Реликт 0,999

— Нельзя ли всё же поближе к ФАГу? — взмолился молодой и нетерпеливый начальник отдела наноразработок Лёша Лоханкин.

— Простите, но я месяцами слушал об Универсуме и Конструкторах, — сердито фыркнул Бердин. — Мысль, пришедшая мне ещё в ординатуре, заключалась в том, нельзя ли каким-то образом перевести опухолевый рост из разряда инфильтрирующих в разряд экспансивных.

— То есть, соорудить вокруг опухоли капсулу, я правильно понял? — уточнил Рахматов.

— В общих чертах верно. Капсула заключает опухоль внутри себя, не позволяя ей распространяться дальше. К тому же, не страдают окружающие ткани. Бывает, конечно, злокачественные образования прорастают сквозь стенки капсулы, но всё-таки мы выигрываем время. Как вы понимаете, время это шанс! В те годы я сумел зажечь своей идеей моего хорошего знакомого, физика по образованию, Никиту Авдотьева. Именно он предложил формировать капсулу не из клеточного материала, а из определённых полей. Я не силён в его части работы, знаю лишь, что он экспериментировал преимущественно с торсионными полями. Наши совместные труды уже стали приносить плоды, когда Авдотьев эмигрировал. Исследование закончено не было.

Как уже говорил, в вопросах физики я полный профан. Продолжить поиск самостоятельно не смог. Тем не менее, я убеждён, что такие капсулы создавать можно! Более того, в процессе исследований мы добились ошеломляющих результатов. При должных условиях поражённые ткани, заключённые в торсионную капсулу, начинают регенерировать! Это мог быть прорыв в лечении не только онкологии, но и целого ряда других заболеваний! — Голос Бердина взмыл к потолку и разлетелся по просторному кабинету многократно повторённым эхом.

— Это прекрасно, — согласился Щёткин — однако, причём здесь глобальные аномалии?

Доктор возбуждённо потёр ладони.

— Исследования показали, в торсионном поле регенерирует любая материя. Нужно только создать условия.

— Вы хотите сказать…

— Не решусь что-то утверждать, — перебил доктор — но при некотором воздействии в капсулах восстанавливались не только ткани человеческого организма, но и минералы, растения, обретала первоначальные свойства заражённая почва. Возрождалась микрофлора! Любая материя возвращалась к своему естественному состоянию, стоило задать исходные параметры.

Бердин поколдовал над транслятором, в воздухе закружился увядший стебель.

— Вот один из записанных нами экспериментов, — прокомментировал он. — Artemнsia absнnthium обыкновенная, проще говоря, полынь горькая. Безусловно, запись велась в режиме замедленной съёмки. Весь эксперимент занял около недели.

Пожухлые тёмные листья чуть заметно колыхнулись и начали наливаться сочной зеленью.

— Ничего себе! — восхитился никогда не скрывавший своих эмоций Лоханкин. Остальные молчали.

— Как видите, хронометраж прямой, — на всякий случай обратил внимание собравшихся на таймер Леонид. — Я не собираюсь никого вводить в заблуждение, пуская запись с конца до начала.

Через минуту над излучательной панелью, как ни в чём не бывало, зеленел великолепный представитель Artemнsia absнnthium.

— Почему вы не обратились в компетентные организации? — спросил Щёткин. Говорил он спокойно, но лицо его покрылось багровыми пятнами — верный признак крайнего раздражения.

— Я не обратился? — возмутился Бердин. — На протяжении многих лет я стучался во все двери. Просил, уговаривал, требовал! Мне отвечали, что масштабные проекты требуют весомых вложений, а их, учитывая сложившуюся ситуацию, на медицину нет. Исследования не были доведены до конца.

— Медицину! — воскликнул Лоханкин. — Неужели вы не понимали, что открытие может касаться не только медицины?!

Взгляд доктора стал колючим.

— Я врач, — отчеканил он. — Исследования были нацелены на решение конкретных задач. Более того, вынужден настаивать, тема борьбы с онкологическими заболеваниями должна и далее оставаться ведущей. В противном случае, я отказываюсь передавать данные. Я знаю, только ваш Комитет способен сейчас повлиять на ситуацию, найти специалистов и средства, чтобы довести начатое. Именно поэтому я требую, чтобы работы в области медицины не были вычеркнуты из списка первостепенных задач.

— Уж не шантаж ли это? — плотоядно прищурился Щёткин.

— Назовите, как хотите, — Леонид набычился. — Честно говоря, мне терять нечего.

— Ну, ну! — поспешил вклиниться в намечающуюся перепалку Рахматов. Разговор грозил зайти в тупик. — Разве кто-то говорит, что медицина будет забыта сразу после передачи результатов вашей с Авдотьевым работы? Думаю, исследования могут идти параллельно. Обязуюсь лично принять участие в разработках, касающихся медицинских вопросов.

— Рушан, время… — попытался возразить Лоханкин, но, поймав взгляд того, осёкся.

— Да, и ещё… — доктор уселся в кресло и, не отрывая глаз от покачивающейся перед ним полыни, произнёс. — Надеюсь, именно в этом заключалась возложенная на меня Инженерами миссия. Я её выполнил. У меня масса забот, крайне не хотелось бы от них отвлекаться.

— Я тоже надеюсь, — взял себя в руки Щёткин. — Одного не могу понять, доктор, почему вы раньше молчали? Ведь ассоциации очевидны, — он кивнул на два лежащих рядом снимка.

Лицо Ильи Муромца смягчилось.

— Кое-кто помог увидеть мне в гибнущей планете свою пациентку. И не просто увидеть, а в полной мере почувствовать свою связь с ней. Свою ответственность, если хотите. Простите уж за патетику.

— И что?

— Ничего, — доктор пожал плечами. — Оказалось, Земля тоже одна из миллионов.

Скоро материалы были в полном объёме переданы Комитету. Работа закипела.

8. Опытные образцы и первопроходцы

«Вселись, Господи, в его руки!» — услышал за спиной чей-то торопливый шёпот Рушан и вслед за Бердиным вошёл в операционную.

Распластанное на столе тело женщины пугало своей незащищённостью. В голове Рахматова навязчиво билась мысль — не может не чувствовать человек, как вгрызается в его череп трепан. Казалось, лишённый воли, обездвиженный пациент просто не имеет сил завыть, сорваться с места, умчаться от утолщённого на конце фриза и костных кусачек. Рушан отвернулся. Хорошо, что лицо спящей отгорожено ширмой. Череп выглядел обезличенным, как что-то неодушевлённое и бесчувственное. И всё же Рахматов поймал себя на том, что руки у него мелко дрожат.

— Зрелище не для всех. — Глаза Бердина насмешливо сузились. — Ваша помощь потребуется позже. Можете проветриться.

— Спасибо. — Рахматов на ватных ногах отошёл к окну. Злиться на ехидство хирурга сил сейчас не было. Он с содроганием слушал звон инструментов и заглушённые масками голоса. «Надо бы доработать прибор, чтобы не приходилось ковырять черепушку… как там они это называют… обширный базальный доступ? Бр-р-р! А ведь есть, наверно, такая вероятность». Рахматов задумался.

— Рушан Галлибулаевич, ваш выход! — раздался в операционной сочный бас Бердина.

Рушан обернулся.

— Да, я готов.

Микроскоп-модулятор вывел масштабированное операционное поле в трёхмерную плоскость. Сосуды и капилляры толщиной с конский волос образовали на серовато-жёлтой поверхности причудливый узор. Жало торсионного генератора скользило вдоль изуродованных сосудов, заключая их в невидимую для глаза оболочку. Бердин напоминал теперь Рахматову высокоточный механизм. Даже дыхание и биение сердца хирурга, казалось, подчинено движению тончайшего волокна. Лишь изредка он поднимал голову, чтобы операционная сестра промокнула усеянный каплями пота лоб, и делал пару глубоких вдохов. Рушан отслеживал и регулировал бегущие по дисплею генератора показатели. Он уже успокоился и сосредоточился на своей работе. Едва кончик микроскопического жала приближался к наросту на сосуде, Рахматов усиливал излучение в чётком соответствии с таблицами. Монитор пестрел цифрами, глаза слезились, спину и шею ломило от напряжения. Стоит поработать и над тем, чтобы мощность излучения корректировалась автоматически.