Река

Я сижу рядом с нею и вижу, как возникает сцена, как на поле устремляются тысячи людей. Марианне успокоилась, она больше не ест шоколад. Она сидит и с ожиданием смотрит на экран, сейчас рядом со мной сидит молодая девушка, хиппи, радикалка, она открыта миру, открыта любым возможностям и очень далека от строгой среды Сельмы Люнге. Кросби, «Stills & Nash» начинают песней «Long Time Gone». Звук громкий, оглушительный. Кинозал превращается в далекое крестьянское поле, где известные всему миру артисты стоят на сцене, где явно одурманенные чем-то люди ходят среди публики и пытаются выразить свою доброту. Еще бы, думаю я, ведь в этом проекте такая широта. На сцену выходит какой-то человек и дружескиобращается к публике, дает ей советы, проявляет заботу, объясняет, где что находится и как следует себя вести. Это не зимние соревнования на трамплине в Холменколлене. Это гораздо значительнее. Это мировое событие. На нем присутствуют не будущие игроки на бирже, мечтающие о максимальной прибыли. Фестиваль в Вудстоке управляется из других сфер. Он управляется частицей внутреннего мира каждого человека, думаю я, уже захваченный тем, что происходит на экране. Это грубо и откровенно. Но разве Шуберт не был таким же грубым и откровенным? Ричи Хэвенс поет «Freedom». Кеннед Хит поет «A Change Is Gonna Corne». Джоан Баез поет «Joe Hill» и «Swing Low Sweet Chariot». Потом выступает группа «The Who». Мне почти ничего неизвестно обо всех этих музыкантах. Я держу Марианне за руку. Она живет в этой музыке, покачивается, отбивает ногой такт. Я не могу делать так же и потому чувствую себя глупо, но не могу. Это не моя музыка, она находится на другом берегу реки, как сказала бы Сельма Люнге. Два разных мира. Я пребываю в одном из них. Марианне — в обоих. Потому что у нее была Аня. Потому что у нее был Брур. Теперь начинается секвенция йоги. Люди поднимают вверх руки. «Getting high on yoga». [9] Я сижу в зале и смотрю на это сообщество людей, понимаю, что нахожусь вне его, и вдруг думаю, что, возможно, упустил в жизни что-то важное, что будни, проведенные мною за роялем, вовсе не расширили мой горизонт. Между людьми, которых я вижу, существует прямая и открытая связь. На сцену выходит Джо Кокер. О нем я уже слышал. Он поет песни «Битлз» вместе с «The Grease Band». «With a Little Help from My Friends». Вот именно, думаю я и вдруг обращаю внимание на сидящую справа от меня Ребекку. Как я мог забыть о ней? Она любит «Битлз», любит Джо Кокера, она тоже покачивается в такт музыке, как и Марианне. Я сижу между двумя покачивающимися женщинами. Одна из них — радикалка, гинеколог. Другая играла Бетховена, опус 109, перед переполненной Аулой. Гротескное зрелище для тех, кто их знает, думаю я и чувствую себя не на своем месте, как, должно быть, чувствовал бы себя и Шуберт. Чувствую себя смешным дураком. Однако, в отличие от Шуберта, женщины, сидящие по обе стороны от меня, не проститутки. Они спали со мной по своей воле, хотя Ребекка этих слов не употребила бы. Очевидно, и Марианне — тоже. Я чувствую присутствие Ребекки. Она все время обращается ко мне, хотя мы и не разговариваем друг с другом. Она видит мою руку, обнимающую Марианне, замечает наше с ней малейшее движение.

9

«Воспарим благодаря йоге».

Но сейчас на экране великое мгновение для Джо Кокера. Сейчас все серьезно. Эти минуты уже стали мировым событием. Меня восхищает, как снят этот фильм, как близко режиссер подходит к певцу, как умеет показать все нюансы отношений между музыкантами. Это не наширитуалы. Мы, музыканты, играющие классическую музыку, чувствуем себя скованными. Особенно мужчины. Фрак. Строгий поклон. Аплодисменты. Номер на бис. А Джо Кокер стоит на сцене в майке и выглядит совершенно свободным. И глядя, как он танцует на сцене, я думаю, как далек его мир от мира Сельмы Люнге. Здесь, в этом фильме, я заглянул в незнакомую мне жизнь, в которой я не принимаю участия, но которая возбуждает мое любопытство. Ребекка Фрост лучше, чем я, понимает эту жизнь. И я чувствую, как растет мое восхищение женщиной, которую я держу за руку, которая действительно ездила туда, в Вудсток, чтобы увидеть певицу, которой там не было. Джо Кокер в ударе. Он размахивает руками и поет свою знаменитую песню, которую даже я слышал несколько раз.

Песня окончена. Раздаются аплодисменты. Потом набегают тучи. Начинается дождь. Невидимый мужской голос просит: «Пожалуйста, отойдите от сцены!» Неожиданный страх. Неужели в оборудовании может произойти короткое замыкание? Все рухнет? Начнется пожар? Я замечаю, что теперь Марианне особенно внимательно смотрит на экран. Что она хочет там увидеть? «Только не дождь! Только не дождь!» Камера показывает сцену.

«Пожалуйста, отойдите от сцены!»

И вот она на экране. Камера направлена прямо на нее. Женщина обнажена до половины, на ней белый бюстгальтер.

Марианне Скууг!

— Господи, это ты? — восклицаю я так громко, что сидящие вокруг люди могут меня слышать.

— Да, — шепчет она и вся сжимается.

И напрасно. Я горжусь ею. Марианне там, на большом экране. Она в Вудстоке. Она ездила туда с подругой. Она поднимает руки вверх. В этом нет ничего непристойного. На ней бюстгальтер. Но в том мире обнаженных до пояса тел этот бюстгальтер выглядит почти непристойно. Я чувствую себя восхищенным придурком. Марианне Скууг, словно Афродита Милосская, в фильме «Вудсток»! Я быстро поворачиваюсь к ней и целую ее в щеки, в лоб, в губы.

— Я восхищаюсь тобой, — тихо шепчу я, чтобы слышала только она.

— Не говори так! — испуганно шепчет она.

— Но ты так красива!

Ребекка щиплет меня за руку:

— Сиди тихо! — приказывает она мне.

Конец фильма я помню плохо. Теперь, много лет спустя, я уже не скажу, кто там еще выступал. Только помню, что я сидел в зале и словно в тумане влюбленности слушал «Ten Years After», «Jefferson Airplane», «Country Joe McDonald», «Santana», «Sly and Family Stone» и Джими Хендрикса. Да, я помню Джими Хендрикса. «The Star-Sprangled Banner». Помню возникшее в теле Марианне беспокойство, когда он поджег свою гитару, испортил свой инструмент, самый дорогой из тех, что у него были. Теперь у него, безусловно, есть новые гитары, но символика была потрясающая. Помню, я подумал: ведь возможно поджечь даже рояль. На пути свободы все возможно. Возможно даже поджечь рояль. Эта мысль пришла мне в голову впервые. Я знаю, что выбрал другую дорогу. Дорогу послушания. Есть люди умнее меня. Сельма Люнге умнее меня. Я должен слушаться и учиться. Такова жизнь. Это моя судьба.

— Подумать только, ты была там! — говорю я Марианне после конца фильма, когда мы встаем, уставшие от более чем трехчасового просмотра. Уже поздно, и я радуюсь нашему возвращению домой, в дом Скууга, где мы с нею останемся наедине. — Подумать только, мы тебя видели!

— Да, подумать только, что я осмелилась показать всему миру свой бюстгальтер, — говорит Марианне с осторожной улыбкой, лоб пересекает тонкая морщинка.

— Это было смело! — восхищенно говорит ей Ребекка, неохотно глядя на нас.

— Ты была такая красивая, — опять говорю я. Конечно, это глупо.

— Не надо употреблять таких слов, — сердито просит Марианне.

Мне стыдно, и я краснею. Первый раз она не скрывает, что я ее раздражаю.

— Ты знала, что тебя снимают? — с интересом спрашивает Ребекка и легко прикасается ко мне пальцем, чтобы утешить меня. — Похоже, что знала.

— Да, — почти Пристыженно признается Марианне. — Мы знали, что там все время снимают. Когда начался дождь, оператор направил камеру на меня. Я решила, что могу обратить это в шутку, сделать вид, будто принимаю душ.

Да, думаю я, и получилась почти эксгибиционистская сцена. Врач-гинеколог из Норвегии, которая на несколько дней сбежала от мужа и ребенка. Социалистка. Любительница рока. Открытая миру. Это произошло осенью 1969 года. В то время еще не было принято легко и быстро перелетать через океан.

Возвращение домой

Ребекка и Кристиан решают идти домой через Дворцовый парк и Бугстадвейен. А мы спускаемся под землю на остановку «Национальный театр». Кристиан рассеян и задумчив. Для него вечер оказался не очень приятным. Прямой взгляд Ребекки на меня предупреждает о том, что она тревожится за всех нас.

На этот раз она не целует меня в губы. Мы только обнимаемся.

И это правильно, думаю я, быстро взглянув в сторону Кристиана. Он вежливо прощается с нами. Лицо у него мрачное. Ребекка нашла не счастье. Она нашла Кристиана Лангбалле. Сложного и трудного человека. Почему я не могу сказать ей об этом? Ведь она время от времени говорит мне правду в глаза? Почему я не могу ей сказать: «Ребекка, ты не найдешь счастья с этим человеком. Уходи от него как можно скорее! Он тяжелый элемент в твоей жизни. Марианне все знает об этом. Слышишь?»

Но я не могу ей это сказать. Наша дружба этого не выдержит. Сейчас я могу сказать Ребекке только одно: «Я рад быть свидетелем невесты на твоей свадьбе».

И я опять остаюсь наедине с Марианне. Чем ближе мы с ней становимся, тем меньше я ее понимаю, так, по крайней мере, мне кажется. И это неприятная мысль. Доверие, которое она проявляет по отношению ко мне, не внушает доверия. Но вызывает новые вопросы. Сидя рядом, я украдкой наблюдаю за ней. Зрачки у нее больше не расширены. Она достает табак для самокрутки. Спички у меня наготове. Трамвай, идущий в Рёа, поздний воскресный вечер.

Вот она, моя жизнь, думаю я. Трамвай в Рёа, туда и обратно. Как это далеко от Вудстока!

Марианне смотрит прямо перед собой и курит.

Надо что-то сказать. Поблагодарить ее. Ведь это она пригласила меня в ресторан и в кино. Показала мне что-то важное для нас обоих. И одновременно показала это всему миру. Как я могу забыть ее красивую фигуру, белый бюстгальтер, игривую, жизнеутверждающую манеру принимать душ, когда Господь Бог открыл кран? Тысячи людей запомнят ее такой, думаю я. Они не знают, как ее зовут, но запомнят белокурую молодую женщину, которая подняла руки к небу, когда пошел дождь. Они запомнят, какой веселой и счастливой она была.