Реквием

О чем рассказывать?

Трофеи

По рассказам взрослых, в конце войны вышло постановление, разрешающее всем красноармейцам бесплатную отправку личных посылок домой. Сейчас полагаю, что разрешение отправлять по почте и везти трофеи было своего рода психологической компенсацией за четыре года войны. Я не помню разговоров взрослых в селе о том, что кто-либо из сельчан отправлял либо получал такие посылки по почте.

Вернувшиеся из Германии демобилизованные мои земляки везли домой трофеи в вещмешках. Наш сосед Савчук привез в качестве трофеев швейную машину и карманные часы. Те часы я помню. На толстой цепочке они пристегивались колечком к петле брючного ремня. Под откидывающейся крышкой был светящийся циферблат, на котором, говорили взрослые, немецкими буквами было написано: «Зенит».

Везли отрезы сукна, прорезиненные военные плащи, сапоги, часы, опасные бритвы «Золинген», столярные инструменты, портсигары, зажигалки и прочую мелочь…Помню плоский тонкий портсигар с резьбой в виде рыбьей чешуи. Этот портсигар наш сосед Алеша Кугут длительное время выдавал за комсомольский билет, хотя комсомольцем никогда не был. Особым спросом у плотников пользовались трофейные немецкие складные метры и рулетки.

Я уже был взрослым, а в селе забойщики свиней продолжали пользоваться немецкими штыками-ножами, привезенными с войны. В селе было довольно много таких штыков. Я уже писал, что, оставшись на попечении бабы Софии в доме Кордибановских, накинул крюк на двери, когда баба среди зимы вышла во двор. Плоским немецким штыком Марко Ткачук и Костек Адамчук через щель отбили крюк, дав, таким образом, бабе возможность войти в дом.

Наш сосед дядя Митя Суслов, сам портной, привез в сорок пятом небольшую деревянную шкатулку, в которой было множество различных по назначению игл для швейной машины. Я жил у них на квартире в Дондюшанах, когда в шестидесятом дядя Митя однажды сказал, что заменил последнюю из игл, привезенных из Германии.

Отец рассказывал, что по возвращении из Германии, эшелон с демобилизованными фронтовиками остановился в Бресте. Эшелон стоял на запасных путях в тупике. Застряли надолго. На Минск и Москву в первую очередь пропускали эшелоны с воинскими частями, оружием, вывезенными из Германии заводами и различным оборудованием. Комендант эшелона выписал проездные удостоверения и предложил добираться домой самостоятельно.

Группа демобилизованных наткнулась на эшелон, отправляющийся на Казатин через Ковель. Билетов и мест не было и в помине. Во время разговора с группой солдат, начальник поезда обратил внимание на футляр со скрипкой, привязанный к вещмешку одного из демобилизованных. Перехватив взгляд, пожилой солдат без колебаний отвязал скрипку и протянул её начальнику поезда. За скрипку начальник поезда довез группу до Казатина и посадил на другой поезд, следующий на Жмеринку.

— От Бреста до самой Жмеринки все мы сообща кормили старого солдата, отдавшего скрипку за наш проезд. — рассказывал отец. — В Жмеринке мы собрали и отдали ему остатки денег, кто сколько мог.

Из Германии отец привез алмаз для резания стекла, найденный на тротуаре возле, разрушенного снарядом, магазина. Алмаз иногда одалживали соседи, небольшие куски стекла отец резал сам. Потом ручка сломалась. В восьмилетнем возрасте я «выгодно» обменял алмаз у старьевщика Лейбы на батарейку для фонарика, надувной пищик, глиняный свисток в виде петуха с конфетой в придачу.

В караульной, где в пригороде Берлина охраняли шахту, каждый боец дивизиона, в котором служил отец, укрывался отдельной немецкой офицерской шинелью. Целый тюк шинелей разрешили забрать в караульное помещение с кучи военного обмундирования, поднятого из, охраняемой их дивизионом, шахты.

Одну шинель серо-синего цвета отец привез домой. Несколько лет отец одевал перешитую шинель только на праздники и свадьбы. Потом из этой шинели сшили пальто брату. Потом снова перешили, украсили серым смушковым воротником. В перелицованном и перешитом, с поправкой на вырост, пальто я ходил в школу до четвертого класса.

Первое в моей жизни новое пальто отец купил мне в Могилеве после того, как мой троюродный брат Броник Единак после новогоднего школьного концерта при выходе из клуба лезвием располосовал мое пальто из шинели от воротника до хлястика.

Примечательным в этой истории шестидесятилетней давности является то, что в тот же вечер и тем же лезвием Броник порезал совершенно новое красное пальто и первокласснице Миле Гормах — своей будущей жене.

Нищие. Отголоски войны

Голодного видно не сытый,

А только голодный поймет!

А.Н. Плещеев

В начале пятидесятых через наше село лежал маршрут многочисленных нищих. В селе их называли жебраками. Вспоминая, представляется, что все они были одеты в однообразно серые лохмотья.

Не могу сказать, через какие села лежал тогда их путь, но Елизаветовку они пересекали почти всегда с нижней части села в верхнюю. С долины до горы, как издавна говорили в селе. Шли они медленно, зигзагообразно двигаясь, чтобы не пропустить дворы на противоположных сторонах улицы. Подойдя к калитке, постукивали посохом, проверяя, нет ли во дворе собаки. Затем слышалось протяжное:

— Хозя-а-йка!

Если к дверям дома был прислонен веник, нищий шел дальше. Я не помню случая, либо рассказов, чтобы в отсутствие хозяев какой-либо нищий вошел во двор и что-нибудь украл. В одном из сел под Сороками, рассказывал дед, укравшего курицу нищего до полусмерти забили его же соплеменники. В село, где случалась такая кража, дорога нищим была заказана надолго.

Отношение к жебракам в селе было разным. К калитке, как правило, выносили кусок хлеба. В летнее время подавали яблоки, груши, сливы. В селе еще хорошо помнили недавнюю голодовку сорок седьмого. А бывало, увидев издали нищего, хозяйка прислоняла к дверям веник и уходила в огород.

Богобоязненные старушки, в ожидании встречи с всевышним, подавая, мелко крестили милостыню и нищего. Некоторые бабки, зазывали просящих милостыню во двор. Усадив на завалинку, давали кружку воды. Потом подолгу расспрашивали, кто откуда, какие села проходили, есть ли родственники, а так же другие подробности нищенского бытия.

Заходили за милостыней и к нам во двор. При виде нищих мне всегда становилось жутковато. Я старался отойти подальше так, чтобы между мной и нищим был кто-либо из моих родителей. Срабатывали распространенные среди детворы бездумные страшилки о том, что тех, кто не слушается или уходит далеко без спроса, заберут в торбу жебраки.

Был и суеверный страх перед всемогуществом нищих. Мама видела мое опасливое отношение к нищим и молча улыбалась. Ее тихая улыбка убедительнее всяких увещеваний внушала мне спокойствие и чувство безопасности.

Некоторые носили с собой колоду измочаленных карт. Усевшись на завалинке у старушки — матери не вернувшегося с войны сына, нищая раскидывала карты. Сюжет ясновидения не отличался многообразием. Карты рассказывали, что сын жив, служит в казенном доме, стал большим человеком и скоро приедет к матери погостить с бубновой дамой и внуками. От потерявшей было надежду матери провидица уходила нагруженной больше, чем обычно.

Однажды баба Явдоха пришла к нам с горбатой нищенкой. Мама возилась в огороде. Горбунья уселась на крыльце. Меня баба Явдоха усадила на низенькую табуреточку у ног гадалки и подала ей яйцо. Нищая стала крутить над моей головой яйцо, что-то пришептывая. Я не чувствовал ничего, кроме желания, чтобы все это быстрее закончилось и я мог играть дальше. Мое желание удрать подстегивал и скверный запах, исходящий от старухи.