Реки золота

— Давай, — сказал переводчик и жестом велел Нгале начинать. Скрытые звукозаписывающие устройства уже работали.

— Смотрю я на вас, полицейских, — заговорил Нгала, — и думаю: понимаете ли вы, чему противостоите? Я вовсе не собираюсь подвергать сомнению нужность правоохранительных органов, я по своему опыту знаю, что становится с обществом там, где их нет.

Я родился в Ндеко, севернее Гомы, может, вы знаете, что это на границе между так называемой Республикой Конго и Руандой, на север от нас Уганда, на юг — Бурунди. Я вырос в лагере для беженцев неподалеку от Кибати. Сколько помню, между странами, которые я назвал, всегда были разногласия, племенные войны продолжались там столетиями. Лет двадцать назад, когда хуту начали всерьез убивать тутси в Руанде, каждая из этих стран приняла ту или другую сторону. Когда ополченцы стерли государственные границы, прячась в кустах и в городах, и совершали постоянные набеги с убийствами на деревни друг друга, я был маленьким. Играл в мусоре, пил грязную воду и не задумывался над этим. Так устроен мир, и нечего возмущаться. Отца я никогда не знал. Матери не стало, когда мне исполнилось пять лет. Ее непрерывно рвало кровью, и она умерла до того, как я привел врача в наш дом. Под «домом» я имею в виду листы пластика, которые мы с братом притащили из зоны, патрулируемой подразделениями ООН. Идти в лес одному было очень опасно.

Когда угандийские войска ушли, улицы заняли ополченцы. Это были ребята немногим старше, чем мы с братом, пьяные, одуревшие от наркотиков, у них едва хватало сил носить оружие. Все знали, что становится с теми, кого они хватали и заставляли вступать в ополчение. Мы с братом оставались на улице, пока не увидели первые убийства. Мальчишки выгоняли людей из домов и магазинов, на улице ставили на колени и расстреливали. Этих людей из соперничающих племен потрошили и съедали их сырые внутренности.

Мы с братом убежали в лес. Через два дня, когда стрельба утихла, решили переправиться через реку. Группа парней, которую мы встретили по дороге, предложила нам помочь с переправой; сказали, что знают рыбака с лодкой. Мы им поверили. Но они вывели нас и нескольких других ребят на поляну, потребовали все деньги и пожитки. Мы с братом побежали обратно в лес. Гумагума открыли огонь, и мой брат упал. Я спрятался в лесу, собирал дождевую воду и насекомых, чтобы не умереть от голода и жажды. На третий день выполз посмотреть, там ли они еще, но они ушли. Я кое-как похоронил брата у той поляны, где его убили.

Я жил в лесу, голодал, передвигался с места на место вдоль реки, избегая дорог. Кое-где слышал новости, слышал много имен; Матата, Нгудьоло, Нкунда — эти военачальники приходили и уходили. Я рос на реке, постоянно пытаясь пройти на запад, иногда возвращаясь по собственным следам, чтобы не встречаться с солдатами и ополченцами. Идти на север не имело смысла, леса контролировала армия сопротивления, а все мы знали, что происходит с теми, кого они берут в плен. Мне повезло, что меня не обнаружили силы безопасности Уганды или Руанды; ваше правительство хорошо их выучило.

Все говорили, что если я смогу пройти через границу в Киншасу, то она мне покажется раем. Чистая вода, всевозможная пища, лекарства от холеры и малярии, даже кондиционеры. И через год я наконец перешел границу с помощью людей, которые работали на наркоторговцев, привозили кокаин из Южной Америки. Я трудился у этих людей целый год, показывал им лучшие переправы, пока не скопил достаточно денег, чтобы добраться до Браззавиля. Там работал еще год, чистил туалеты, пока не собрал нужную сумму для поездки в США.

Я приехал сюда осенью десятого года, как раз вовремя, чтобы наблюдать, как город терпит крах. Несколько африканцев сказали мне, что я могу стать таксистом, так я и сделал. Работал около полугода, жил в приюте для бездомных, пытаясь накопить денег, потом ко мне подошел один человек, тоже торговец наркотиками, и обещал платить втрое больше. По-моему, он сидит у вас в соседней комнате.

Когда ты голодаешь, когда с детства не имел настоящего дома и видел, как все, кого ты знал и любил, погибли, когда дети на твоих глазах превращаются в чудовищ, которые едят плоть своих старших, отказаться от такого предложения трудно. Я легко переносил грубость жителей этого города к таксистам, потому что видел гораздо, гораздо худшее. Но эта отчужденность не наполнит мне желудок, не воздвигнет крыши над моей головой. Человек в соседней комнате объяснил, как работает эта система; на свой лад она очень эффективная и четкая. И я в конце каждой ночной смены получал деньги. Поскольку я привык к тому, как скверно ньюйоркцы относятся к таксистам, иметь дело с моим неприятным контактом тоже было легко. Впервые у меня появилось достаточно денег, чтобы влиять на свою судьбу. Впервые в жизни мне хватало еды. Если вы не посадите меня в тюрьму и не депортируете обратно в Африку, может, я смогу скопить денег, чтобы туда поехать. Говорят, стрельба там прекратилась, все военачальники убиты или в тюрьме. Может, когда-нибудь сумею вернуться, найти кости брата и как следует похоронить его.

Громадный переводчик снял крохотные очки и заплакал. Полицейские молчали. Толстое лицо Маккьютчена помрачнело; лица Тотентанцта и Мора ничего не выражали, Сантьяго ощутил под ложечкой мучительную пустоту; ему нестерпимо хотелось выйти из комнаты. Нгала мягко потрепал по громадному плечу переводчика, но продолжал холодно смотреть на полицейских.

Все в комнате, кроме Нгалы, подскочили, когда Мор рявкнул:

— Et qui pourrait etre votre contact?

Громадный переводчик был так потрясен, что перестал всхлипывать. Нгала злобно глянул на Мора, потом опустил глаза и пробормотал что-то на суахили.

— У него очень необычная прическа, — перевел гигант.

В комнате воцарилась мертвая тишина, слышалось лишь гудение флуоресцентных ламп, и Сантьяго сообразил.

— Черт возьми, — негромко произнес он. — Мы его знаем.

Мор предложил «бенелли», но Сантьяго уже открыл замок наружной двери. С замками внутренней пришлось повозиться — парень, должно быть, потратился на новые цилиндры.

Начальный обыск не принес значительных результатов. В большом стенном шкафу висели наряды, каких Сантьяго ни разу не видел; все ярлыки были незнакомыми. Туфель, ботинок и нелепо выглядевших кроссовок оказалось больше, чем у него было с тех пор, как нога перестала расти. В ванной — два комплекта толстых, бархатистых полотенец цвета сухой травы. Кровать — обычная, но с множеством роскошных подушек и покрывал; Сантьяго вспомнилось, как один-единственный раз сестра потащила его в магазин «Карпет энд Хоум» для убранства его квартиры (Сантьяго только бросил взгляд на цены и ушел).

Там стоял огромный стол красного дерева и еще более огромный, изысканно украшенный на старомодный манер книжный шкаф, набитый широкоформатными книгами по искусству, заглавия Сантьяго были незнакомы: Марк, Штейхен, Сингх, Сноудон. Была полка книг меньшего размера, на корешках некоторых из них виднелась желтая наклейка с надписью «Списана».

И только.

Несколько секунд оба молча постояли перед четырьмя громадными фотографиями Молла в Центральном парке, сделанными в разные времена года. Впечатление они производили потрясающее.

Письменный стол казался многообещающим. Сантьяго подошел к компьютеру, занимавшему большую часть столешницы вместе со счетчиком банкнот и первоклассной цифровой фотокамерой, и нажал клавишу для интервалов — монитор заполнили множественные изображения соблазнительной голой девицы с цепочкой на животе.

— Откуда ты знаешь, что она пуэрториканка? — спросил через плечо Мор.

— За милю видно, — снисходительно ответил Сантьяго.

Мор глаз не сводил с книжного шкафа, антикварного, украшенного замысловатой резьбой. Однако Мора, похоже, интересовали только книги.

— В файле говорится, он учился в Нью-Йоркском университете, специализировался по истории искусств, — сказал Сантьяго. Больше ничего любопытного он не обнаружил; у парня не было никаких бумаг, даже штрафных повесток за нарушение правил стоянки автомобилей. Сантьяго взял лежавшую рядом с компьютером потрепанную книгу Джона Лоутона «Жизнь до появления человечества». Раскрыл ее наобум и увидел на странице масштабный рисунок — человек казался крохотным рядом с существом, похожим на громадного скорпиона, но с ластами. Взглянул на подпись: «Разновидности класса эвриптерус возникли в ордовикский и силурийский периоды и достигли таких размеров, что стали одними из крупнейших морских хищников пермского периода…». Сантьяго закрыл книгу и бросил обратно на стол.