Реки не умирают. Возраст земли

— Смотрите, смотрите, какая у нас черешня! — без умолку тараторила восторженная Любка. — Из Болгарии! Дедушке привез в подарок один знакомый геологоразведчик.

Павла вскинула голову, бесцельно оглядывая черешню. Георгий стоял поодаль и, удивляясь самому себе, внимательно смотрел на Павлу. Высокая, длинноногая, стройная, как прежде. Лишь рельефнее сделалась фигура, сгладилась угловатость плеч, четко означилась талия. А еще говорят, что время портит совершенство линий. Нет уж, кому что дано, то и остается на всю жизнь.

— Вот они где! — услышал он позади себя голос матери.

Прихрамывая на больную ногу, Любовь Тихоновна приближалась к сыну. Он пошел навстречу ей.

— Люба, чего же ты не подкрепила их чем-нибудь пока? Ах, хозяйка, хозяйка, — выговаривала она своей тезке.

— Мы ждали вас, бабушка, вы обещали вернуться к трем.

— Чего там было меня ждать? Если пойдешь к врачу, то вернешься только к вечеру. Хорошо, что ты еще не знаешь, как ходят по врачам.

— Зато я хожу в кино, там тоже надо постоять у кассы.

— Помолчи, сорока! Павла Прокофьевна, Георгий, отец, обедать. Вот-вот должны прийти с работы Олег с Сашей.

Первой явилась Саша. Она с порога кинулась к отцу, обняла его, расцеловала. Георгий был несколько смущен этим порывом, — он редко виделся с дочерью. А Павла и вовсе не видела Сашу с тех пор, как та пошла в школу. Ну кто бы мог подумать, что из той смешной, говорливой, почти квадратной девочки с годами вытянется вот такая девушка, тоненькая, светлоокая. Павла, казалось, физически ощутила бесшабашную скорость времени. Плавное, мерное течение жизни — всего лишь обман зрения: оглядись по сторонам — и вокруг тебя все молодые, которые и неизвестно когда вышли в люди.

— Знакомься, Павла, — моя наследница, — сказал Георгий.

— Александра, — представилась Саша, учтиво поклонившись и как-то настороженно глянув на Метелеву.

— О-о, как выросла ты, Шурочка!.. — Она запросто взяла обе ее руки и долго не отпускала их, по-женски расхваливая девушку.

Это совсем не понравилось Саше: она терпеть не могла покровительственного тона.

— Прошу к столу! — объявила хозяйка.

— Олег скоро придет, — сказала Саша. — Семеро одного не ждут.

— Тут шесть, а не семь, — не удержалась Любка.

— А ты бы помолчала.

— Давай-ка, мать, по такому случаю бутылку шампанского, — потребовал хозяин. — Я тоже выпью с женщинами.

— Тебе-то бы не надо, Леонтий Иванович, — заметила Любовь Тихоновна.

— Шампанское создано для молодоженов и для пенсионеров! Как вы считаете, Павла Прокофьевна?

— А мой отец недавно вспоминал, как вы, бывало, с устатку выпивали по стаканчику русской горькой.

— То случалось в поле, у шурфа, в непогодь осеннюю. Тогда и Молодогорска еще не было на свете.

— Никак не могу себе представить, что нашего города не было, — тоном вполне равной собеседницы сказала Любка.

Павла беззвучно рассмеялась, а Любовь Тихоновна уже сердито посмотрела на внучку.

Пришел Олег. Павла подала ему руку, назвала себя.

— Да я вас хорошо помню, — сказал он. — Хотя не виделись лет двенадцать. Когда вы приезжали к своей тетушке, я учился в Свердловске в политехническом.

«Сколько ему сейчас? — подумала Павла. — Наверное, под тридцать. Совершенно не похож ни на мать, ни на старшего брата. Однако есть в нем что-то отцовское, когда улыбается. Но вымахал-то как!»

— Что же вы, ребята, давайте выпьем, наконец, за встречу! — Леонтий Иванович поднял свой бокал.

— Я лучше водки, — сказал Олег. — Надеюсь, ты поддержишь меня, Георгий?

Через несколько минут все застолье оживилось, заговорило громче, вразнобой. Павла почувствовала звонкий шумок в висках, будто в шампанское добавили чего-то крепкого. Но всему виной, конечно, не само вино, а та примесь прошлого, которая и воду из родников юности делает хмельной. Каждый раз, когда она пытливо осматривала весь семейный круг Каменицких, то непременно встречалась взглядом с Олегом: он спохватывался, отводил глаза в сторону, и лицо его, обветренное, обожженное майским солнцем, делалось смущенным по-ребячьи. Он тут же начинал расспрашивать брата о геологических делах, стараясь не замечать больше Метелеву. А Саша всецело была занята едой, не вступала ни в какие разговоры и лишь тайком переглядывалась с Любкой, которая одна из всех чувствовала себя вполне свободной, независимой ни от какого прошлого.

— Я хочу предложить новый тост, — сказал Леонтий Иванович и встал с к н я ж е с к о г о кресла.

— Как разошелся, — недовольно заметила хозяйка.

— Постой, мать, а то собьюсь я без бумажки!..

Среднего роста, плотный, моложавый, он стоял и улыбался необыкновенно доброй, застенчивой улыбкой, которую Павла хорошо помнила с детства. «Неужели ему восемьдесят? — думала она. — Вот что значит всю жизнь прожить в поде и в горах, исходить Южный Урал от края и до края. У него и, седина-то пышная, не стариковская».

— Так вот. Есть у меня про черный день один давний друг-приятель, Прокофий Нилыч Метелев. Мы тут с ним вместе начинали. Тогда он работал в моей поисковой партии коллектором. А теперь, шутка ли, стал большим начальником в Москве. Но, слава богу, не зазнался. Так вот, за вашего отца, Павла Прокофьевна, и за Д и т я т о р г с и н а, как мы вас тогда прозвали...

— Что это — торгсин? — немедленно спросила Любка.

— Я тебя, кажется, сегодня попрошу из-за стола, — не на шутку рассердилась Любовь Тихоновна.

— Постой, мать. Надо же объяснить подрастающему поколению. Откуда ей знать такую диковинку тридцатых годов. Торгсин — значит торговля с иностранцами, за валюту. Нет валюты, подавай натуральное золотцо... Так вот однажды прибегает ко мне рано утром Прокофий и говорит, что у него сильно заболела девочка, так нельзя ли где достать немножко сливочного масла, как советует врач. А где взять маслица? Его ни за какие деньги было не купить в нашем рабкоопе. Вот мы и собрали, у кого что уцелело, — обручальное колечко, брелок от карманных часов, у меня нашлась монограмма от старого портсигара, подаренного хозяином одного сибирского прииска еще до революции. Прокофий побежал в торгсин и притащил оттуда огромный кусок сливочного масла. Не знаю уж, то ли такое богатство спасло его дочь, то ли она вообще пошла на поправку, но во всяком случае — факт налицо... За вас, Павла Прокофьевна! — И старик выпил шампанское залпом, как пьют неразведенный спирт.

— Спасибо, большое спасибо, Леонтий Иванович, — только и сказала Павла.

Он коротко махнул рукой: чего уж тут, просто вспомнилось под настроение. Любовь Тихоновна принялась угощать Павлу белыми груздями собственной засолки. Любка притихла, осторожно, украдкой поглядывая на «важную тетю из Москвы», которую, оказывается, спасали когда-то торгсиновским маслом.

Саша поела и вышла из-за стола, сказав, что у нее собрание.

— Не собрание, а свидание, — все-таки опять не удержалась Любка, заодно кольнув ее глазами-гвоздиками.