Реквием

Я облюбовал чистых черных, с блестками зелени по шее. Белые клювы, широкие, словно припудренные веки. Широкой хвост, несмотря на кажущуюся массивность, был приподнят.

— Сколько?

— Сорок рублей.

По тем временам сумма была серьезной. Но ехать домой без таких голубей не хотелось. Бензина на обратный путь хватит. Я порылся по карманам. Наскреб тридцать два рубля.

— Восемь рублей за мной. Дай телефон и адрес.

— Ладно, дай сколько имеешь. Главное, чтобы в хорошие руки попали.

Телефон и адрес владельца тупатых я все-таки взял.

Звали владельца тупатых Изя Урман. Жил он в одном из прилепленных друг к другу домишек по Фрунзе, недалеко от пересечения с Измаильской. Голубей держал на просторном чердаке. Когда я поднимался, длинная ветхая лестница предупредительно потрескивала, качаясь в такт каждому шагу по перекладинам. Пока я поднимался, диафрагма моя, от возможности в любую секунду сорваться, казалось, упиралась в глотку. Поднявшись, я удивился толстому слою сухого помета вперемежку с подсолнечниковой шелухой.

— Почему не убираешь? — спросил я.

— Никогда. Летом помет высыхает от солнца, а зимой, оттого, что топят внизу. Чердак теплый, да и шелуху иногда привожу, расстилаю. И соседи довольны теплоизоляцией — ответил Изя.

— А инфекции бывают?

— Ни разу. У меня работают санитары. Смотри!

Изя разгреб сухой помет, набрал пригоршню и, пересыпая с ладони на ладонь, дул.

— Смотри! — повторил Изя.

На Изиной ладони копошилась куча жужелиц и их разноцветных личинок. Меня передернуло:

— Как заводятся, я тщательно выметаю и насыпаю опилки или шелуху.

— Ни в коем случае. Они перерабатывают всю гниль, микробы и плесень. Даже подохших мышей и случайно разбитые яйца. Жужелиц надо беречь. — поучительно заключил Изя.

— Век живи, век учись. — подумал я.

Спустившись и ступив на твердую землю, я решил, что больше на Изин чердак я не полезу.

В дальнейшем голубей я у Изи не покупал. Привозил ему надежных кормачей, иногда пару-две бельцких двучубых, по просьбе Изи, не самых совершенных. Изя много ездил по Союзу, в Турцию, Румынию и Болгарию. Там он производил выгодный для него обмен.

Зато я имел возможность брать у Изи тупатых на вывод. Через два-три месяца возвращал, брал других. Секрет тигровой масти тупатых Изя открыл мне позже. Оказывается, для прилития свежей крови и улучшения экстерьера, еще восемь лет назад Изя паровал тупатых с аккерманскими двучубыми. Чубы, против ожидания, вывелись довольно быстро. Но от скрещивания желтого тупатого и мраморно-седой с черно-пятнистыми перьями аккерманской голубки получилась довольно устойчивая тигровая масть.

Однажды, будучи в Кишиневе, я позвонил и условился о встрече с Изей. Голос его был вялый, тихий. Когда я подъехал, Изя уже ждал меня во дворе. Грудь и поясница его были перетянуты длинным широким шарфом, из-под которого виднелись полотенца. Лицо Изи было неестественно бледным, с каким-то сероватым оттенком.

— Что случилось? — спросил я Изю.

— Перелом позвоночника.

— Как?!

— Поднимал по лестнице полмешка кукурузы на чердак. Предпоследняя перекладина не выдержала. Вон та. Уже поменял на новую.

Я прикинул. От новой перекладины до асфальтового покрытия двора было не менее четырех метров. Все могло быть гораздо хуже.

— Когда это случилось? Ты почему не в больнице? Кто ремонтировал лестницу? — посыпались мои вопросы.

— Два дня назад. Жена вызвала скорую. Отвезли в нейрохирургию. Но на следующее утро я удрал. Голуби без воды, без корма.

— Ты нормальный? Неужели не нашлось кого-либо из приятелей, чтобы на время лечения кормили и поили голубей?

— Ребята есть, но я должен сам. Тут надо переложить несколько пар яиц и птенцов. — с натугой ответил Изя.

— А лестница? Кто ремонтировал? Неужели сам?

— Сам, — ответил Изя, — Должна выдержать. Я укрепил еще три щебля.

— Изя! Новую надо делать. Это недорого. Разобьешься насмерть на…

— Не успею. Нас сносят. В горисполкоме обещали выделить помещение для голубей на чердаке или в цоколе нового дома, — сказал Изя. — Слушай, в Кишиневе есть какие-то мастерские, где делают пояса. Ты знаешь, где это?

Я промолчал. Год назад, по поводу сформировавшейся межпозвоночной грыжи в мастерских министерства соцобеспечения мне сделали кожаный широкий, добротный пояс, который я постоянно возил в машине на случай необходимости смены колеса. Выйдя за ворота, я тут же вернулся с поясом. У Изи засияли глаза. Размотав шарф и полотенце, я помог Изе одеть и застегнуть пояс. Он как-то сразу стал выше.

— Как хочешь, а пояс я уже не сниму, — бодрым голосом сказал Изя, — бери любую пару.

— Носи на здоровье. Будь осторожен.

Взамен пояса я ничего у Изи не взял. Через две недели мне предстояло уехать в Харьков на четырехмесячные курсы усовершенствования врачей. Надо было на это время пристроить к кому-нибудь собственную птицу.

По возвращении из Харькова я длительное время не имел возможности съездить в Кишинев. Изя позвонил мне сам. Оказывается с местом для голубятни в новом доме ничего не вышло, с женой неурядицы, и Изя обменял полагающуюся ему жилплощадь в новом доме на полдома с огородом и местом для голубятни ниже четвертой горбольницы. Если мне не изменяет память, по Андреевской.

Будучи в Кишиневе, я поехал к Изе. Он как раз был дома. Лицо его казалось почерневшим. Изя был в глубокой депрессии. Нелюди сожгли его голубятню вместе с уникальной коллекцией голубей, результатом его более чем десятилетнего труда. Скорее всего из зависти. Тупая, злобная посредственность в зависти всегда побеждает беззащитную одаренность. Что и произошло с Изей.

Изя сник. Голубятню он отстроил, купил сторожевого пса. Но голуби уже были не те. И Изя уже был не тот. Видимо давала о себе знать полученная травма позвоночника и психотравма в результате поджога.

В девяностые, в одно из воскресений, я попал на «птичку». Знакомый голубевод рассказал мне, что Изя эмигрировал в Израиль. Вскоре после переезда в результате тяжелой болезни Изи не стало.

Вспоминая соплеменников по голубиной охоте, невозможно не вспомнить и не рассказать о самородке, талантливом голубеводе-селекционере дяде Коле, Николае Эммануиловиче Юзефович. Познакомился я с ним летом семьдесят третьего в Тырново, когда уже работал в районной больнице. На своей неизменной «Яве» дядя Коля курсировал между лесом, на опушке которого была колхозная пасека и домом, где была его голубятня. Он был, по известному выражению, по-настоящему счастлив: будучи дома, спешил на работу, а с работы спешил домой, где его ждали голуби.