Рекрут Великой армии

Вероятно, через час я был разбужен грохотом пушек. Я увидел быстро двигавшийся отряд гвардейцев с пушками и фургонами. В фургонах было несколько раненых, и я стал кричать:

— Возьмите меня! Возьмите!

Никто не обращал внимания на мои крики… Они ехали мимо… Больше десяти тысяч прошло мимо меня. У меня больше не было сил.

Все кончилось. Последние ряды войск скрылись из глаз. Час смерти был теперь близок. Но вдруг снова раздался грохот — показалось несколько орудий, запряженных крупными лошадьми. Позади везли зарядные ящики. У меня не было надежды, что в мою сторону посмотрят, но я все-таки следил глазами за артиллеристами. И вдруг заметил высокого, худого, рыжего артиллериста и узнал. Да это же Циммера! Моего товарища по лейпцигскому лазарету! Я закричал изо всех сил:

— Кристиан! Кристиан!

Несмотря на грохот орудий он услышал крик, остановился, обернулся и с удивлением поглядел в мою сторону.

— Кристиан, сжалься надо мной!

Он подъехал ближе, посмотрел пристально и побледнел.

— Как? Это ты, Жозеф?!

Циммер спрыгнул с лошади, взял меня на руки, как ребенка, и крикнул солдату, который правил проезжавшим фургоном:

— Стой! Останови!

Циммер поцеловал меня и положил в фургон. Он укрыл меня большой кавалерийской шинелью и сказал:

— Готово, трогай!

Вот и все, что я помню. Скоро я потерял сознание. Мне казалось, что я слышу шум бури, крики, кто-то отдает приказы, и вижу силуэты верхушек елей в ночном небе.

Позднее я узнал, что в тот день при Ханау произошла битва с баварцами, и мы одолели их.

Глава XXXIV. Я дома

14 января 1814 года, через два с половиной месяца после битвы при Ханау, я проснулся в чистой постели, в маленькой теплой комнатке. Я поглядел на балки потолка, потом на оконца, на которых изморозь нарисовала свои белые узоры, и подумал: «уже зима».

В это время я услышал грохот пушек и треск огня в печке.

Я повернулся и увидел бледную девушку, скрестившую руки на коленях. Я узнал Катрин. Узнал я и комнатку. Здесь мы провели много счастливых воскресений перед моим отъездом на войну. Только грохот пушки тревожил меня и заставлял думать, не грежу ли я.

Я долго глядел на Катрин. Она мне казалась очень красивой.

«Но где же тетя Гредель? — думал я. — Как я добрался до дома? Может быть, мы уже женаты с Катрин? Боже, вдруг все это сон?»

Наконец я осмелился тихо окликнуть девушку:

— Катрин!

Она обернулась и воскликнула:

— Жозеф… Ты узнаешь меня?

— Да, — отвечал я и протянул руку.

Она подошла, и я ее крепко поцеловал. Мы оба плакали.

Снова раздались пушечные выстрелы, и я с тревогой спросил:

— Что это я слышу, Катрин?

— Это пушка Пфальцбурга, — отвечала она, целуя меня еще сильнее.

— Пушка?

— Да, город в осаде.

— Пфальцбург? Так неприятель во Франции?

Я больше не мог произнести ни слова. После стольких страданий и слез, после того как на полях битвы полегло два миллиона человек — неприятель вторгся во Францию! Несмотря на всю мою радость увидеть Катрин я ни на секунду не мог отвлечься от этой печальной новости.

Да, мне пришлось увидеть, как немцы, русские, шведы, испанцы, англичане оказались господами во Франции. Они держали гарнизоны в наших городах, брали в наших крепостях все, что им хотелось, оскорбляли наших солдат, заменили наш флаг своим и поделили между собой все наши завоевания, включая те, какие были сделаны еще во времена Республики. Мы слишком дорого поплатились за десять лет славы!

Но вернусь к моей истории.

Через пятнадцать дней после битвы при Ханау тысячи повозок с ранеными и больными ехали через Пфальцбург.

Тетя Гредель и Катрин, стоя у порога дома, глядели на этот печальный кортеж. Проехало уже больше тысячи двухсот телег, а меня не было ни в одной из них. Тысячи отцов и матерей сбегались за десятки миль и тоже стояли вдоль дороги, отыскивая своих сыновей среди раненых. И многие вернулись домой, не найдя своих близких!

На третий день Катрин узнала меня. Я лежал с другими несчастными и все мы были с ввалившимися щеками, исхудавшие до костей, умирающие от голода.

— Это он! Это Жозеф! — крикнула Катрин.

Никто не хотел верить этому. Даже тетя Гредель долго всматривалась, прежде чем сказать:

— Да, это он! Надо вынуть его из телеги… Это наш Жозеф.

По ее просьбе меня перенесли к ним в дом. За мной стали ухаживать. Страшная жажда мучила меня, и я все время кричал: «Пить! Пить!» Никто в деревне и не надеялся, что я выживу, но воздух родины оказался для меня целительным.

Через шесть месяцев, 8 июля 1814 года, мы отпраздновали нашу свадьбу. Дядюшка Гульден, любивший меня, как сына, принял меня в качестве компаньона в свое дело. Мы стали жить все вместе, и, казалось, были самыми счастливыми людьми на свете.

Войны закончились. Союзники ушли к себе. Император уехал на остров Эльбу. На престол вступил Людовик XVIII. Но Наполеон еще не собирался сдаваться.

Хочется верить, что мой рассказ о кампании 1813 года убедит молодежь, как призрачна военная слава, и покажет, что настоящее счастье возможно только там, где царят мир и свобода. Если окажется, что эта история была действительно полезна и интересна, тогда я поведаю о том, что было дальше, и расскажу вам о Ватерлоо.

Книга вторая. ВАТЕРЛОО

Глава I. Наступил мир

Я никогда не видел ничего более радостного, чем воцарение Людовика XVIII в 1814 году. Дело было весной, когда уже зацветали фруктовые сады. В течение предыдущих лет народ перенес столько бедствий, столько раз ему угрожала опасность попасть в солдаты и не вернуться домой, он так устал от всех этих сражений, всей этой славы, пушечной пальбы и благодарственных молебствий, что думал только о мире, отдыхе и обустройстве своего угла.

Да, все были довольны, кроме старых солдат. Я помню, как третьего мая, когда пришел приказ вывесить белый флаг [19] на церкви, все боялись сделать это, опасаясь солдат гарнизона. Пришлось дать шесть золотых кровельщику Никола Пассофу, чтобы он выполнил это опасное поручение. Со всех улиц глядели, как Пассоф, держа белый шелковый флаг с цветами лилий по краю, взбирался на крышу церкви. А из окон двух казарм в него палили солдаты.

19

Белый — цвет французской монархии.

Пассоф все-таки повесил флаг и, спустившись, спрятался в амбаре, в то время как солдаты искали его по всему городу, чтобы убить.

Крестьяне, рабочие и горожане, все в один голос кричали: «Да здравствует мир! Долой рекрутский набор!» Всем надоело жить, как птичке на ветке, и ломать себе кости ради дел, которые нас не касаются.

Среди всеобщей радости я был, наверное, самым счастливым. Я удачно выбрался из ужасных битв при Вейсенфельсе, Лютцене и Лейпциге и ускользнул из лап тифа. Я узнал воинскую славу и потому еще более полюбил мир и возненавидел солдатскую службу.