Реквием

– Том, давай смотреть на вещи проще. Бар еще открыт. Если ты пойдешь туда со мной, это будет значить для меня очень много.

Таким образом их дружба вынесла это досадное недоразумение. А Христианский союз Том в конце концов отправил туда же, куда и «Desiderata». Он стал «забывать» об очередных собраниях. Он объяснял это тем, что не утратил веры, но утратил вкус к печеной картошке. Они с Шерон не судили друг друга и не искали искусственных компромиссов. И когда одного из них спрашивали, как это свойственно людям: «Слушай, а чего ты водишься с ним/с ней?» – оба отвечали: «Он/она не говорит никаких гадостей у меня за спиной», причем произносили это так, что спрашивавший тут же замолкал.

В колледже Шерон представала то блондинкой, то брюнеткой, то рыжей; прическа ее то мерцала, как воронье крыло, то искрилась малиновой прядью на макушке, а на затылке излучала изумрудно-зеленое сияние. Сейчас, когда она расставляла на столе чашки и блюдца, ее темные волосы были ламинированы белокурыми прядями. Лицо было загорелым, а карие глаза сияли, как у молодой храмовой проститутки.

– Вы шикарно выглядите, мадам, – сказал Том.

– Что? – рассмеялась она, отбрасывая свесившуюся на глаза прядь.

– Я сказал, что ты шикарно выглядишь. И всегда так выглядела, потому-то мужчины и липли к тебе.

Том не раз был свидетелем этого. Однако следует заметить, что и Шерон «липла» к мужчинам. В студенческие годы ее сердце приобрело способность легко разбиваться и в считанные дни вновь склеиваться. Она не раз прибегала к Тому в слезах, и, что было хуже, ему не раз приходилось успокаивать пьяных молодых людей, также проливавших по ней слезы. А у него самого в то время почти не было любовных приключений.

– Все эти романы, похоже, никому не приносят счастья, – заметил ей Том однажды.

– Счастья? – Шерон сделала паузу в рыданиях, чтобы высморкаться. – Никто не ищет в этом счастья.

– А чего же тогда?

– Опыта, – ответила она, помолчав.

И еще долго после этого Том думал, что чего-то не понимает в жизни.

– Так ты бросил преподавать? – спросила Шерон.

Том был учителем с тех самых пор, как они окончили колледж. Шерон же, в отличие от него, никогда не работала по специальности. Она успела побывать гидом в Испании, агентом по недвижимости на Канарских островах, затейником в лагере отдыха в Англии, работником кибуца… В данный момент она была консультантом в заведении для женщин-алкоголичек. По ходу дела она приобрела что-то вроде диплома по психотерапии.

– Просто не могу этому поверить, – добавила она.

– Ну да, бросил.

– Не скажешь почему? – спросила Шерон, но, разглядев на его лице целую гамму чувств, и прежде всего глубоко затаенный испуг, резко сменила тему. – Ну ладно, давай решим насущные вопросы. У меня есть свободная комната. Можешь жить здесь сколько хочешь.

– А как насчет квартплаты?

– Не бери в голову. Будешь закидывать время от времени что-нибудь в холодильник в виде взноса в общую кассу. Допивай чай, и мы съездим за твоими вещами. Как тебе понравилось жить поблизости от Меа-Шеарим?

– Сплошные Моисеи в кафтанах.

– Хасиды! – Шерон выплюнула слово, как будто это была какая-то гадость, попавшая на кончик ее языка. – Не суди по ним о евреях. Большинство израильтян – светские люди и терпеть не могут хасидов. Ты знаешь, что некоторые из этих хасидских сект даже не признают государства Израиль? Они не платят налогов, не позволяют детям служить в армии, однако защиту от арабов они требуют, уж это непременно.

– А зачем тогда они здесь живут?

– Они ждут прихода Мессии – но не того же, что и вы. Иисус для них недостаточно Мессия. И только когда Мессия явится, возникнет Великий Израиль.

– А как они узнают о приходе Мессии?

– Никак не узнают и будут до упада спорить по этому поводу.

– Нет, серьезно. Если вдруг кто-нибудь объявит себя Мессией, как они определят, правда ли это?

– Им будет дан знак свыше. Ты знаешь, как я отношусь ко всем этим символам – хасидским, арабским, еврейским, христианским. Иерусалим давно сам превратился в символ.

«Вот это я действительно знаю», – подумал Том.

Шерон осталась ждать в машине, а Том отправился рассчитываться за гостиницу. Том хотел попрощаться с Давидом, но старика не было на кухне, и Том прошел к его номеру и тихо постучал в дверь. Никто не откликнулся, однако какое-то шевеленье за дверью слышалось, так что Том постучал еще раз. Через несколько секунд на пороге возник Давид, завернутый в широкий халат из шотландки на несколько размеров больше нужного. Вид у него был хуже некуда.

– Месье, – процедил он, – вы и сам видите, что я не в форме.

– А что с вами, Давид? Выглядите вы ужасно.

– Ваше мороженое доконало меня. Ваш замысел удался. Можете забирать свои трофеи. – Похоже, старик был явно немного не в себе.

– Может быть, вам что-то нужно? Позвать врача?

– Ничего и никого не нужно. Заканчивайте свое дело и уходите, пожалуйста.

С этими словами Давид проковылял в соседнюю комнату и улегся на кровать, где была навалена куча одеял. Он поджал колени к груди и затих.

Том подумал о Шерон, ждавшей его на улице. Он нашел пустой бокал, наполнил его водой из-под крана и поставил на столик у кровати. Затем вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Он позвонил в звонок, но портье так и не вышел.

– Черт, – сказал он, вернувшись в машину.

– В чем дело?

– Да там есть один старикан, с которым я хотел попрощаться. Он плохо себя чувствует, рядом никого нет. Не хочется оставлять его так.

– Но ведь не ты виноват, что он заболел?

– Нет.

– Он там не один? За ним присмотрят? – спросила Шерон, нажимая на газ. – Поехали. Покажу тебе ночной Иерусалим.

11

Том боролся с похмельем, наполнившим его рот кислым привкусом пива «Маккаби». Шерон таскала его весь вечер по барам Иерусалима, и имя Кейти ни разу не было упомянуто. Спал он не очень хорошо. Во сне неведомый голос настойчиво шептал ему на ухо что-то на языке, который он не понимал, хотя почему-то должен был понимать.