Рембрандт
Шрифт:
– Что же это такое, Лисбет? – прошептал он, сдерживая себя. – Нет вина? Или нет денег?
– Бол не принес вина.
– При чем тут Бол? Он же не слуга!
Лисбет вдруг вспыхнула:
– И я не служанка! Не мое дело следить за погребом.
– А ежели бы приехал сам доктор?
– Я бы и ему предложила пива. Что тут такого?
Рембрандт бросился в комнату, служившую ему мастерской. И, кажется, повалил табуретку – грохот раздался на весь дом.
Лисбет заторопилась туда же. Рембрандт уже сидел, уставившись на этюд с повешенным… И не замечал сестру. Она постояла в дверях, постояла и – ушла к себе наверх. Небольшая вспышка,
Рембрандт взял лист бумаги и карандашом изобразил положение трупа, соответствующее этюду. У головы усадил некоего доктора, предположительно Тюлпа, а справа и слева от него – десять безликих фигур.
Этот набросок художник небрежно откинул в сторону и взялся за новый. Вот труп лежит, упершись головою в левый край, а пятки выставив напоказ. У ног сидит доктор Тюлп в шляпе, а остальные – десять докторов – по правую руку от него. Скальпель Тюлпа острием направлен в левое колено…
И этот набросок полетел вслед за первым…
Тут в дверях показалась Лисбет с платочком в руке.
– Я была не права, – произнесла она тихо.
Рембрандт словно впервые увидел ее. Долго смотрел на сестру. А потом сказал:
– О чем ты, Лисбет?
– Я виновата, – проговорила она.
Он пытался вспомнить: о чем это она? И вспомнил.
– Ладно, Лисбет! Я позабыл уже. Нет вина? Так оно будет! Разве ты ходишь в служанках? Тут дело похуже: куда усадить доктора Тюлпа?
Лисбет постояла еще немного и, когда убедилась, что он снова забыл о ней и о злосчастном вине, незаметно удалилась в свою комнату.
Нет, этих молодых коллег Тюлпа надо посадить по ту сторону трупа, а самого Тюлпа против них… Сказано – сделано. Набросок готов и ровно через минуту брошен наземь.
Рембрандт берет один из этюдов, на котором труп изображен с уходящими влево ногами, а голова – в тени, в сумраке. При этом место Тюлпа здесь, в голове, то есть на переднем плане (сидит вполоборота), а другие – у ног (чтобы лучше наблюдать за скальпелем Тюлпа, занесенным над грудью)…
Явился Бол. Поздоровался с учителем, собрал с пола наброски, внимательно рассмотрел их и положил на высокую скамью.
– Порви их, – сказал Рембрандт.
– Жалко, – сказал Бол. – Пусть полежат.
– А я говорю – порви!
Бол исполнил приказание учителя.
– Они не так уж плохи, – сказал он.
Рембрандт принялся за новый набросок. На этот раз делал его сангиной.
– Милый Фердинанд, – сказал за ужином Рембрандт, – мы с Лисбет чуть не поссорились нынче.
Бол поднял глаза на Лисбет.
– Да, – подтвердила она, улыбаясь.
– Надеюсь, все обошлось, учитель.
– Да. Потому что был виноват я.
– Это как сказать, – возразила Лисбет.
– Вот что, – мягко сказал Рембрандт, попивая пиво с видимым наслаждением, – у мастера Ластмана всегда имелся запас пива и вина. Я полагаю, что и в этом мы должны последовать его примеру.
Большеглазый Бол не очень понимал, о чем речь. Он шмыгнул носом, отчего нос показался еще крупнее, чем был на самом деле.
– Я объясню, в чем дело, – сказала Лисбет. – Нынче является молодой человек от доктора
Тюлпа, чтобы сообщить, что доктор собирается к нам.– Ого! – Фердинанд Бол захлопал в ладоши. – Это называется «наша взяла».
Рембрандт укоризненно покачал головой.
– Верно, наша взяла! – сказала Лисбет.
– Я не люблю загадывать. – Рембрандт строго взглянул на ученика. – Доктор едет, чтобы поговорить. Но мы не знаем, о чем. То есть мы не знаем, с чем приедет. Он может сказать «да». Но может сказать и «нет».
– А труп? – вопросил Бол.
– Труп ни при чем. Мне могут сказать, что дали возможность порисовать. Так сказать, сделали одолжение. Я должен быть только благодарен, потому что такое удается редко.
– А картина? – воскликнула Лисбет.
– Картина своим чередом. Это отдельный вопрос.
– И все-таки у меня хорошее предчувствие, – сказал Бол.
Бывали порой минуты, когда Рембрандт был безотчетливо весел. Лисбет давно не видела его таким, как сейчас, во всяком случае, после смерти отца…
Амстердам. Рейксмузеум. Март, 1984 год.
— Доктор ван Тил, вы по своей профессии и должности занимаетесь голландской живописью пятнадцатого – девятнадцатого веков. В центре вашего внимания, разумеется, Рембрандт ван Рейн. Какая, по-вашему, самая удивительная черта в характере Рембрандта?
– Удивляет его целеустремленность, несгибаемость в работе, требовательность к себе. Наверное, лучше об этом скажет вам директор Исторического музея господин Боб Хаак, автор замечательной монографии о Рембрандте…
– Господин Хаак, значит, Рембрандт есть сплав таланта и трудолюбия?
– Несомненно. До того как была написана картина об анатомии доктора Тюлпа, мы будет употреблять слово «талант», но после картины – слова «замечательный талант», а позже – «гений»… «Анатомия доктора Тюлпа» находится в Гааге, Эта удивительная вещь написана молодым художником из Лейдена в Амстердаме. После нее двери лучших домов Амстердама были открыты для него. Пришла завидная слава. Я напомню слова французского живописца и писателя Эжена Фромантена: «Рембрандт не только пишет с помощью света, но и рисует только самим светом». Сказано очень точно примерно сто лет тому назад…
Из разговоров в Гааге. Март – апрель, 1984 год.
— Портрет матери, портрет старика, автопортрет, «Апостол Павел в темнице» – это работы большого мастера.
– Но ведь был и Халс в Харлеме. Можно спорить, что выше – картины Халса или молодого «дотюлповского» Рембрандта…
– Автопортрет говорит сам за себя…
– А групповые портреты Халса?
– В автопортрете, писанном в двадцать три года, уже заложен автор «Анатомии доктора Тюлпа».
– Молодой человек уверенно смотрит в будущее…
– Нет, он пока глядит только вперед. До будущего здесь еще далеко.
– Это его навестил Гюйгенс в Лейдене?
– Да, его. Надо уточнить дату. Гюйгенс почувствовал силу настоящего мастера. Это он, несомненно, посоветовал Тюлпу выбрать Рембрандта. Но Тюлп и сам думал своей головой…
– Да, «Анатомия» – вещь удивительная.
– Она не свалилась сама собой. К ней вела трудная дорога.
– Верно, не сама собой… Но художник шел своей дорогой очень уверенно…