Реквием в Брансвик-гарденс

Трифена скептически посмотрела на нее. Перед нею находилась дама в самом начале четвертого десятка лет, занявшая самую обыкновенную, самую удобную – да что там говорить, самую легкую роль для женщины. В глазах миссис Уикхэм читалось пренебрежение.

– Вас тоже интересуют науки? – спросила она из чистой вежливости.

– Не очень, – ответила Шарлотта со всей искренностью, глядя на собеседницу столь же прямым взглядом. – Но я заинтересована в правосудии. Мой другой зять заседает в парламенте, и я надеюсь повлиять на его взгляды, однако… – Она рискнула. – Я предпочла бы получить возможность делать это более прямым образом, не будучи зависимой от родственников… от случая и от произвола.

Трифена заметно заинтересовалась:

– Вы имеете в виду голосование для женщин?

– Почему бы и нет? Или вы не верите в то, что женщины обладают достаточным интеллектом и пониманием человеческого характера, чтобы обладать по меньшей мере не уступающей мужскому уму мудростью?

– Даже большей! – немедленно отреагировала миссис Уикхэм, поворачиваясь на месте лицом к своей спутнице. – Но это всего лишь крохотное начало. Существуют куда более серьезные свободы, чем те, которых можно добиться юридическим путем. Свобода от общепринятых идей, от людей, решающих, чего мы должны хотеть, что должны думать и даже что может сделать нас счастливыми. – Голос молодой женщины окреп и наполнился пылом. Солнечный свет заливал ее полную гнева фигурку в черном платье, обтягивающем и с развернутыми плечами. – Нас угнетает сам патриархальный строй общества. Если мы хотим освободиться, чтобы пользоваться своими интеллектуальными и творческими способностями, a не только физическими, то нам следует освободиться от жестких уз прошлого, от нравственной и финансовой зависимости, столетиями нас угнетавших.

Шарлотте нечасто приходилось ощущать ущемление своих прав и зависимость, однако она была достаточно честна с собой, чтобы понять, что немногим женщинам доставался такой хороший муж, как у нее, да еще и предоставлявший ей столько свободы. Из-за различия в происхождении они с Питтом образовывали более равную пару, чем большинство семей. Благодаря терпимости Томаса к ее помощи или вмешательству в его дела, жизнь предоставляла ей необходимое разнообразие и интерес, a также позволяла реализовать много больше сторон собственной натуры, чем могло бы предоставить домашнее хозяйство. Даже Эмили при ее деньгах и общественном положении часто скучала из-за узости собственных знакомств и общественных ограничений, а также из-за схожести и неизменности течения ее дел.

– Полагаю, мы будем менять положение дел понемногу, – дипломатично проговорила реально смотрящая на вещи миссис Питт. – Однако мы не вправе позволить себе терять людей, подобных мисс Беллвуд, если она была такой, как о ней говорят.

– Не просто такой, но много лучшей! – поспешно отозвалась Трифена. – Она не просто понимала ситуацию, она располагала отвагой, нужной для того, чтобы преодолеть ее, не важно какой ценой. И цена оказалась слишком высокой. – Нетерпение и презрение вернулись на ее лицо, и она сделала несколько шагов по траве, не собираясь куда-то идти, но ради того облегчения, которое приносит движение. – Однако в этом и есть отвага – принять жизнь лицом к лицу, так ведь? Ухватить ее и держать покрепче, даже когда она жалит тебя в самую душу…

– Вы подразумеваете ее смерть? – подыграла ей Шарлотта.

Ее собеседница отвернулась, пряча набежавшую на лицо тень:

– Нет, я имею в виду саму жизнь… проживание ее. Юнити обладала самым отважным сердцем среди всех, кого я знаю, однако те, кто умеет страстно любить, могут пострадать от недостойных их общества людей многими немыслимыми на первый взгляд способами.

Она гневно передернула плечами, словно отвергая мысли и чувства этих других людей, и даже сами их жизни, как недостойные внимания.

Миссис Питт отчаянно хотелось сказать нечто правильное с точки зрения Трифены. Не следует сердить ее или позволить своему любопытству выдать себя. Было ли миссис Уикхэм известно о беременности Юнити? Надо сказать нечто разумное, полное сочувствия, рассчитанное на углубление начинающегося между ними взаимопонимания. Делая шаг за шагом по траве, она направилась рядом с Трифеной к усыпанной гравием дорожке, обрамленной травянистым бордюром, вместо цветов на котором пока виднелись всего лишь темные горки на сырой земле, лишь изредка пронзенные зелеными ростками.

– Однако, если бы в жизни не было бы боли и риска, – предположила Шарлотта, – тогда всякий мог бы прожить ее без особых усилий.

Ее спутница промолчала. Судя по выражению ее лица, она глубоко погрузилась в размышления, а быть может, и в воспоминания.

– Расскажите мне что-нибудь о ней, – проговорила миссис Питт, когда они наконец вышли на тропу и под их каблуками захрустел гравий. Тонкий подход в данном случае был бесполезен. – Ею ведь восхищались? Полагаю, у нее было много друзей?

– Не одна дюжина, – согласилась Трифена. – Прежде чем поселиться у нас, она жила вместе с группой единомышленников, веривших в свободу жить и любить друг друга по собственной воле – вне ограничений, налагаемых общественными предубеждениями и ханжеством.

Шарлотта подумала, что подобный образ мышления скорее предполагает распущенность, однако воздержалась от этих слов. Она знала, что свобода одного человека нередко оборачивается эгоизмом и безответственностью в отношении другого. Некоторое различие чувствуется лишь с течением времени – по собственным детям, ради блага которых постараешься оградить их от всех опасностей мира. Желание защитить их превышает все прочее.

– Для этого необходима большая отвага, – произнесла миссис Питт вслух. – Слишком велик риск.

– Да. – Миссис Уикхэм смотрела под ноги, неторопливо приближаясь по тропе к невысоким ступенькам. – Иногда она рассказывала об этом. О переживаемом ими ощущении восторга, о том, какой непомерной может быть страсть, когда она поистине настоящая, когда тебя не связывает закон, когда не удерживает ужас перед суевериями и не препятствует твоим действиям, когда никакие обряды не заставляют тебя ждать… не пытаются удержать тебя на якоре, после того как пламя и искренность покинули твое сердце.

Голос ее наполнился такой горечью, выдавая такую глубину чувства, что Шарлотта не могла не связать их с какими-то личными переживаниями, оставшимися у Трифены от ее брака. Посмотрев на нее, миссис Питт не заметила ни капли мягкости в ее глазах и в чертах лица, никакого следа теплых воспоминаний. Хотела ли она сама этого брака? Или он был устроен по семейным соображениям и она согласилась на него – вольно или невольно?

– Все это настолько… – Миссис Уикхэм нахмурилась, стараясь подобрать нужное слово – … настолько… чисто! Никакого притворства. – Взгляд ее сделался злым, и она стиснула губы. – Никто никому не принадлежит, никто по каплям не уничтожает твою независимость, самоуважение… то знание и веру, которые составляют твою суть. Никто не говорит тебе: «Думай так, потому что так думаю я»… «Ты должна верить в это, потому что в это верю я»… «Я хочу туда и туда, и поэтому ты должна ехать со мною»… Лишь брак двоих равных людей чего-то да стоит! Только он обладает честью, благопристойностью и внутренней чистотой. – Кулаки ее были стиснуты, а руки напряжены до самых плеч. – Я не буду второсортной… второразрядной… достойной только второго места!

Шарлотта задумалась о том, понимает ли эта молодая женщина, сколько собственной боли она вложила в эти слова. Некоторые из ее мыслей могли быть позаимствованы у Юнити, однако страстность изложения их принадлежала самой Трифене.

– Мне кажется, что если тебя кто-то любит, то ему важно, чтобы ты была самой лучшей, такой, какую нельзя превзойти, – аккуратно проговорила миссис Питт, поднимаясь вместе с ней по ступенькам. – Разве не такова любовь, разве не требует она от нас всего лучшего, что есть в нас? Но тогда и ты должна хотеть того же самого от него, не так ли? И быть готовой к тому, что ради этого тебе придется отдать нечто очень дорогое для себя?