Рембрандт должен умереть

– Слушай, почему все-таки ты ушла тогда к Савину? – После «Красного дозора» бывший училищный преподаватель не идет у Штарка из головы.

– Дура была, – легко отвечает Софья. – На меня произвело впечатление, что он такой взрослый. Мастер. У него все так хорошо получалось, так уверенно. И писать, и на гитаре. И… вообще.

– А я был неуклюжий щенок.

– Ты был милый рыжий мальчик. Ты бы, наверное, выпрыгнул из окна, если бы я приказала.

– Выпрыгнул бы, – соглашается Штарк. – Я теперь знаю, что это нельзя показывать.

– Шестнадцатилетним девицам – точно нельзя.

– А потом что разладилось? – продолжает допытываться Иван.

– Потом оказалось, что он просто мрачный неудачник, который хочет быть Рембрандтом, – раздраженно отвечает Софья. – Мешает только то, что уже был один Рембрандт. Слушай, давай сменим тему. Я не хочу больше видеть Савина, и я заплатила за свою ошибку, потеряла двадцать лет, а теперь я уже старая тетка, скоро надоем тебе и останусь одна.

– Надоешь мне? – Штарк, улыбаясь, качает головой.

– Расскажи мне лучше, куда здесь идти, чтобы приодеться. Я почти ничего не привезла с собой из вещей. У меня туфель только одна пара; это уму непостижимо, как я до сих пор не ограбила тут обувной магазин.

Иван, мягко говоря, не специалист по московскому шопингу. Он ходит за продуктами в магазин на первом этаже своего дома, за обувью – в соседний дом, за джинсами и свитерами – переходит на другую сторону проспекта Мира, вино выписывает через Интернет, костюмы и рубашки заказывает индийскому портному на Малой Дмитровке. Софье, предполагает он, точки вокруг дома не подойдут: он не представляет себе, во что ее могут там одеть и обуть. Тут ему впервые за день приходит в голову конструктивная мысль.

– Вот на этой почве ты могла бы прекрасно сойтись с Иркой. Ну, с дочерью.

– Сколько ей лет, ты говорил?

– Тринадцать. Она большая модница.

– Хм… сомневаюсь, что у нас одинаковый стиль, но было бы прикольно!

Штарк звонит Ире и быстро, чтобы от нее не повеяло холодом, как в прошлый раз, объясняет задачу: гостье из Бостона надо показать, где в Москве можно приодеться.

– Вы обратились по адресу, – важно произносит Ира по-английски. От ее давешней отчужденности нет и следа: может, когда он звонил из Нью-Йорка, от Финкельштейна, у нее просто было дурное настроение. Ну и вообще, кто же звонит дочери в пьяном виде, сам виноват.

Они договариваются, что Ира приедет на Стрелку через полчаса: живет она сравнительно недалеко, на Фрунзенской. Они с Софьей отправятся по магазинам, а Штарк будет дожидаться их дома. Вот как все устроилось, думает Иван; они развлекутся, познакомятся, а у меня будет часа два наконец подумать обо всем, что случилось. В том числе о сегодняшней картине Савина: у Ивана такое чувство, что в «Красном дозоре» он увидел что-то важное для всей этой бостонской истории, но что именно, пока не сумел распознать.

Ира подлетает к их столику с лучезарной улыбкой. Это уже красивая девушка, не девчонка, думает Штарк, – ни за что не скажешь, что ей всего тринадцать. Кажется, и косметикой уже пользуется умело, как взрослая. Дочь похожа на него (к счастью, это ее не портит, с гордостью думает он): те же рыжеватые волосы, веснушки, высокий лоб и большие светло-серые глаза. И ростом она почти с Софью, вовсе не коротышку: тоже штарковские гены. Здороваясь за руку, две любимые женщины Ивана с любопытством оглядывают друг друга.

– Вы правда из Бостона? – спрашивает Ира по-английски, не понимая пока, что перед ней не вполне иностранка.

– Ну да, я там жила последние двадцать четыре года. И почти столько же об этом жалела, – улыбается Софья.

– О, вы русская! Здорово! А то я уж думала, что придется весь день по-английски болтать, я бы опозорилась!

– Ира, мы вместе учились, давно, – без особой необходимости объясняет Штарк. Почему вообще он думал, что надо будет что-то объяснять?

– Папа говорит, что вам надо прибарахлиться, – переходит к делу Ира. – Это у нас легко, вот увидите. Потребительский рай.

– Не то что в Америке, – смеется Софья. – Ваня, дальше мы сами, наверное, – я к вечеру приеду, хорошо?

Видно, что Ира отмечает это «приеду», но тактично молчит.

– Ладно. Ну, я пошел.

Но из кафе они выходят вместе. Только Иван отправляется через мост к метро «Кропоткинская», а Ира с Софьей решают начать обход магазинов с какого-то местного бутика русских дизайнеров. Да, слава богу, это надолго, радуется Иван своему счастливому решению.

Отгрызая минуты от своего неожиданно образовавшегося личного времени, Штарк заходит в ювелирный магазин купить Софье серьги из крупных жемчужин. К новой одежде.

Дома он заваривает чай, гладит мгновенно перешедшего на легальное положение кота, включает айпод и начинает записывать все, что осталось непонятным в бостонской истории. Паузы между записями становятся все длиннее. Чтобы задать правильные вопросы и отсеять неправильные, Ивану приходится в деталях вспоминать все, что было с ним в Америке, все, что ему говорили Софья, Молинари, Федяев, реставратор Винс Ди Стефано. Бостонские сцены проходят перед его глазами, словно снятые на видео; фильмы из своей памяти, которые иногда смотрит Штарк, лишены музыкального саундтрека и слегка замедлены, отчего напоминают сны.

1. Почему Софья и ее (невидимая) подруга Лори ждали 22 года, прежде чем решились продать картины?

2. Если они и вправду боялись гангстера Джимми Салливана, почему перестали бояться сейчас?

3. Существует ли вообще эта Лори? Кому на самом деле Софья отдала большую часть федяевских денег?

4. Что за мужчина был с Софьей в белом фургоне и что они перетаскивали из фургона в дом в Северном Бостоне? Что это, собственно, за дом в Северном Бостоне?

5. Чей это дом в Бруклайне, где мы видели картины? Почему Софья чувствовала себя в нем так комфортно?

6. Чей был белый фургон? И чья на самом деле была «Тойота», на которой они ехали в Майами?

7. Почему доля Софьи в плате за картины такая маленькая, а доля Лори (?) такая большая?

8. Почему у Виталика Когана такие интересные знакомые именно в Бостоне? Это ведь не Нью-Йорк и не Лондон, и «АА-Банк» вроде бы никаких особенных дел с Бостоном не ведет.

9. Какое отношение Коган имеет к бостонской экспедиции и к гарднеровским картинам?

10. Почему реставратор Ди Стефано, еще не получив результаты лабораторного анализа, рекомендовал им связаться с музеем и заявить, что картины нашлись? Такое впечатление, что Ди Стефано хочет, чтобы музей принял эти картины поскорее. Почему? Просто мечтает увидеть картины на прежних местах или у него какой-то свой интерес?