Река рождается ручьями. Повесть об Александре Ульянове
Шрифт:
– Перед прорывом потребуем у полиции выпустить женщин, - хмуро сказал Саша.
– Нельзя с голыми руками идти на шашки, - нравоучительно говорил Клейбер.
– Дело кончится жертвами, кровопролитием. Между тем никто из нас именно сегодня к этому не готовился.
Большинство поддерживало Клейбера. Говорили, что уже сам факт оцепления демонстрации является прекрасной агитацией против существующих порядков и реакционного правительства. Нужно просто стоять и ждать - это и есть наиболее приемлемая и доступная в данной ситуации форма протеста. А известие о столкновении студентов с полицией и так дойдет до центральных районов города. Посмотрите, сколько народу собралось на том берегу канала!
И тем не менее Саша, Лукашевич, Говорухин, Мандельштам, Туган-Барановский и другие их однокурсники продолжали настаивать на каком-нибудь
Они подошли к шеренге городовых на тротуаре.
– Господин пристав, долго нас будут здесь держать?
– крикнул Мандельштам тому самому полицейскому офицеру, который командовал городовыми еще утром, у ворот Волкова кладбища.
– Лично вы можете уйти в любую минуту, - ответил пристав.
– Мы хотим уйти вместе.
– Вместе не разрешается.
– Господа, дружно и энергично, - тихо сказал Говорухин и бросился между полицейскими.
За ним ринулись остальные.
– Куда? Назад!
– Вперед, друзья, вперед!
– Александр Ильич, осторожнее!!
– Аня, Аня!.. Ты где?
Схватка длилась несколько мгновений. Мандельштама сбили с ног. Увели под каменную арку во двор участка Туган-Барановского. За ним, ломая и выкручивая руки арестованным, тащили еще несколько человек. Двое городовых насели на Сашу. Огромный Иосиф Лукашевич резким движением оттолкнул одного полицейского, потом второго, быстро втащил Сашу в общую толпу.
Городовые сомкнули расстроенную было шеренгу.
– Вы что же это безобразничаете?
– тяжело дыша, злобно заговорил пристав, поправляя сбившуюся портупею.
– Хотите, чтобы по закону с вами поступили, как с бунтовщиками?
– Не пропуская нас, вы совершаете беззаконие!
– закричали из толпы.
– По одному можете начинать уходить хоть сейчас, - мрачно заявил пристав, - я уже предлагал вам. Вдруг Саша увидел, как из толпы вышла Аня.
– Господин офицер, я могу уйти вдвоем с братом?
– обратилась она к приставу.
Тот подозрительно оглядел ее и буркнул, отвернувшись:
– Можете...
Аня сделала Саше знак рукой. Саша вопросительно посмотрел на Лукашевича.
– Будем расходиться?
– Надо успеть «очистить» квартиры арестованных товарищей, - сказал Лукашевич.
Саша молча пожал Лукашевичу руку, кивком головы попрощался с однокурсниками. У всех был взволнованный, взбудораженный непосредственным столкновением с полицией вид. Многие уже устали. День, проведенный на ногах, в нервном возбуждении, давал о себе знать. Настроение падало, наступала усталость, апатия. В этой ситуации предложение Лукашевича, пожалуй, было наиболее правильным, наиболее целесообразным.
Саша вышел из толпы, подошел к сестре.
– Идем.
Аня взяла брата под руку, городовые расступились, пристав цепким, наметанным глазом приметил Сашино лицо и, усмехнувшись, приказал выпустить брата и сестру. Аня и Саша вышли из оцепления.
6
Аресты начались на следующий день. Около сорока участников добролюбовской демонстрации были высланы из Петербурга.
На квартире, где Саша жил вместе со своим земляком Чеботаревым, собрались инициаторы демонстрации. Когда все расселись вокруг стола, Саша поднялся с места:
– Господа, мы не имеем права оставить без ответа высылку наших товарищей. Мы не имеем права молчать. Нужно действовать.
– Предлагаю собрать митинг протеста на Казанской площади.
– Лучше у Зимнего дворца.
– Слабо, господа, слабо.
– Произвести беспорядки во всех высших учебных заведениях Петербурга, а?
– Вряд ли получится.
– А почему нет?
– Слишком громоздкое мероприятие.
– Так что же, господа, что?
– Что-нибудь более серьезное, более основательное.
– Например?
– Покушение...
– Что, что?
– Покушение. А что?
– Нет, ничего... А на кого же, позвольте полюбопытствовать?
– Да хотя бы... ну, скажем, на Грессера, а? Ведь сатрап же, негодяй, весь город спокойно вздохнет, благодарить будут.
– Серьезнее, господа, серьезнее.
– А что, это заманчивая идея. Показать силу. Ведь могли же раньше.
– Что вы конкретно предлагаете?
– Пока ничего. Дайте подумать.
– Нужно привлечь общественное внимание.
–
Чем?– Какой-нибудь очень серьезной акцией. Чтобы эхо было долгое и громкое. Чтобы услышали и правительство, и царь.
– Одним словом, господа, нужно дать решительный отпор. Мы должны показать правительству, что не склоняем покорно головы. Нужно дать почувствовать властям, что нельзя безнаказанно оскорблять человеческое достоинство.
– На удар необходимо ответить ударом. Только так можно чего-либо добиться.
– А вы видели, как сочувственно относился к нам народ, когда полиция начала арестовывать студентов? Как они бросали нам булки и яблоки? А ведь многие говорят, что народ равнодушен к активным общественным проявлениям, к выступлениям против царя и правительства. Это ерунда, ложь! Народ молчит потому, что он забит, задавлен. Он молчит потому, что видит: царь и правительство всесильны. Но стоит только пошатнуть трон, как народ - я уверен в этом - решительно скажет свое веское слово!
– Господа, - громко сказал Саша, - демонстрация семнадцатого ноября не должна быть забыта обществом. Необходимо закрепить ее печатным словом. Я набросал проект прокламации. Позволю себе прочесть его... «Темное царство, с которым так пламенно и вдохновенно боролся Добролюбов, не потеряло силы и живучести до настоящего времени. Добролюбов указал обществу на мрак, невежество и деспотизм, которые царили, да и теперь еще царят в русской жизни. Он не только заставил русский народ обратить внимание на свои язвы, но в то же время и указал на те средства, которыми эти язвы могут быть излечены... Только невежество и непросвещенность порождают темное царство, они составляют его силу, дают возможность подчинить своему гнету лучшие элементы русского народа. Это темное царство гнетет нас и теперь, но мы не сомневаемся, что дни его сочтены... Манифестация в честь памяти Добролюбова была предпринята петербургскими студентами совершенно с мирными целями, но благодаря циничному вмешательству полиции она кончилась разгромом, арестами и репрессиями. В этом мы видим грубый произвол нашего правительства, которое не стесняется соблюдением хотя бы внешней формы законности для подавления всякого открытого проявления общественных симпатий и антипатий. Запрещая панихиду, правительство не могло этого делать из опасения беспорядков: оно слишком сильно для этого. Оно не могло также найти что-либо противозаконное в служении панихиды. Очевидно, оно было против самого факта чествования Добролюбова. У нас на памяти немало других таких же фактов, где правительство ясно показывало свою враждебность естественным общекультурным стремлениям общества. Вспомним похороны Тургенева, на которых в качестве представителей правительства присутствовали казаки с нагайками и городовые... Итак, всякое чествование сколько-нибудь прогрессивных литературных и общественных деятелей, всякое заявление уважения и благодарности им, даже над их гробом, есть оскорбление и враждебная деятельность правительству. Все, что так дорого для каждого сколько-нибудь образованного русского, что составляет истинную славу и гордость нашей родины, - всего этого не существует для русского правительства. Но тем-то важны и дороги такие факты, как добролюбовская демонстрация, что они показывают всю оторванность правительства от общества и указывают ту почву, на которой сейчас должны сойтись все слои общества, а не только его революционные элементы. Такие манифестации поднимают дух и бодрость общества, указывают ему на его силу и солидарность, они вносят в серую обывательскую жизнь проблески общественного самосознания и предостерегают правительство от слишком неумеренных шагов по пути реакции... Грубой силе, на которую опирается правительство, мы противопоставим тоже силу, но силу организованную и объединенную сознанием своей духовной солидарности...»
– Господа, если я правильно понял Александра Ильича, то это призыв к созданию партии?..
– Нужно восстановить «Народную волю»!
– Верно!
– Для чего? Чтобы убить Грессера?
– Господа, правительство уверено, что знамя и идеалы «Народной воли» забыты, погребены навсегда. Мы должны поднять это знамя! Чувство необходимости отпора созрело в нашей среде... Молодежь жаждет деятельности - прямой, настоящей. Такой деятельности, которая давала бы видимые результаты... Ведь могли же открыто бороться с самодержавием Желябов, Перовская, Кибальчич и десятки других патриотов. А разве мы не можем этого сделать?