Река Ванчуань

Ван Вэй сострадает людям, и неприкрытое сомнение звучит в возможности отказа от мира бедных и больных, поскольку буддизм утверждает неизбежность потока бесконечных рождений и смертей:

Неужели можно оставить мир бедных и больных? Не утомишься ли от потока рождений и смертей?

Поэту в свете подобных положений совершенно безразлично, как его назовут — лошадью ли, коровой ли — не в этом суть, и не на что тут обижаться, считает Ван Вэй, ибо это лишь внешняя форма:

Не стесняйся ты сравнивать меня с лошадью, Называй меня хоть коровой.

Ван Вэй недоумевает, почему, собственно, за столь сходные в своем понятии деяния такое сильное различие в оценке буддистами своих сторонников и конфуцианцев:

За распространение блага храм воздвигают буддистам, За стремление к гуманности смеются над Кунцю.

Не существует такого учения, рассуждает Ван Вэй, для овладения которым не нужно было бы приложить определенных усилий для развития и совершенствования. А при желании в любом учении можно обнаружить изъяны и несовершенства, и тем паче неблагодарна задача тех теоретиков буддийского учения, кто столь усложнил его самыми разноречивыми положениями:

На какой это речной переправе не нужно веслами грести? На какой дороге не ломается оглобля? Кстати сказать, последователи дхармы и мыслители Зачем воздвигли столько препятствий совершенствующимся?

Но как бы там ни было, а все пустоцветы и деревья независимо от людей растут и размножаются согласно своим законам, данным природой:

Пустоцветы растут пучками или врассыпную, Деревья ж растут редко иль густо.

Появление всякой суетной мысли осуждается буддистами, а это положение не устраивает Ван Вэя, ведь тогда все окружающее не будет восприниматься, в том числе и милая его сердцу прекрасная природа:

А когда мысль исчезнет — ничто не может быть замеченным, Рождение всякой мысли осуждается за стремление к бытию.

В заключение Ван Вэй упоминает древние китайские царства У и Шу, под которыми он подразумевает конфуцианство и буддизм:

Покориться царству У Или возвратиться в царство Шу.

Намекая на историю о некоем полководце, которому нужно бьшо решить задачу — возвращаться ли обратно в царство Шу, где ему за свои деяния не сносить головы, или покориться царству У, где его ждала та же участь, Ван Вэй говорит о том, что ему, по крайней мере, во время болезни, когда писалось это стихотворение, безразлично, будет ли он и далее оставаться приверженцем буддизма или вернется в лоно конфуцианского учения. Ван Вэй понимал всю сложность прочтения своего философскою произведения, обращенного к отшельнику Ху, который был, как намекает поэт, ограничен рамками буддийского мировоззрения и не отличался высоким полетом мысли, «Если ты не поймешь, прошу меня не винить», — такими строками заканчивает Ван Вэй свое произведение.

Таким образом, этот стихотворный цикл, написанный в минуты физического недуга и связанного с этим душевного беспокойства, в целом можно считать отражением всего мировоззрения Ван Вэя, сколь сложного, столь и противоречивого.

Этот цикл не единственный, посвященный отшельнику Ху, который, был, вероятно, его близким другом. В стихотворении «Посвящаю отшельнику Ху по поводу болезни и отправляю ему рис», написанном, очевидно, в ту же пору, что и предыдущие два стихотворения, Ван Вэй касается более глубоких философских основ буддийского учения:

Когда окончательно узришь четыре больших причины, Корни природы откуда появляются?

«Четыре больших причины» в буддизме — земля, вода, огонь и ветер, где земля выступает как олицетворение костей и мяса человека, т. е. плоти и вообще всего сущего; вода — как наличие жидкости в теле человека — кровь, слезы, моча, слюна и т. п.; огонь — как символ тепла и дыхания, а ветер — как олицетворение движения мускулов в теле. От физического Ван Вэй переходит к духовному:

Ложные помыслы если не появляются, Тело это кто обвинит в дурном или хорошем?

Ван Вэй не согласен с утверждением, что все живущие лишь гости — «кэ» — на этом свете:

Облик и голос как можно назвать приходящими? Мир инь вновь кто будет хранить?

Далее поэт указывает буддистам на то, что в учении, проповедуемом ими, столь же много нелепостей, как и в китайских учениях, например, в притче «Чжуанцзы» об ивовой ветке, которая стоит буддийского «глаза лотоса» — как олицетворение глаза бодхисаттвы — всевидящего глаза мудрости:

Вы лишь говорите о глазе лотоса, А разве можно гнушаться ивовой ветки?

Болезнь отшельника Ху, вызванная чрезмерным усердием, долгим постом, побудила Ван Вэя напомнить ему, что жизнь и смерть должны восприниматься буддистом как иллюзия, да и стоит ли так стремиться к совершенству, к пустоте.

Ван Вэй близок в понимании смерти к концепции смерти Хуэйнэна. «Смерть и рождение сосуществуют в каждый миг бытия: провожая кого-нибудь в мир иной, мы одновременно встречаем кого-нибудь, пришедшего к нам. Хорошее и плохое едины, и это понял только Шэньхой ^{426} , следуйте ему и не оплакивайте меня», — просит умирающий Хуэйнэн собравшихся вокруг него учеников [53, с. 47]. Сам поэт лишний раз убеждается в своих выводах, что тело — лишь временная субстанция, корень всех зол и страстей.

Да и что такое смерть! Лишь переход из одного состояния в другое. Это ли не прямое влияние буддизма:

Бытие и небытие отличаются от обычного взгляда людей, Жизнь и смерть воспринимаются как химера. Раз уж заболел, значит, реальный облик обретаешь, А стремление к Пустоте как раз и есть безумство. Не существует ни одной дхармы как реальность, Не существует ни одной дхармы как грязь. Ты, отшельник, издавна сведущий во всем, Следуя обстоятельствам, умей встряхнуться!

А тем более во время болезни не следует так во всем себе отказывать, например, в удобной постели, необходимой для больного, и, конечно же, чашке риса. Едва ли будешь сыт одним полосканием рта ^{427} :

На кровати нет войлочной подстилки, А есть ли в котле рисовый суп? Во время дней поста не просишь подаяния — Непременно впустую полощешь рот. Пока же я поднесу тебе несколько доу риса — Для спасения непрочной жизни твоей прими.