Река убиенных

— Товарищ лейтенант, вы что, немец по национальности? — вполголоса спросил старшина.

— А, вон что тебя волнует. И не тебя одного. Прибалтиец я. Из «красных латышей». Слышал о латышских стрелках? А что касается языка, то я всего-навсего учитель немецкого. В институте преподавал. Обещают перевести в штаб, сделать переводчиком. Да, видно, здесь офицеров тоже не хватает.

— Учитель, значит… — старшина облегченно вытер пот рукавом гимнастерки и снова оглянулся на вертевшегося неподалеку Семенюка. — Тогда понятно. А то хлопец этот, — кивнул в сторону Семенюка, — принял вас чуть ли не за ихнего шпиона. Еще и набычился: звони в штаб, звони ротному. Пусть разберутся.

— И что же? Звонил?

Старшина замялся.

— Я спрашиваю: звонил?

— Как же звонить? Вы здесь, вблизи… Да и вообще, боевой офицер.

— Значит, гонца-солдатика послал, чтобы сообщил?

Старшина виновато посмотрел на Штубера и снова оглянулся на Семенюка.

— Еще нет. Но признаю: хотел послать. Его самого. Пусть сам и объясняет. Он еще говорит, что и в командирах у них вы тоже оказались как-то странно, во время бомбежки. Когда старшину, который принял их от военкомата, убило. На шоссе вас вроде бы не было. Из леса вышли, что ли.

— Только не из лесу, а из придорожного перелеска, — беззаботно уточнил Штубер. — Это же я и должен был принять взвод новобранцев. Однако меня задержали в областном военкомате, поэтому послали старшину. Вместе с двумя бойцами из комендантской роты я встречал его потом на дороге, чтобы сразу сюда. Жаль, погиб старшина.

— Тогда еще понятнее, — облегченно вздохнул Конюхов. — А то сразу: «Шпион! Шли гонца в штаб».

Штубер улыбнулся. Покачал головой. Потом, немного подумав, поманил старшину пальцем, чтобы тот наклонился.

— Чего ж все-таки не послал? Так, по-честному, между нами… Ведь у самого тоже были сомнения.

— Были, конечно, как не быть?

— Тогда в чем дело?

— Так ведь вы же воюете здесь, вы на фронте, а не где-то в тылу заводы взрываете. Вдруг ошибся бы.

— Я могу быть с вами откровенным?

— А чего ж, конечно… — воровато оглянулся Конюхов.

— Только чтобы это осталось между нами, — сурово потребовал обештрумфюрер.

Старшина кивнул и опять оглянулся.

— Я из разведотдела армии. Выполняю здесь особый приказ. Не исключено, что придется даже попасть в плен. И перейти на службу к немцам. Так надо. Потому и заигрываю с лейтенантом. Однако всего этого ты, старшина, не слышал.

— Крест святой. Как можно?! — простодушно поклялся старшина. Хотя Штубер и не был убежден, что тот окончательно поверил ему.

— Словом, хорошо, что ты не поспешил. Имел бы крупные неприятности из-за того, что раскрыл меня перед бойцами и сорвал задание.

— А ведь точно: имел бы. Знаете, в окопе оно проще. Вот — ты, вот — твои бойцы, а там — враг. В политику я не суюсь. Без меня разберутся.

— Тогда почему этот паренек так старается?

— В НКВД мечтает работать.

— Мечтает или уже работает?

— Пока только мечтает. Сам признался.

— Вот как?! А что, эдакая жилка в нем есть. Надо бы подсказать кому надо. Пусть возьмут на заметку, помогут. Мечта все-таки.

Такое завершение разговора, кажется, окончательно успокоило старшину. И все же Штубер понял, что он все еще находится на грани провала. Ощущение опасности еще больше усилилось, когда буквально через несколько минут позвонил капитан Грошев и сообщил, что к одиннадцати вечера, скрытно, должно подойти крупное пополнение. И что на его участок он еще дополнительно выделит взвод, поскольку приказано сдерживать здесь немцев до тех пор, пока позади, на вершине возвышенности, не будет создана новая линия обороны.

— А что, разве она уже создается? — уточнил Штубер.

— Ну, окопы роют. Наблюдаю. К ним и будем отступать, когда нас окончательно обескровят.

— Те, кто уцелеет, возможно, и отступят, — не преминул заметить Штубер, взглянув на часы. Двадцать два тридцать. Он-то рассчитывал еще более ослабить оборону участка. То ли на прощание швырнуть в окопы пару гранат, то ли хотя бы заманить с собой в плавни несколько бойцов и там убить… В зависимости от обстоятельств. Но теперь эти обстоятельства складываются так, что придется уходить вместе с пленным. Хотя к окопам он его, конечно, пошлет первым.

Выждав еще полчаса, Штубер подозвал к себе старшину и Семенюка и вместе с ними подошел к санитарному блиндажу. Розданов и Лозовский уже ждали его там. Пленный, похоже, тоже был готов. Хотя и выглядел довольно спокойным.

— Семенюк, и вы двое, — ткнул Штубер пальцем в Розданова и Лозовского, — отведите пленного в плавни и расстреляйте. Это приказ командования.

— Точно, был такой приказ, — неожиданно подтвердил старшина, чтобы никто не засомневался в правдивости слов лейтенанта.

— Есть расстрелять! — вытянулся в струнку Розданов, давая Семенюку понять, что он здесь старший.

— Ведите его плавнями в сторону немецких окопов. Чтобы не было доказательств, что мы расстреливаем пленных. Погиб во время атаки, как многие прочие.

— Опять же ясно, — вновь вытянулся Розданов.

— После расстрела немца похоронить? — спросил Лозовский.

— На кой черт? Хотя… Можно в болото. Тогда уж точно без следов.

— Есть «без следов».

— Товарищ лейтенант, — ожил доселе молчавший Семенюк, — пошлите вместо меня кого-нибудь другого. Никогда в жизни не расстреливал.

— Вот и представится случай, — негромко, но властно ответил Штубер. — Вдруг потом по службе пригодится. Так что выполнять приказ.

«А ведь этот парень почувствовал холодок гибели», — сказал себе Штубер. И, как только Семенюк отвернулся, жестом, но так, чтобы и старшина тоже не видел, показал Розданову: «Этого — ножом».

40

Выстрел этот Штубер сразу выделил из всех прочих, которые то и дело раздавались в плавнях и по ту сторону излучины. Он прозвучал как-то особенно выразительно и призывно. Розданов, очевидно, специально выбрал момент, когда стрельба вокруг поутихла. И хотя выстрел поручика снова вызвал пулеметную чахотку и по ту сторону плавней, и в немецких окопах, заглушить его для Штубера не смогла бы уже никакая канонада.

— Спрашивается тогда, на кой черт мы брали его в плен, таскались с ним? — проворчал старшина, которого Штубер пригласил к себе в блиндаж.

— Что с ними еще делать? Пришли сюда, ворвались в дом, как бандиты…

— Оно так. А все же… Как-никак жизнь человеческая ушла.

— По-христиански, старшина, по-христиански. Только сумеем ли всех оплакать? Хотя бы своих. Не говоря уже о пришельцах. И еще скажи мне… Ты значительно старше меня, опытнее, жизнь повидал. Сумеем в конце-концов устоять в этой войне? Против такой-то силы?