Религер. Последний довод

Он еще раз ополоснул голову под краном, теперь уже под теплой водой. Старательно растер лицо, протер глаз, прополоскал рот. Безрезультатно пошарил по пустым ящикам в поисках хоть какой-нибудь еды. Единственной наградой за труды стала консервная банка с морской капустой, невесть как завалившаяся за нижний ящик холодильника. Приладился было открыть, да уже не успевал – нужно спускаться, встречаться с Романом.

Прихватил консервы с собой, запихнул в карман грязного и мятого пиджака.

На улице моросило, мелко и противно. Как-то дежурно, бездушно хлопали двери подъездов, выпуская призрачные фигуры спешащих по делам людей. Кто-то раскрывал зонт, кто-то набрасывал на голову капюшон, кто-то лишь сильнее сутулился, засовывая руки глубже в карманы. Казалось, что всем без исключения не хотелось выходить из своих теплых квартир в этот однообразный, особенно по утрам, мир, но всех тащили наружу цепи обязательств и условностей. Не пойти нельзя. Опоздать нельзя. Нельзя остаться в комфорте и уюте, потому что иначе случится что-то. Причем это «что-то» у каждого свое, но непременно плохое, неприятное и нежелательное.

Стоя у подъездного окна и рассматривая прохожих внизу, Волков подумал, что именно такое чувство преследует его в последние дни. Предчувствие этого «что-то», которое неминуемо надвигалось с каждым днем. И виной тому было не его отношение к своему служению – Егор давно уже не испытывал долга к своей работе (да-да, работе). Он свою эту работу не любил, она тяготила его. Но он, как и идущие мимо люди, не мог не делать ее. Она, и те незримые цепи, что вытаскивали его в Город каждый день, были единственным, что у него осталось из настоящего. Все остальное, и он прекрасно понимал это, лишь образы, задники, декорации. Они в его жизни больше не были настоящими, не волновали и не вызывали эмоций. Лишь работа, монотонная, уже не такая интересная, как когда-то, но по-прежнему не отпускающая и заставляющая жить.

И вот даже отдаваясь ей полностью, выползая каждый день серой тенью на улицу, стараясь (или не стараясь) что-то изменить, Егор все явственней и явственней ощущал приближение неминуемого, а потому пугающего и непонятного «что-то». Грозящего чем-то плохим, необратимым.

Дрожание паутины перед тем, как ее рассечет холодное лезвие бритвы.

С каким-то отстраненным любопытством Волков осознал, что втайне ждет этого «что-то». Надеется, что лезвие все же перережет нити, разрушит хрупкий порядок, разорвет сложившийся рисунок настоящего.

Он поднял воротник пиджака, закурил последнюю оставшуюся в мятой пачке сигарету, засунул руки в карманы брюк. И, сгорбившись, сбежал по лестнице на первый этаж, толкнул дверь подъезда.

Угнанной машины уже не было, лишь угадывались в грязи следы стертых протекторов, двумя полосами уводящие в сторону дороги. Что ж, хорошо, хоть здесь все прошло по плану.

Религер, стараясь не привлекать к себе внимания, пересек большой двор, прошлепал мимо пустующей детской площадки. Если одинокий дворник и обратил внимание на здорового мужика в грязном, но дорогом костюме, покрытом подозрительными пятнами бурого цвета, и драной рубашке без галстука, то не подал виду, продолжая методично мести мокрый асфальт. Остальным прохожим было не до одноглазого – многие не до конца проснулись, чтобы смотреть по сторонам.

Беседка, о которой шла речь, располагалась в небольшом закутке между двумя домами и трансформаторной будкой, в пределах прямой видимости от дома с квартирой-схроном. Егор пока не решил показывать ли Ильину где именно он обосновался, но и терять из виду дом не хотел – мог проворонить Кима.

Ильин появился ровно через пятнадцать минут. Худая, нескладная фигура в болоньевой куртке и кепке вынырнула из темного прохода между палисадником и будкой, быстрой походкой направилась к беседке. Вид у Романа был сосредоточенный и серьезный, глаза мрачно смотрели из-под насупленных бровей.

– Привет, – он забрался в беседку, уселся на деревянные перила, взгромоздив ноги на грязную доску лавки. Окинул взглядом религера. – Ты из могилы вылез?

– Здравствуй. Почти оттуда. К чему такая спешка? Встретились бы днем, поговорили.

– Ты оптимист, – скептически произнес Ильин. – Ладно, не хочешь объясняться – дело твое.

– Ты по поводу Феликса? – попытался угадать Волков. – Ну, извини, мне обратиться больше не к кому было. Не оставлять же трупы прямо возле моего дома.

– А об этом пусть твой фанатик на будущее думает, – огрызнулся Ильин. – Ты когда-нибудь ехал по Городу в машине с четырьмя жмуриками? Когда кажется, что каждая нагоняющая машина – за тобой? Да еще этот, маньяк-душитель твой, у него же вообще хрен поймешь, что на уме!

– Он – милейшей души человек.

– Он – больной на всю голову. Он, прежде, чем закопать трупы, языки им вырезал!

– Он верит, что таким образом лишает души умерших возможности задавать вопросы Отцу и, тем самым, познать Истину, – усмехнулся религер.

Ильин лишь вздохнул, не поддержав саркастический тон товарища.

– Надоело мне это все, Егор, – еле слышно протянул он. – Я уже забыл, когда последний раз хорошо спал. Такое снится, врагу не пожелаешь. Я же по всем этим вашим сектам и конфессиям напрыгался, у меня в голове такая каша из философий и догм, что уже сам не понимаю что я и где я.

– Брось, это просто утро такое, хмурое. Сейчас разбежимся и ложись. Валерьяночки накапай – и спи спокойно.

Роман поднял на Егора усталые, ввалившееся глаза. При взгляде в них сразу пропало желание шутить и ерничать.

– Ты такой спокойный, – почему-то удивился Ильин. – Я поражаюсь тебе, честно. Я много кого знал в жизни, но ты – это что-то уникальное.

– Ну вот! – вновь заулыбался Волков. – Пользуйся, пока я жив.

– Если бы я мог что-то повернуть вспять, – продолжил тем же грустным голосов информатор. – Я сделал бы так, чтобы никогда не встречаться с тобой. Ты как вампир, пользуешься людьми, вытягиваешь из них тепло, а потом оставляешь позади, наедине с самими собой. Опустошенными и одинокими.

– Да что с тобой такое! – воскликнул Егор, сжимая в кармане банку консервов.

Ильин закрыл глаза сухой ладонью с выпуклой сеткой вен, проговорил:

– Извини, устал я что-то. Вымотался полностью.

Он убрал ладонь, поднял голову и криво улыбнулся, стараясь приободриться.

– Ты мне лучше скажи…

Договорить он не успел, потому что Волков резко шикнул на него и развернулся в сторону «схрона».

К подъезду подъехала машина, черный внедорожник. На улицу шустро выскочило четверо человек. Одетые как работники похоронного бюро, руки в перчатках. У одного в руках длинный зонт.

– Похоже, твои, – прокомментировал Ильин, близоруко прищурившись.

– Мои, – протянул Волков. – Из охраны Собора. Только где Ким?

Четверка религеров-мистириан разделилась – один легкой трусцой побежал за дом, трое слаженно влились в подъезд.

Егор напряженно ожидал продолжения, вцепившись пальцами во влажные доски беседки.

Когда до него докатилось эхо используемого Дара, а в окне третьего этажа со звоном вылетело стекло, он не удержался и спросил в пустоту:

– Не понимаю. Что они делают?