Река

– Я командующий, - сказал Плетнев, подумал и тем же ровным голосом добавил: - А потому вопросы буду задавать я, а не вы.

– Ответов не дождетесь!

– Как знать!
– И Плетнев повернулся к Бахметьеву: - Герой, а, Вася?

Конечно, Плетнев назвал его по имени не случайно, и это было приятно. Пусть видит барон, как они близки.

– Герой, - поддержал Бахметьев.
– Знаешь, Семен, я даже удивляюсь, что такого сбил.

– За хорошую стрельбу - получишь сотню папирос высшего сорта.
– Плетнев взглянул на Штейнгеля и, усмехнувшись, подпер подбородок рукой.
– Между прочим, забавно он попался. Сидел в кустах и, когда увидел английских солдат, вылез. Ну, а тут оказалось, что это совсем не англичане, а перешедшие на нашу сторону белые. Они его и забрали.

– Весело, - сказал Бахметьев, и Штейнгель вздрогнул.

– Дальше еще лучше, - продолжал Плетнев.
– Все они русские, а пробуют говорить друг с другом по-английски, потому что барон Штейнгель не хочет показать, кто он такой... Это ему невыгодно, сам понимаешь.

– А разве документов на нем не нашли?

– Никаких. Он все выбросил. Нашли только один царский рубль. Вот взгляни.
– И Плетнев из ящика стола достал смятую желтую кредитку.

Бахметьев взглянул и сразу увидел: подписи - Брут и Плеске и номер - два нуля четыре тысячи семьсот одиннадцать, - совсем как на одеколоне.

– Это рубль Малиничева.

– Ну да!
– удивился Плетнев.
– Откуда ты знаешь? Объясни.

И Бахметьев объяснил, а заодно рассказал о чудесных свойствах брутовских рублей.

– Вот оно что!
– Плетнев откинулся на спинку кресла и заговорил медленно и с расстановкой: - Господину барону эта бумажка, впрочем, особого счастья не принесла. Верно? И Малиничеву, видно, тоже. Навряд ли бы он ее отдал. Что с ним случилось?

– Он погиб, - не думая, ответил Штейнгель. Ответил потому, что не мог отвести глаз от нового, совсем не такого, как прежде, просто страшного Плетнева. Ответил и почувствовал, что теряет способность сопротивляться.

– Жаль, - сказал Плетнев, - я надеялся, что он вам передаст и план нашего заграждения. После его отъезда мы это заграждение выставили, только на версту пониже.

Теперь Штейнгелю стало совсем плохо. Ведь он сам передал план Малиничева английскому командующему.

– План был передан, - сказал он и удивился, почему говорит.

– Как же он погиб?
– спросил Плетнев.

Заикаясь от волнения, Штейнгель почти в точности передал рапорт капитан-лейтенанта Дальроя. Кончил и вспомнил: это случилось всего лишь несколько часов тому назад. А почему-то казалось, что это было бог знает как давно.

– Дежурный корабль принял катер за плывущую по течению мину, - задумчиво повторил Плетнев.
– Это неплохая возможность. Надо будет попытаться.
– И неожиданно рассмеялся: - Спасибо, любезный барон. А теперь расскажите нам все, что знаете о планах мистера Блэра. Кажется, так зовут комфлота англичан?

Штейнгель вдруг вскочил на ноги.

– Отказываюсь! За кого вы меня принимаете? Хоть убейте, ни слова не скажу!

– Это было бы досадно, - совсем тихо проговорил Плетнев, и Штейнгель, чтобы не упасть, схватился за спинку кресла.

– Вы не имеете права угрожать. Я... я эстонский гражданин!

Та самая Эстония, которую он всегда искренно презирал, сейчас казалась ему единственным якорем спасения. Он был иностранным гражданином, и с ним следовало разговаривать полегче. Он даже придал решительное выражение своему лицу и выпрямил грудь, но это ему не помогло.

– Ну и напугали!- Плетнев покачал головой и наклонился вперед.
– Слушайте, господин иностранец, Я еще не начал вам угрожать. Садитесь и рассказывайте!

И Штейнгель сел и рассказал.

17

Когда-то с этим самым бароном Штейнгелем он учился в одном классе, а потом вместе с ним служил на минной дивизии. Казалось, что они друзья или, по меньшей мере, приятели. А Семен Плетнев в те годы был совсем чужим, почти враждебным человеком.

Почему все перевернулось? Почему во время допроса он целиком стоял на стороне Плетнева, а Штейнгель ему был форменным образом противен?

Говорят, за семь лет весь человеческий организм целиком обновляется. Все старые клетки полностью отмирают, и на их месте нарождаются новые. С виду человек все тот же, а на самом деле совсем иной.

Похоже, что в теперешние времена это происходит значительно быстрее.

Каким страшно далеким стал надутый петух, трус барон Штейнгель! А Лобачевский? Неунывающий, великолепный Борис? Сколько лет подряд был самым лучшим другом, а теперь совсем отошел в сторону.

Кстати, куда он девался? Плетнев хотел потолковать с ним о минах, но нигде не мог его найти. Не иначе как он затеял какое-нибудь очередное мальчишество. Пошел, что ли, к своей пациентке в деревню?

В каюте было даже жарче, чем обычно. Чтобы избавиться от комаров, иллюминатор пришлось закрыть, и теперь не хватало воздуха.

После всех треволнений прошедшего дня спать не хотелось. Следовало бы написать письмо брату Александру, но браться за перо сил не было. И к тому же в обеих чернильницах высохли чернила.

Бахметьев встал из-за стола. Бориса непременно нужно было найти и представить по начальству. Но где его искать?

Искать его, однако, не пришлось. Дверь распахнулась, и в ней собственной персоной появился Борис Лобачевский.

– Привет тебе, приют невинный, - пропел он и, зацепившись за порог, упал. С трудом снова поднялся на ноги, для верности прислонился к шкафу и пояснил: Это недоразумение. Идиотская конструкция дверей.

Галстук его был засунут в карман для часов и лицо перемазано бурой грязью.

– Я весел, как птичка, - и, скрестив руки, он, точно крыльями, помахал ладонями.
– Может, ты думаешь, я пьян? Ничего подобного. Я даже могу сказать: три четверти четвертого. Видишь!

Бахметьев потемнел. Этого он от Бориса никак не ожидал. Это было просто свинство.

– Как ты мог напиться?

– Напиться? Фи!
– Лобачевский сделал возмущенное лицо.
– Я только поужинал с моим коллегой - лекарским помощником. Немножко спирити вини ректификата. Великая вещь - медицина. Да здравствует Гиппо... кажется, страт!
– И, взмахнув рукой, снова чуть не упал.

Бахметьев схватил его за плечи и потащил к умывальнику.

– Лицо вымой, скотина!

– Пусти! Безобразие!
– Лобачевский упирался, но Бахметьев был сильнее. Всей тяжестью на него навалился, сунул его голову под кран и открыл воду. Пусти! Варвар! За что?
– захлебываясь, жаловался Лобачевский. Всем телом бился, точно пойманная рыба, а потом внезапно обмяк и сел на корточки. Его начало рвать.

Тогда Бахметьев его отпустил, ушел из каюты и закрыл за собой дверь.

Над рекой стояла совершенная тишина. От воды поднимался легкий белый пар, и прозрачная луна висела на бесцветном небе. Сил нет как все это надоело. Уехать! Завтра же уехать! К черту, к дьяволу, куда угодно, только бы не видеть ни этой реки, ни этих людей!