Рекрут Великой армии

Тем временем кашевары раздобыли в деревне мяса, лука, хлеба, развели костры и начали готовить ужин. Котлы весело булькали, а кругом сидели солдаты, и все сразу, не слушая друг друга, рассказывали о былых битвах, о чужеземных странах.

Настала ночь. После ужина было приказано затушить костры и не играть зори: это означало, что враг недалеко.

Глава XVI. Измена

Начала всходить луна.

Мы с Бюшем ужинали из одного котла, и после еды он мне часа два рассказывал о своей жизни на родине. Он жил в такой бедности, что теперь находил превосходным и солдатский стол, и хлеб, и рубахи грубого холста, и все прочее. Его беспокоила только мысль о том, как бы дать знать своим двум братьям о своем хорошем житье-бытье и убедить их тоже идти в солдаты.

— Да, все это хорошо, — качал я головой, — но ты не думаешь о русских, англичанах и пруссаках.

— Мне на них наплевать. Моя сабля режет, как бритва, мой штык колет, как игла. Скорей они должны бояться повстречаться со мной.

Мы с Бюшем стали закадычными друзьями. Я любил его почти так же, как своих старых товарищей — Клипфеля, Фюрста и Зебеде. Он тоже привязался ко мне и, думаю, готов был жизнь за меня положить. Он был не очень умен, но зато имел доброе сердце.

Пока мы толковали с Бюшем, к нам подошел Зебеде. Он хлопнул меня по плечу и спросил:

— Почему ты не куришь?

— У меня нет табаку.

Он сейчас же отдал мне половину своей пачки. Я видел, что он меня любит по-прежнему, несмотря на разницу нашего положения. Он думал, что мы нападем на пруссаков и отплатим им за все наши поражения. Он словно забыл, что и у них есть ружья и пушки. Но разве можно переубедить человека, который все видит в розовом свете? Я покуривал трубку и поддакивал Зебеде.

Часов около девяти Зебеде отправился расставлять пикеты. Я отошел немного в сторону и лег, положив ранец под голову. Ночь была очень теплой. Стрекотали кузнечики. На небе было несколько звезд. Все было тихо кругом. Из деревни доносился бой часов. Наконец я заснул.

Зебеде разбудил меня и Бюша около двух часов ночи. Пришел наш черед идти в пикет.

Еще была ночь, но по горизонту уже пробежала светлая полоса. В тридцати шагах мы встретили лейтенанта Бретонвиля, который поджидал нас. Мы пошли сменять часовых. Как сейчас помню шаги пикета среди ночи и слова, которые в ту ночь служили паролем и отзывом.

Меня поставили около изгороди, и я принялся медленно шагать вдоль нее. Рядом виднелись низкие крыши деревни; на дороге стоял часовым конный гycap. Вот и все, что мне было видно.

Долго пробыл я здесь, прислушиваясь, шагая и думая. Все спали. Белая полоска на небе увеличивалась. Становилось все светлее. В поле начали перекликаться перепела. Это напоминало мне деревню Четырех Ветров. Я подумал: «В наших полях, перепела тоже перекликаются… Спит ли сейчас Катрин? Спят ли остальные?»

Я вспомнил, как сменяются утром часовые у ворот Пфальцбурга. Я был погружен в думы, как вдруг издали до меня донесся стук копыт, где-то галопом неслась лошадь. Я посмотрел кругом, но ничего не увидел. Всадник проехал, очевидно, в деревню. Топот смолк, до меня доносился лишь смутный гул. Что это значило? Через мгновение всадник выехал из деревни и галопом помчался по нашей дороге. Я подошел к краю изгороди и, взяв ружье на прицел, крикнул:

— Кто идет?

— Франция!

— Какого полка?

— Двенадцатого егерского… Эстафета.

— Проезжай.

Он поехал дальше еще быстрее. Я слышал, как он остановился среди нашего лагеря и крикнул:

— Где командир?

Я взошел на вершину холма, чтобы посмотреть, что произойдет дальше, и увидел, что в лагере началось движение. Появились офицера. Всадник направился к командиру Жемо. Я не слышал слов — было слишком далеко, но я видел, что все пришло в возбуждение. Солдаты кричали, жестикулировали.

Вдруг забили зорю. Пикет обходил по кругу, снимая часовых. Зебеде, весь бледный, крикнул мне:

— Иди сюда!

Потом он тихо сказал:

— Жозеф, нас предали: Бурмон, начальник авангарда, и пять других негодяев перешли на сторону врага.

Голос Зебеде дрожал. Кровь застыла у меня в жилах. Я поглядел на остальных солдат пикета: у двух стариков дрожали усы, а глаза были такие страшные, что казалось, они ищут, кого бы убить. Никто не произнес ни слова.

Когда мы пришли к лагерю, батальон был уже под ружьем. На всех лицах отражалось ярость и негодование. Барабаны гремели. Мы стали в ряды. Командир, бледный, как смерть, замер в седле, глядя на свой батальон. Я припоминаю, как он выхватил шпагу, чтобы заставить барабаны замолчать, и хотел что-то сказать. Но слова не вязались друг с другом, и он, как безумный, начал кричать:

— Ах, канальи!.. Вот ведь негодяи! Да здравствует император! Не давать пощады!

Он выпаливал эти слова, сам не понимая, что говорит, однако весь батальон нашел его речь превосходной. Все солдаты закричали хором:

— Вперед! Вперед! На врага! Не давать пощады!

Мы скорым маршем прошли через деревню.

Сперва все шли молча, но через час солдаты начали разговаривать, кричать и все громче браниться. Все проклинали маршалов и офицеров Людовика XVIII, кричали об измене.

Тогда командир остановил батальон и, выехав вперед, сказал, что «изменники спохватились слишком поздно, и их предательство нам теперь не может повредить, так как мы сегодня же врасплох нападем на врага и опрокинем его».

Эти слова успокоили солдат. Они совсем развеселились, когда слева послышался далекий пушечный выстрел.

Раздались крики:

— Вперед! Да здравствует император!

По всей долине, заполненной войсками, пролетел этот крик от полка к полку. Мы получили приказ повернуть направо. Я помню, что в деревнях, через которые мы проходили, население радостно приветствовало нас и кричало:

— Французы! Французы!

Видно было, что они любят нас. Во время привалов крестьяне приносили вкусный хлеб, большие кувшины темного пива и угощали нас всем этим.

Весь день мы шли скорым маршем, несмотря на невыносимую жару. Нас обгоняли другие войска.

В одной деревушке, через которую прошел наш авангард, мы увидели несколько убитых пруссаков, валявшихся на улице. Эта деревня называлась Шатле, а река, протекавшая около, — Самбр. Это была глубокая река со скользкими и крутыми глинистыми берегами.

Мы перешли через мост и расположились лагерем на другом берегу. Мы были теперь почти в авангарде — впереди нас находился лишь полк гусар.

К ночи мы узнали, что вся армия перешла Самбр и что произошли сражения у Шарлеруа, Маршиенн и Жюме.

Глава XVII. Накануне боя

Около нашего лагеря начиналась большая буковая роща. Пришло известие, что пруссаки, которых император отогнал от Шарлеруа, остановились на другом конце рощи. Мы с минуты на минуту ждали приказа двинуться на них, но затем выяснилось, что неприятель отступил к Флерюсу. Пальба, раздававшаяся все время слева от нас, стихла.

Среди ночи нам раздали хлеб и рис, и мы выступили. Светила луна. Деревья и поля отливали серебром. Мне вспомнился лес под Лейпцигом и яма, куда я упал и где на меня набросились два прусских гycapa. В том же лесу, немного дальше, был изрублен бедняга Клипфель. Эти воспоминания побудили меня двигаться осторожно, напряженно всматриваясь во тьму.