Реки не умирают. Возраст земли

4

На западе весело разыгрались сухие зарницы. В их настильном ежеминутном сиянии виделась темная кромка низкой наволочи, над которой теснились поблекшие звезды.

Марат сбавил ход катера до самого малого — начинался диабазовый, скалистый берег водохранилища.

— Скоро доберемся до Сурчиного острова и заночуем, — сказал он Богачеву.

— Любопытно — Сурчиный остров в море, — отозвался Валентин Антонович, раскуривая трубку.

— Оно же степное, наше сине море. Во всей, округе поднятая целина, на которой байбаки жить не могут, а на ковыльном острове им раздолье.

— Очень любопытно — сурки и чайки. Между прочим, сколько разных контрастов в наше время. Человек так бесцеремонно вмешивается в дела природы, что ей ничего не остается, как только приспосабливаться.

— Но природа бывает и мстительной.

— Уж если доведут. А вообще она терпеливее людей...

Марат плавно разворачивал катер, чтобы пристать: где помельче. Вдвоем они подтянули нелегкую посудину к самому берегу, закрепили цепью за выступ камня, и выгрузили на берег свое нехитрое имущество. Девочек решили не будить: Тоня и Зина крепко уснули в трюме, на лавочках, устав от бесконечных восторгов.

— Ужинать будем? — спросил Марат.

— Лучше соединить ужин с завтраком, — сказал Валентин Антонович, разминая затекшие ноги.

Он осмотрел звездную вышину, остановил взгляд на западном небесном окоеме. Беззвучная игра молний продолжалась: они словно гонялись по кругу, но никак не могли догнать одна другую и, рассерженные, вспыхивали с такой силой, что их белые просверки вымахивали к зениту.

— Дождя не будет, это сухие зарницы, как у нас говорят старики, — объяснил Марат.

— Сухие зарницы... Очень похоже на поведение некоторых товарищей. Вот ты рассказал мне историю своих отношений с этим однокурсником по институту, как он исключил тебя из комсомола, как потом, уже в Сибири, голосовал за строгий выговор. Было бы у него побольше власти, он, не задумываясь, вообще бы отлучил тебя от партии. А ты пометал, пометал молнии да и остыл.

— Я писал, жаловался.

— Жаловался! А выговор носил целую пятилетку. Оно, конечно, иные выговора снимает сама жизнь, да плохо, что те, кто их раздает, остаются безнаказанными. Так что вслед за твоими «сухими зарницами» ни гром не грянул, ни ливень не прошумел. В конце концов ты перекочевал на Урал. По сути дела, поощрил Верховцева. Нет, Марат, молчаливым, пусть и горячим, негодованием карьеристов не остановишь. Надо бороться, а не метать молнии в собственное сердце. Между прочим, конъюнктурщики дольше живут, потому что ничего не переживают. И кто милостиво прощает им демагогические наскоки, тот сам причиняет моральный ущерб обществу.

— Люди поймут, что к чему.

— Мне, под старость лет, приходится часто выступать перед молодежью. Она тонко чувствует любую фальшь, особенно показуху. Недавно выступал на студенческом собрании вместе с классическим обозником. Он столько всего наплел о своих мнимых заслугах, что после него неловко было выходить на трибуну. Чувствую, все насторожились. Тогда я стал вспоминать о женщинах на войне, в том числе и о Полине Карташевой. Вначале слушали с недоверием — мещане и тут успели набросить тень на женщин-фронтовичек, — однако потом удалось увлечь сущей правдой.

— То обозник.

— Цель у них общая: на прибойной волне времени подняться над окружающими. Твой Верховцев расчищает себе дорогу с помощью выговоров, мой «однополчанин» рвется после войны на передовую с помощью саморекламы. В основе их поведения спекуляция на высоких идеалах общества.

— И вам ведь нелегко было дать отпор этому обознику.

— К сожалению. Речь шла о солдатских подвигах, и я промолчал. Не ради мертвых, мертвые не нуждаются в моей поддержке. Промолчал ради живых. А ты, Марат, отступаешь напрасно. В мирное время, конечно, труднее стать героем. Но и сейчас тоже есть свои амбразуры. Так что уклоняться от встречного боя ты не имеешь права. Тебе жить, тебе и воевать.

— Верховцев — талантливый инженер.

— Талант — интеллектуальная власть, и, как любой властью, талантом безнравственно пользоваться для самовозвышения...

Они проговорили до полуночи. Утром проснулись поздно, когда солнце уже стало припекать. Девочки тихо сидели рядышком на катере, чтобы не разбудить старших. Над степным морем кружил одинокий беркут. Поодаль резвилась стайка шумливых чаек. Еще дальше вереница уток торопливо огибала ковыльный островок. Богачев проследил за ними восторженным мальчишеским взглядом, пока они не скрылись из виду растаявшим пунктиром, и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Какая благодать!

— Давайте искупаемся до завтрака, Валентин Антонович, — предложил Марат.

— Согласен. Дамы! — крикнул он на катер. — Всем купаться!

«Дамы» оживились. Первой сбросила платьишко Зина. А Тоня застеснялась. Но и она, одолев наивную стыдливость девушки в неполных шестнадцать лет, кинула цветастый сарафанчик на руль катера и ловко прыгнула с кормы в солнечную, сверкающую воду.

— Дочери у тебя невесты, — заметил Богачев. — А я, между прочим, в твоем возрасте женился. Долго раздумывал после войны... Особенно хороша Зина, вылитая Полина Семеновна. Как бы та сейчас порадовалась. До сих пор все вижу ее во сне живой.

Марат едва не спросил о их отношениях с матерью, но сдержался. Валентин Антонович сказал под настроение сам:

— Кажется, вместе с Полиной Семеновной погибла и моя молодость. Жизнь осталась, а молодость погибла. Это я остро ощутил уже дома, когда начал проходить хмель победы...

И, сказав так, он с разгона бухнулся в промоину меж береговыми отмелями. Марат в смущении стоял на песчаной кромке, наблюдая, с каким удовольствием барахтались девочки за катером и как ходко плыл на глубине Валентин Антонович, широко взмахивая сильными руками.

— Чего раздумываешь? — крикнул Богачев.

И тогда он разбежался и, падая, увидел в радужном веере брызг милую, улыбающуюся маму. Он плавал до тех пор, пока не исчезло ее доброе видение, возникшее так рельефно из далекого мира детства.

Ровное дно степного моря было выстлано мягким ковылем, вода была парной. Не хотелось выходить на берег. Однако Валентин Антонович уже развел костер.

После завтрака Богачев достал из полевой сумки две большие фотографии. Прежде чем пустить их по рукам, сказал Марату:

— Недавно прислал товарищ по штабу армии, служил у меня в разведке. Долго устанавливал мои координаты. Юные следопыты помогли, они же вестовые народной памяти. Я и не подозревал о существовании этих снимков. Возьми себе.

На первой фотографии было четверо: Полина, медсестры и высокий, могучий полковник среди них. Марат вопросительно глянул на Богачева.

— Требуются пояснения? Это и есть Сергей Митрофанович Родионов, который, как ты знаешь, воевал в гражданскую войну вместе с твоей бабушкой.