решила, что я пытаюсь вызвать ее на откровенный разговор. Возможно, так оно и было. А пока мне осталось лишь в очередной раз гадать, с группой какого рода неудачников я невольно связалась.