Рембрандт должен умереть

– Арьян, вы же расскажете мне про «Бурю» завтра утром?

– Нет, Иван, – качает головой голландец. – Я обязательно вам расскажу, но позже, когда мы поймем, подлинные ли картины собираются вернуть в музей. Вы поймете, в чем дело, – обещаю, что все покажется вам абсолютно логичным.

– Хорошо, я не буду вас торопить. Тогда скажите, вы знаете кого-нибудь в Музее Гарднер?

– К сожалению, нет. Но у меня есть знакомые в Гарварде, которые наверняка знают директора музея Джину Бартлетт. Пока вы спали в самолете, я написал пару писем; возможно, уже пришли и ответы. Завтра утром мы в любом случае попробуем договориться о встрече с госпожой Бартлетт.

– Давайте немного подождем с этим – надо, чтобы Том по своим каналам узнал, на какой стадии переговоры о картинах. Вы не хотите сперва встретиться с реставратором, Винсом Ди Стефано?

– Пожалуй, нет, – задумчиво произносит Вирсинга. – Зачем его тревожить? Особенно если он, как вы изящно выразились, «мотивирован».

– Хорошо. Тогда встретимся за завтраком?

– Да, часов в девять. Я хочу как следует выспаться, может, даже приму снотворное. Ненавижу джет-лэг.

Иван ворочается в постели, обдумывая последовательность действий. Вирсинга прав: в музее лучше сразу разговаривать с директором, предварительно выяснив, что она уже знает о готовящемся возвращении картин. И лучше, если с ней свяжется голландский профессор через своих гарвардских друзей, – так она будет к ним с самого начала расположена. Нужно еще навестить оба дома – в Бруклайне и в Северном Бостоне, желательно с Молинари. До или после похода в музей? Наверное, безразлично: скорее всего, никаких доказательств, что картины фальшивые, они в домах не найдут. И как искать Савина? Об этом лучше посоветоваться с Томом. Если, конечно, Савин еще не уехал из города. Ведь если он – конечный получатель денег, которые исчезли из багажника «Тойоты», он вполне мог испариться, и искать его теперь можно по всему миру, хоть бы и меж Карибских островов.

С другой стороны, рассуждает Иван, если бы я был Савиным и воображал себя Рембрандтом современности, я непременно захотел бы выстоять очередь в музей, чтобы увидеть свои творения в роскошных рамах. Ради этого можно и рискнуть, остаться. Или правильнее было бы уехать, а потом вернуться, чтобы сходить в музей?

Засыпает Иван, только выпив четыре маленькие бутылочки из мини-бара. В этот раз джет-лэга не будет, с облегчением думает он, чувствуя, как его тело становится ватным.

Утром Штарк обнаруживает в ресторане Вирсингу, уже пожирающего мюсли и яйца вкрутую.

– Проснулся, как будто давно здесь живу, – бодро сообщает профессор. – А вы что, ночью ходили развлекаться?

– Нет, просто опустошил мини-бар. Не спалось.

– Выпейте молока, – предлагает голландец. – Мне, кстати, пришел ответ от моего гарвардского коллеги, он готов организовать нам встречу с госпожой Бартлетт. Мне надо будет встретиться с ним, поблагодарить. Вы уже звонили Тому?

– Думаю, что и не придется, он сам приедет за нами.

Иван успел достаточно хорошо изучить сыщика: тот как раз входит в ресторан.

– Ну что, коллеги, планерка состоится прямо здесь? Или переместимся куда-нибудь на свежий воздух? Прекрасный день, какое солнце!

Вирсинга с энтузиазмом соглашается переместиться. Они ждут, когда Иван допьет молоко с печеньем, и выходят из гостиницы. В воздухе и правда разлит весенний запах. По дороге к гарвардскому кампусу Молинари рассказывает, что ему удалось узнать:

– Я говорил с двумя людьми – с начальником службы безопасности музея и с моим знакомым из ФБР, из группы по расследованию краж произведений искусства. Эта группа сейчас подключилась, теперь это ее дело, а не местного бюро. Адвокат Федяева сообщил федералам, что его клиент располагает информацией, которая приведет к возвращению самых дорогих из украденных картин, и готов отказаться от награды. В обмен на это он хочет закрытия дела об экстрадиции и политического убежища в Соединенных Штатах.

– То есть он заявляет, что в России его преследуют по политическим мотивам? – переспрашивает Иван.

– Да, и что в случае возвращения ему могут угрожать пытки и даже смерть. Федералы подозревают, что Федяев раньше был связан с вашими спецслужбами, – тут Молинари кивает Штарку, так что тот считает нужным возразить: «Не моими». – А может, он и теперь имеет к ним какое-то отношение. Поэтому местное бостонское бюро не хотело отдавать его ребятам, которые занимаются искусством. Но он ясно дал понять, когда его допрашивали, что рассказать ему нечего и что он готов только на сделку с картинами.

– Он мне прямо сказал в Гринвиче, что не хочет выдавать никаких государственных секретов, – кивает Штарк, думая про себя: «Связан со спецслужбами? Это бы многое объяснило».

– Так что, – продолжает Молинари, – немного посовещавшись, федералы решили, что перебежчиков и без того навалом, но никто из них не вернет Рембрандта и не принесет им столько политических очков. И в общем, Федяев получил предварительное согласие на свою просьбу об убежище, и оно станет окончательным, когда музей примет картины. Адвокат Федяева и руководитель группы из ФБР вместе приходили к начальнику службы безопасности музея. Ему сказали, что картины привезут в музей до конца недели, чтобы он был к этому готов и организовал проверку подлинности так, чтобы не было утечек. Он сказал, что должен будет информировать директора музея, и на это никто ему не возразил. Предполагает, что картины привезут завтра утром.

– А как они собираются проверять подлинность? – спрашивает Иван.

Они садятся на стулья, расставленные на лужайке. Штарк замечает, что в этот весенний день в поле зрения нет ни одного человека их возраста – все моложе. Впрочем, ничего удивительного, просто они уже на Гарвард-ярд.

– Проверкой займется Винс Ди Стефано, – отвечает Молинари. – Больше никак не получится избежать утечки.

– Когда будем встречаться с госпожой Бартлетт? – интересуется профессор.

– Давайте попробуем прямо сегодня, Арьян.

– Хорошо, сейчас позвоню моему коллеге.

– Том, одновременно нам надо найти одного человека. Вот этого.

Иван протягивает сыщику распечатку с сайта галереи, единственного, на котором он нашел какую-то информацию о Савине. С фотографии смотрит молодое лицо с клиновидной бородкой и щегольскими усиками.

– Да это же тот парень, который набил мне шишку! – восклицает итальянец, машинально касаясь рукой темени. – Только он сейчас гораздо старше. Но точно это он!

Вирсинга никуда не звонит, а недоуменно смотрит на двух товарищей по приключению. Молинари так и не рассказал про свою шишку, и Штарк даже позабыл о ней.

– Видите ли, Арьян, в предыдущий визит Ивана в Бостон мы с ним следили за людьми, которые показали нам картины из музея, – поясняет Молинари. – Иван доехал за ними до одной узенькой улочки в Северном Бостоне, а потом перестал отвечать на звонки. Я не мог этого так оставить и добрался туда – правда, Иван, ты не назвал точного адреса, но я немножко побегал там по улочкам и увидел белый фургон, за которым ты ехал. Надо тебе сказать, что к этому моменту я немного нервничал. И в общем, опасался за тебя, хотя ты, конечно, не поверишь.

Иван чувствует, как краснеет от стыда.

– Прости меня, Том, я просто не видел другого выхода. Мне позвонила Софья и сказала, что картины никуда не вывозила. Попросила приехать к ней в Бруклайн и сказала, что видела тебя там возле дома и что ты за ней следил. Поэтому я решил, что лучше тебе на некоторое время исчезнуть у нее из виду.

– Ну, я так и понял, что ты решил потеряться и все сделать без меня, – не без сарказма отвечает Молинари. – Все равно потом пришлось звать меня на помощь, умник. В общем, я нервничал, так что решил посмотреть, что в доме, возле которого стоял этот чертов фургон. Вскрыл замок булавкой. И только зашел в переднюю, как получил по башке чем-то тяжелым. И вырубился. Просыпаюсь и вижу вот эту рожу. – Молинари трясет распечаткой. – Этот парень плеснул мне в лицо водичкой, а потом говорит: «Ты что здесь делаешь? Я тебя еще в Бруклайне видел, какого черта следишь за нами?» У него русский акцент был, сильный, не как у тебя, так что все как в фильме про русскую мафию. Говорю ему: «Чем это ты меня?» А он мне показывает бейсбольную биту. Я, говорит, держу это как раз для таких, как ты. Проваливай, говорит, пока я не позвонил копам. Я ему: копам? И картины тоже им покажешь? А он: картины, дурак ты этакий, остались в Бруклайне, а кататься мы ездили, чтобы ты увязался за нами и получил по башке. Только и там их уже, наверное, нету. Так что вали отсюда, а то еще вломлю. Ну, обычно я бы не стал такое слушать, но, если честно, башка у меня раскалывалась. Она вообще крепкая, но он здорово меня битой-то приложил. В общем, я не стал спорить и вышел. Я умею признавать, что проиграл. Ну, фургона на улице уже не было, конечно. Но я в тебя верил, Иван.