Реквием по Наоману

В тяжких трудах прошли и растаяли эти пять лет, но оглядываясь назад Ури казалось, что он лишь вчера освободился из армии. За исключением денег, заработанных за эти годы, и нескольких созданных им фирм, ничего не происходило, кроме обещаний, которые он себе давал и всегда отменял.

Но одной лишь традиции он твердо придерживался в духе времени, ревностно ее исполняя: никогда не отказывался от субботней трапезы каждую неделю. И так, как был холостяком и был любим и желанен обществу друзей, армейских сослуживцев и бизнесменов, а главное, их женам, его приглашали к семейному столу в каждый канун субботы, и чаще всего он ездил в кварталы, где проживали семьи офицеров – в Рамат-Авив или Неве-Авивим, соседствующие с Тель-Авивом.

Менее чем через год после окончания войны, в начале 1968, в аэропорту в Лоде приземлился самолет и из него вышел Авраам Кордоверо, чье имя заграницей – Эйби Кордо. Тотчас после проверки паспортов позвонил из телефона-автомата начальнику полиции Иерусалима.

– Уверен, что ты знал о моем приезде. Итак, я требую прекратить издевательство и немедленно.

Начальник полиции ответил, что даст указания тотчас.

Затем Эйби Кордо поехал в родительский дом в Иерусалиме. Распростерся на могиле отца и тут же дал клятву отомстить за его смерть. Затем потребовал у сестры Рахель и ее мужа Оведа комнату на несколько месяцев, ибо на этот раз он приехал пожинать плоды победы. Он заказал машину и раза три-четыре в неделю уезжал в Тель-Авив, посещая директоров банков и прося ссуды.

После нескольких недель таинственной беготни приехал дядя Эйби Кордо к Ури, настоятельно требуя от него собрать в его доме в Тель-Авиве несколько ближайших друзей.

– Но только людей влиятельных, имеющих связи с влиятельными учреждениями, – объяснил дядя Кордо, – людей, у которых есть разум, сила и солидное положение в обществе.

– Зачем? – спросил Ури.

– Не спрашивай, делай, что я говорю. Не пожалеешь. Они услышат от меня такое, что изменит весь ход их жизни.

– Ход их жизни хорош и без твоих предложений, – сказал Ури.

– А с моими он будет еще лучше, – сказал дядя Кордо.

И Ури решил, что нескольким его друзьям не помешает провести развлекательный вечер, расслабиться после, как говорится, трудового напряжения, и послушать советы его сумасшедшего дяди.

И так пришли к Ури в зимний вечер на исходе субботы 1968 года семеро внешне импозантных и широко известных – Арик Рон, Рони Ронен, Нури Ярон, Орен Ларон, Ури Ранан и также Арнон Шмуэльзон.

Последний не изменил фамилии, потому что этого требовал его отец в завещании. Все остальные напрягли воображение в период национального возрождения и выбрали себе различные фамилии по своему вкусу и совету товарищей, знатоков книги и языка. Если бы не было у них ивритских имен, вероятнее всего перед ними закрыты были бы большие возможности в государственных да и частных учреждениях. И только глупцы упрямо цеплялись за свои галутские имена и привычки, когда национальная революция открывала перед ними такие новые и волнующие возможности.

Итак, собралась эта «великолепная семерка» в доме Ури Бен-Циона, и всех уважительно встречал дядя Кордо, как и положено встречать молодых и преуспевающих юристов, дельцов и подрядчиков, в большинстве своем офицеров в резерве в солидных чинах, активно трудящихся в национальной экономике и промышленности.

– Господа, – сказал дядя Кордо, – Ури меня знает, ибо я его дядя. Вы меня не знаете, ибо вы все новые. Это не важно. Важно, чтобы вы узнали, что произошло. Каждый раз, когда где-то случается война, тотчас после нее приходят деньги и люди богатеют. Внезапно богатеют и потому не знают, что с этими деньгами делать. Но мудрецы наши, благословенна их память, говорили: три вещи расширяют сознание человека: красивая женщина, красивый дом, красивая обстановка. В Европе такой шанс пришел богатым двадцать лет назад. Теперь такой шанс выпал вам. Я был в Европе в те годы и сделал нечто, что сейчас вам открою. Подумал я: женщины, квартира, обстановка? Что ж, пойдем по этому порядку. С женщинами я, как говорится, уже опоздал на поезд. Ашкеназы из Эрец-Исраэль уже успели наложить руку на все клубы и увеселительные заведения в Ямбурге. И, кроме того, скажу вам правду жизни из Торы: не так уж приятно заниматься этими делами. Заработок большой, но почти никакого уважения, да и все время имеешь дело с полицией. Что же осталось? Квартира и обстановка. Подумал я: чего желает новый богач? То, на что подбивает его жена. Ей нужны новые красивые одежды по миллионным ценам. Вот и создал я дело по модной одежде. Сегодня у меня все есть, но вначале было трудно. И тогда я открыл для себя важный принцип: начинать дело надо с домов, а не с магазина. К примеру, я завязывал дружеские связи с какой-нибудь известной семьей и предлагал организовать у них в доме вечер с манекенщицами, демонстрирующими новые моды. Бесплатно и добровольно. Это дело оказалось очень успешным, но после такие показы уже и не были нужны, все покупали в магазинах. А теперь, господа, быть может, вы спросите, зачем господин Кордо из Парижа, Лондона и Мюнхена собрал нас и морочит нам голову? Объясню вам. Лишь месяц назад я взял отпуск, чтобы приехать сюда и вообще вернуться на родину наших праотцев. Поглядеть, может ли принцип мудрецов наших, благословенна их память, работать и здесь с красивой женщиной, красивой квартирой и обстановкой? И что я увидел? Я увидел, что народ Израиля вообще не изменился, как и был народом Книги, таким и остался. Народ культуры в самой своей сущности. Ничего не поделаешь, говорите вы. А я говорю: есть что делать. Раскрыл пошире глаза, обследовал каждый город, каждое место, и увидел: женщины – есть, красивые квартиры и обстановка в избытке. Каждый живет в вилле или в пентхаузе на крыше. Но чего же не хватает? Не хватает вещей, украшающих обстановку. Я видел: люди покупают мебель, холодильники, музыкальные комбайны, киноаппараты, чтобы показывать да и самим смотреть заснятые ими туристические поездки за границей, оригиналы картин с подписями художников, и платят за это уйму денег. Подумал я: открою и здесь небольшие магазины модной одежды, но также обращусь к молодым амбициозным людям и скажу: займитесь продажей картин. В них заложены миллионы. Как начать? Как я начинал, с домов, а не с галерей. Каждый приглашает в свой дом гостей и приводит художников, угощают и разумно беседуют. Поверьте мне, в этом скрыты миллионы. Не будет такого богача, который не купит хотя бы две картины. А начнет покупать – не остановится. Почему? Много покупают, цена растет. Это как инвестиция, причем, инвестиция-люкс, ибо картина не просит есть, нет на нее налогов, как, например, на земельные участки, нет нужды в складе. Вешают ее на стену. И пусть висит себе, пока поднимется цена. Вот мое предложение, господа, и если вы хотите быть уверены, что это не блеф, а только добрый совет, только помощь в развитии страны, спросите Ури. Он меня знает. Я кончил.

Секретарша Ури подала всем горячие бурекасы, гости смотрели друг на друга и улыбались. И не потому что услышали анекдот, а потому, что слова оратора дошли до них, ибо говорил он о том, что немного известно были им из их собственного опыта.

В продолжение вечера исчезла скованность, чему способствовали напитки, и начали рассказывать Рон, Ярон, Ларон, а также Шмуэльзон такие вещи, которые до сих пор, в общем-то, скрывали друг от друга. Но теперь, когда Эйби Кордо открыл, как говорится, клапан, пролились факты наружу, и впрямь как из канализационного колодца.

Главным в этих рассказах было вот что: страна эта добра не помнит и платит лучшим своим сыновьям неблагодарностью. Ведь все мы тут, и Рон, и Ярон, и Ларон, и другие, и также Шмуэльзон, сделали кое-что для этой страны. Немало из наших добрых друзей заплатило жизнью за то, чтобы мы могли здесь жить. По логике должны были бы нас отблагодарить и дать нам спокойно жить. Но нет же. Каждую неделю, и, главным образом, в пятницу, звонят из министерства иностранных дел, или из министерства пропаганды, или из Еврейского агентства, и требуют от нас пригласить на субботнюю трапезу какого-нибудь доброго еврея из Америки или Бельгии, который дал когда-то пожертвование в национальные фонды и вот приехал в страну со старой своей женой и дочерьми – старыми девами, и упрямо требует, чтобы всех их пригласили к субботнему ужину в дом какого-либо известного и важного израильтянина. Так из-за того, что мы такие важные, должны садиться нам на головы и не давать нам отдохнуть в субботу в кругу семьи. Но что? Мы – люди с чувством национальной ответственности и не возражаем. И так сидим каждую субботу за ужином с каким-нибудь шапочных дел мастером из Бронкса или торговцем бриллиантами из Антверпена, умираем от скуки, молчим, не жалуемся. Но всему есть предел. И ты говоришь жене: если позвонят из министерства иностранных дел, скажи, что я уехал за границу. Но жена вдруг возражает. И вот что рассказывает: уже дважды случалось, что кто-то из этих евреев, набитых деньгами по горло, увидел у нас на стене картину и спросил: это оригинал израильского искусства? И захотел картину эту купить. Жена, меня не спрашивая, продала. Ясно, что не прогадала. Ципи, говорю ей, ты – гений. Ципи отвечает: более того, чем ты думаешь. Месяц назад я пошла в галерею, взяла на комиссию шесть картин и продала их у нас в доме, прямо под твоим носом, а ты даже не почувствовал. Ты же вообще не обращаешь на меня внимания, и наплевать тебе на то, чем я занимаюсь. Вот что сказала мне Ципи. Увидел я такое дело, говорю: ладно, не будем эту неделю за границей, посмотрим, как это идет. И что вы думаете? Еще как. Теперь мы посылаем каждую неделю водителя в галерею, загружаем машину картинами, в воскресенье расплачиваемся и берем еще.

Рон, Ярон, Ларон и другие, а также Шмуэльзон сказали: ты просто украл слова из наших уст. Точно такое же происходит в наших домах вот уже полгода.

Поздно ночью, завершая встречу, друзья Ури так сказали Кордо:

– Видишь, ты не сказал нам ничего нового и тебе ничего не причитается. Но все же тебе большое спасибо. Отныне мы назовем эту операцию твоим именем – «Операция Кордо».

– Назовите – «Оперция Кордоверо», – попросил Эйби, – потому что это имя мне дорого и весьма уважаемо в истории нашего народа. В течение многих поколений мы занимаемся Торой и Кабалой. И также были у нас документы, доказывающие, что семья наша ведет родословную от царя Давида. Но они сгорели. Спросите Ури.

19

Когда Эйби Кордо сказал в своей речи перед друзьями Ури, что народ наш, главным образом, народ культуры, он и представить себе не мог, насколько был прав, и, первым делом, в отношении женщин.

С момента расцвета бизнеса по продаже картин в домах Рона, Ярона, Ларона и других, а также Шмуэльзона, жены их Ципи, Шош, Шула, Сильви и другие начали транжирить деньги на платья, которые покупали в бутиках Эйби Кордо, пока не дошли до уровня принцесс: платье, купленное в начале месяца, использовалось как тряпка для вытирания пыли в конце того же месяца, если только его не прибирала к рукам уборщица. Но этап этот первый в культуре одежды продолжался недолго. Весьма скоро Ципи, Шош, Шула и Сильви уяснили для себя, что они не просто торгующие на базаре, а истинные каналы по распространению израильского изобразительного искусства в мире, рекламирующие оригинальные произведения. И эта идея, захватившая целиком их сердца, развилась до такой степени, что каналы эти наполнились скромностью и пришли к выводу, что им надо изучить историю искусства, чтобы с большей убедительностью и знанием повышать цены на картины. А тот, кто желает повысить ценность культуры, должен ею заняться профессионально.

Спрос рождает предложение: в задних дворах центральных улиц, в зданиях муниципалитетов пригородов Тель-Авива, открылись курсы керамики, поэзии, истории искусства, и Ципи, Шош, Шула и Сильви записались на эти курсы и встречались там с поэтами и художниками. По завершению курса, двухнедельного или месячного, они уезжали на повышение своей квалификации за границу, посещая самые знаменитые музеи. Некоторые из них вернулись увенчанные дипломами и со временем стали известными архитекторами и дизайнерами. Лидеры поколения заказывали им оформление интерьера своих квартир, правительственных учреждений, ночных клубов, в которых модные проститутки не очень-то умели оценить искусство, но парикмахерши, обслуживающие элиту, которые тоже повышали квалификацию за границей, по достоинству оценивали их мастерство.

Мода на возрождение искусства дала о себя знать почти во всех семьях, которые могли себе позволить тратить деньги на культуру. В тот период появились в домах высшего общества настольные лампы, к примеру, сделанные из лошадиных копыт, которые особым образом сгибали специальные мастера по заказу Ципи, Шош, Шулы или Сильви. Также появились настольные лампы, сделанные из медной посуды, в которых раньше примитивные арабки варили свои кушанья. Были также настольные лампы из яиц страуса, из весов гастрономических лавок и даже из унитазов. В каждом доме все по вкусу хозяина, для каждого дома – свой бутик, специально работающий на покупателей этого дома, так, что через три-четыре года все квартиры походили друг на друга, хотя и были украшены по личному особому вкусу обитателей. Ну, а от настольных ламп всего лишь один шаг к особой мебели в элитарных домах: вместо стула – верблюжье седло (привнесли изначальность пустыни в цивилизацию, и столкновение это было весьма интересно и дерзко), вместо стола – жернов из бедуинского шатра в Синае (приспособление, на котором мололи муку для хлеба – отныне использовали под заграничные деликатесные блюда), распространилась традиция сидеть на полу, сняв обувь, ибо девизом стало слово Relaxation – расслабление, отдых, освобождение от мелкобуржуазных привычек. Вскоре расслабились и освободились внутренне до такой степени от предрассудков, что, приходя в элитарный дом, ты мог наткнуться взглядом на пальцы ног, искривленные внутрь, женщин, погруженных в Relaxation, и ногти на ногах у них были окрашены в черное, зеленое или алюминиевое – что приковывало взгляд и выглядело невероятно дерзко.