Река прокладывает русло

— Девушки! — широко открывая глаза, прошептала Катя Наде и Селикову. — Савчук здесь! Убей меня бог, если я страшного не совершу!

Около столика судей стояла группка руководителей предприятий, среди них Кабаков, Крутилин и Савчук. Катя протолкалась к Савчуку. Они говорили минуты две, потом Савчук пошел с Катей, взяв ее под руку. Они не прошли и десяти шагов, под хохот зрителей, Катя толкнула плечом Савчука и тут же устроила ему подножку. Савчук рухнул в снег, успев, однако, повалить и завизжавшую Катю. Они пролетели метров пятьдесят, прежде чем встали на ноги. Кате удалось отскочить, пока Савчук хватался руками за снег.

— Ах, бисова девка! — весело ругался Савчук, отплевывая снег. — Полтонны проглотил. Что за диспетчеры пошли на фабрике, никакого уважения к начальству. Ну, теперь берегись, Катя, пощады не будет — нос и уши нашпигую снегом!

— Только по-честному! — предупредила Катя, готовясь в любую минуту бежать. — Условимся: кто быстрее спустится на лыжах по склону, тот командует.

Савчук, ухмыляясь, хитро наблюдал за насторожившейся Катей.

— Это, выходит, меня еще раз снежком кормить! — понимающе кивнул он головой. — По-другому сделаем, диспетчер: кто кого поймает, тот командир. Ты меня сцапаешь — твоя сила, я — моя!

— Вот еще! — возмутилась Катя. — Вы двести килограммов весите, а у меня больше пятидесяти пяти никогда не бывало. Нет, на это я не согласна.

К ним подоспели стоявшие около столика: «полет» Савчука и Кати оказался интереснее официального соревнования. Улыбающийся Кабаков поддержал Катю:

— Правильно, Павел Кириллович, спор придется решать лыжными гонками.

Крутилин ударил Савчука по плечу.

— Держись, Павел, мажу за тебя бутылку шампанского — расчет сразу после гонок.

Савчук колебался. Он ходил на лыжах хорошо, но ему было пятьдесят два года, а Кате двадцать один. Однако деваться было некуда, со всех сторон громко требовали состязания. Савчук с видимой неохотой встал на лыжи, неуклюже поднимался вверх, к старту. Катя, легко взобравшись на гору, потеряла терпение. Она первая — еще рука судьи не опустилась вниз — покатилась к устью. И сейчас же мимо нее пронесся Савчук. Далеко обогнав ее, он ловко затормозил и преградил ей путь. Отчаянно закричав, Катя попыталась увильнуть, но от страха не сумела затормозить как следует и вихрем во рвалась в его широко распахнутые руки. Савчук не торопился. Он втирал снег, как мазь, последовательно переходил от Катиного лба к щекам и подбородку. Обессиленная, задохнувшаяся, она наконец, вырвалась. Савчук, хохоча, крикнул Крутилину:

— Бутылка моя, Тимофей Петрович! Ну, попало диспетчеру!

Топнув лыжей по снегу, Катя сердито отозвалась:

— Смотрите, вам больше попадет — теперь в мою смену и не звоните. Это еще что такое. — силой взять!

Бес еще бушевал в ней, она стала подбираться к Савчуку поближе. Опасливо оглядываясь на ее грозное лицо, Савчук поспешно удалился к столику. Бегство его немного успокоило Катю. Сняв лыжи и отряхивая снег, она подошла к Наде и похвалилась:

— Что бы я с Савчуком проделала сейчас, если бы он не удрал, — ужас!

Надя пожала плечами: она не любила грубых шуток, всякое проявление силы казалось ей грубостью.

— Знаешь, Катюша, с директором все-таки так нельзя: человек он пожилой и кругом его подчиненные, ему, может, неудобно.

— Ну, прямо! — вознегодовала Катя. — Буду я еще в воскресенье церемонии соблюдать. А как он меня ухватил! Это мне неудобно, а не ему.

К ним подошел улыбающийся Лубянский. Он вежливо поздоровался с Надей, она холодно ответила. Лубянский насмешливо сказал:

— Катя в своем любимом репертуаре: нагоняет страх на начальство. Но, кажется, сейчас и ей досталось — бегать на лыжах труднее, чем ругаться во всю клавиатуру коммутатора… Катя, что у нас сегодня запланировано?

Катя повернулась к нему спиной, но долго не сумела выдержать характер. Сдавшись, она объявила свою программу.

— Сейчас, Георгий Семенович, вы с Сережей постоите в очереди, будем делиться, как медведь с мужиком: нам с Надей вершки — бутерброды, вам корешки — пиво. Потом побегаем на лыжах, а вечером в кино. Билеты — это тоже корешки — доставать вам с Сережей. И дальше десятого ряда не смейте брать: терпеть не могу так далеко!

Программа Лубянскому понравилась. Селиков, не дослушав до конца, побежал в хвост очереди выполнять первый пункт., Катя капризно сказала Лубянскому:

— Почему вы один, Георгий Семенович? У вас же друг есть, ну, тот, с кем вы живете. Вечером обеспечьте его явку в кино. Хочу поухаживать за ним, раз уж он за мной не ухаживает.

Лубянский с сожалением развел руками:

— Боюсь, ничего не выйдет, Катюша. Лесков утром ушел в лабораторию и вернется не раньше полуночи. Этот человек знает лишь одну, но пламенную страсть — любовь к регуляторам. Он явился бы на ваш зов только в том случае, если бы необходимо было заменить вас электронным аппаратом. Рано или поздно он это сделает, так что совсем надежды не теряйте: встреча ваша состоится.

Когда пиво было выпито и бутерброды съедены, Надя неожиданно сказала:

— Я ухожу домой. Вы займитесь лыжами, а я напишу маме письмо, уже неделю собираюсь. И в кино вечером тоже не пойду.

Огорченная Катя напустилась на подругу, Селиков и Лубянский поддержали ее. Надя стояла на своем. Она простилась и ушла, Селиков пошел ее провожать. Лубянский заметил, глядя им вслед:

— Характерец у человека! Знаете, Катя, отчего это? Не может примириться, что ей досталось на собрании. Теперь она не желает даже стоять рядом со мной.

Катя напала на него:

— И правильно делает: ваше поведение отвратительно. Удивляюсь, как я еще выношу вас! Сколько раз обещала себе, что часа больше не проведу с вами!

А Селиков, грубовато прижимая Надину руку, предложил:

— Давайте вдвоем пойдем, Надя. Мне этот ученый тип тоже не очень нравится. Хотите, я достану билет на другой сеанс, чтоб больше с ними не встречаться?

Надя ответила ласково, тихонько освобождая руку:

— Спасибо, Сережа, я не пойду. Мне нужно побыть одной, право, очень нужно.

26

Лескову скоро пришлось с горечью убедиться, что он рано записался в большие начальники. Его снова вызвал к себе Двоеглазов. Разыгралась бурная сцена. Двоеглазов оглушил его единственным вопросом: что останется от планового хозяйства, если каждый руководитель цеха вздумает менять строительные объекты, внесенные в титульный список? Не превратится ли тогда разумная система хозяйствования в анархию, не станет ли она потоком, несущимся без русла по камням и кустам — где как придется?